Плюс - Джозеф Макэлрой

Буротвестень с янтарной чешуей подскочил вверх по его существу, в то же время оставив свою нижнюю надставку там, откуда она и пришла; и он увидел что этот буротвестень, у которого были ниспадающие и обхватывающие края и, словно ночная прозрачность ложношири, которым тот однажды был, прыгнул к самой переборке послушать у пульта, откуда выходили сильно обмотанные провода. Пульт управления.

Но если сейчас бредения были одним, что Имп Плюс узнал, спустив морфоген с каждого конца оси, видимой в одной из частей бредения, что бредение однажды было многим, и в некотором смысле по-прежнему был. Многим чем? Он чувствовал, что не мог сказать, поскольку видеть было нуждой или следствием сказать: многими портами. Но три, четыре или много бредения превратились в их собственное движение.

Ему нужно было видеть свое существо только таким, каким оно было сейчас; поскольку в подъеме и падении его стекловидного глянца мяса, производя волну вокруг или потом через и обратно в каждом контуре, спирали или скосе текущего прерывания и множества скосов, каких он пока не знал, пока потом в падении или подъеме не узнал, что уже был готов, он обнаружил себя полным того, что было раньше.

То есть, где поле нашло способ стать досягаемостью, или досягаемость нашла способ узнать свое отличие от переборки, кожи или излучения, которого оно касался, и тем самым склонил ось досягаемости поперек себя, чтобы пойти в стороны и влиться в предел достижения, так и предел достижения вдруг стал подвержен разрыву и взятию, и бытию своей собственной соседней плазмой, он увидел, что вспоминание об обвальном жжении и трещине крови не склонили его видеть.

Он видел предыдущее склонение, какое достаточно присутствовало, чтобы врасти в себя. И видя это не далеким прошлым — более ранние стягивания и растягивания, темно-красные или бледно-зеленые зыби, больше градиент, чем движение, поворачивание сетей микроорбит поверхности в шелковые пленки, чтобы видеть Солнце, однако облачные шелка, чтобы его замедлить, — Имп Плюс должен склониться прочь от момента тех ближних воспоминаний; поскольку они ему предлагали соскользнуть прямо вниз по оси расстояния во все очертания Земли, которая теперь не могла быть его, и давили его в словах, которые ему бросали, тени того, что он видел и кем был, и что он подразумевал сейчас вместо того, чтобы видеть и быть, здесь в себе — то есть вдали от Земли.

Поэтому конечности посредством склонения распростерлись к другим вбок и не были конечностями. Поэтому соединенные так и, значит, мнимокажущиеся тела видели свой путь ясно, чтобы затем распространить свои мембраны через все тело, какое, казалось тогда, считало себя равноудаленным от всей капсулы. Поэтому больше могло казаться меньше в досягаемости содвижения — чтобы лишь потом разбить свой ответ Солнечному излучению на все длины волны: так что вдоль мембранных длинных красных, кратких синих и фиолетовых или средних зеленых, но, страннее, также неизвестных средних золотых, которые тоже были повсюду, одна быстрота взора тем самым делила, выдавала все частоты.

Но частоты чего, он не был уверен.

Малиновая вена пришла и ушла так быстро, что начертила спираль, и так быстро, что кажущаяся спираль выглядела как две, и другие в синхронных полях или кажущихся хвостов брошенной вперед необходимости приблизились к тому, что тогда, казалось правильно приблизилось. То был не столько рост, сколько движение. Не столько подвижка, сколько склонение градиента.

Формы дыханий менялись круг за кругом, но продолжались, продолжали меняться.

Он не добавлял к себе, как раньше.

Разве что обнаружил, что когда дыхание крупнее и пересыщенная перепонка среди многих проходящих конечностей увенчивала дугу капсульной переборки, чтобы почуять въедливое общество их мысли, сокращение всегда было возможно, что было таким же ростом, как и все те добавления.

Которые пропали с обвалом-обрушением и венами-вспышками малинового.

Но сейчас с большим изменением, чем добавлением, и большим движением, чем изменением, малиновый продолжался в ярком сердце позднего дня, который был многими днями, и теперь, когда Имп Плюс пришел к мысли об этом, малиновый погас ночью, когда настал холод, или Центр сказал, что он настал. Но что было холодом?

Борт — единственный борт с новыми порами сырости — единственный борт на данный момент (побыв крылом, шеей, пальцем носа) — свернутая сейчас вокруг одной растительной грядки, приняв продолговатые углы кожуха. И в тот миг бурой тени Имп Плюс увидел дрожь скрутки под млечной оранжевой мембраной и почувствовал во всем своем существе частичную утрату Солнца растительной грядкой. Но он чувствовал это в уютном завитке дрожащего сладкого запаха скрутки, которая была смехом, как он помнил, вверх по позвоночнику, которого у него не было.

И из влаги этого железо-теплого, охлажденного тенью объятья гигантского микронезийского моллюска, который незаметно кормился жаждой жадных до света водорослей, растущих внутри него, Имп Плюс выбрал открутиться. Но перед тем, как он смог так сделать, он увидел конечность себя не в пластиковом кожухе, которого касался, а в какой-то субстанции под грядками. Что это было?

Однако борт или конечность замедлилась до оранжево-красного, подобно мерцанию оптического перекрестья время от времени, и борт удалился со всего прозрачного кожуха так медленно, что Имп Плюс понял: это было то, чего он раньше так хотел.

Посмеяться над гигантским моллюском, которого кормил его собственный язык огорода? Однако тем самым соскользнуть по дождям расстояния не к морям Микронезии, содержащим сине-зеленую зону посадки, а к побережьям буревестников, каких он не мог достичь.

У него был другой ответ. Дрожь бурого над опытными грядками. Затененными в прохладу его флангом. Сама дрожь, да, проверяемая самой медлительностью его изъятия. Проверяемая, чтобы увидеть, была ли дрожь прохлады в этих конкретных грядках водорослей там, где он раньше думал.

Трубки между ним и водорослями сияли действием.

Это не должно останавливаться.

К растениям в одной трубке от него самого бежали две разновидности: первая — вращающиеся единицы, каждая — маленькая оболочка микроорбит, удерживаемых между двумя равно большими оболочками микроорбит; и вторая, веретена — веретена, ткущие по касательной узлы излучаемого солнца.

Солнце, как он сначала думал, дико сияло, потому что это было великое Солнце, пойманное в трубном пути, затем позже потому что это было его собственное солнце, излучающее силу на фоне своего растительного странствия; но сейчас Имп Плюс видел, что веретена были его собственным солнцем, бомбардирующем ясный тракт трубки к растениям, чтобы переплестись косами с потерянными узлами Солнечных излучений, и затем он обнаружил, что в гонке к растениям некоторые веретена-радиусы и впрямь рисовали другое Солнце в