Плюс - Джозеф Макэлрой

Однако больше: это различие между железой и зрением поворачивало Имп Плюса, как дыхание, к железе и ее полю его самого и обратно. Вперед или назад мимо оптического перекрестья. Там обесцвечивание уже давно превратило близлежащие волокна в бледнейший оливковый. Но будучи повернутым к цевочным колесам таких многих радиусов, он на миг своим зрением не увидел бы, что колесам не хватало ободьев и исходящих из центра спиц таких многих длин, растянутых на много цветов, закрепленных на мимолетный миг на осевых точках цевочных колес, но затем выстреливавших, как выдернутые стебли, или как длинные низкие животные с пластинами вместо мембран, скользящие в воде, водах всех полей разлива.

Видя, что странные слова радиусы цвета были истинными, он не мог остановиться, чтобы узнать, почему.

Поскольку различие, найденное им между огромной железой и мультивзором, обратило Имп Плюса к новому отличию. Оно было в веретенообразных Солнечных косах того, что было полуденными клетками, теперь послеполуденными. То, что он видел в замедленных Солнечных косах, выглядело вызванным светом млечного стоящего дыма его великой мысли, но также образованием того ослепляющего сгустка и губки света, пока ультрамикронные частицы отказываются от пружины своих ячеек и кляксных остовов. Откуда он знает ультрамикроны? Увидел же он то, что те Солнечные косы с обратным притяжением, испускающие лучи в поля его пространства, были косами двух Солнц, а не одного.

И новое было солнцем из него. Его собственным.

Солнце, что было им.

Раньше он видел его в частях и волнах, длиннее, чем у Центра, но короче, чем длинные локти и плывущие кости ног, которые были лучами великого Солнца, некоторые больше, некоторые меньше, но и те, и другие больше его собственной единственной разновидности.

Которым они подходили — и в чудесной косе углов, которые в последний раз давали ему темнеющее соотношение известного тела над известным телом, и телу подтелом, под глазами дюны: потому на тот миг, который, как он узнает, был его последним и наиболее завлекательной давлением, он припомнил ее теплые волны и свои, свободные и неплотные, словно те тела не были утрачены для него всегда.

Стало быть, он знал, что то, что затем видел то, что пытался узнать раньше. Эта мысль вступила в действие еще до того, как он это узнал, и воздействие было толчком без источника, повернувшим его, как раскладывание слева и далее, или, словно мысль, которая заряжала его узнавать. Она пробегала сквозь сгущающийся гель и выдувала ультрамикроны с хрустом, обратным хрусту так, что они зависали вновь, рассеянные в пружинистых ячеистых сетях. И Солнечные косы, и разливы Солнца вновь двигались, хотя Имп Плюс получил передышку, зная, что вызвало перезарядку заряда. Поскольку этим оно и было, перезарядкой заряда.

И причина тому — встряска, бывшая мыслью.

Мыслью, которую он не только мог, считать собственным ростом, но и должен.

Однако его меняющиеся конечности разве не измышляли его?

Но запинка была способом говорения, слабым звуком того, как кто-то однажды говорил. Или того, как что-то отрастило имя.

И сейчас так много вытекало из нового состояния, что он мог лишь думать, что должен попытаться узнать, что он знает. Серебряные линии — две — рисовали его мысль; но пока еще нет, поскольку теперь он думал бы только о Солнечных трубках. Трубки двигались вновь, или то, что было вдоль них. Он дышал.

Содержимое трубок разнилось.

Узлы-пакеты двойного Солнца были не всем, что сейчас мчалось вниз из его ясного подкожуха к грядкам растений. Что было не пакетами, было потоками другого. Точки внутри точек, какие сдерживали друг друга поодаль, но не защищали от его раскалывающегося взора. Который подступил очень близко или нет. В зависимости от чего, он не знал. Эта нехватка ограничения нехороша. Он подошел близко или притянул к себе трубки, но не знал, что нужно делать с тем, что обнаружил.

Поскольку это заставило его задуматься о себе. О постоянных ячеистых шестернях на прибрежной дороге. И он не вернется в ту густую смесь, что давила его в подобие подавленного. Но в этот раз, склоняясь к течениям в трубках, он бы не стал думать дальше них, до того, что некогда считал мыслью, с которой мог справиться. (Он не знал справиться.)

Поэтому какое-то время он видел лишь то, что видел. Точки орбит внутри орбит. Но одна точка или тело пространства повторялось. И единица была одной меньшей оболочкой орбит, зажатой — как? — между двумя слегка и равно большими оболочками орбит, чтобы создать больше пустого пространства в плотное целое кружащихся перекрестных орбит, где самые быстрые из тел на орбитах оставались ближе к двум большим оболочкам, чем к средней меньшей оболочке, однако так, что все три тела образовывали одно.

Он одновременно следил за обеими трубками. Ему нравилось это простое двойное движение больше, чем мириады радиусов, которые его зрение, если бы он это предпочел, могло заставить себя вынести. Поскольку некогда он думал о двух глазах, и как их линии встречались всегда в точке. которую можно увидеть, как меловую линию, становящуюся эллипсом или яркими бледными зубами, освещавшими влажное лоно рта, приближающегося к фокусу его рта.

Но он не должен так думать, он должен видеть, что здесь было: что идущая вверх трубка из растительных грядок в его собственное существо вернула лишь часть каждого тела, какие сверкали, как он заметил, вниз по трубке к растениям: наружные части или орбиты, вращающиеся на орбитах, не меньшая оболочка орбит между: так что меньшая оставалась в растительных грядках, а большая возвращалась: и если, когда идущая вверх трубка останавливала поток, он давился, то шедшая вверх приносила что-то, чем дышать: что не означало, будто немного меньшая, находящаяся между, орбита, оставшаяся в растительных грядках, не была для дыхания, хотя он и не знал.

Он сказал ультрамикроны. Раньше он знал.

От Слабого Эха, сейчас поглощенного.

Или откуда Слабое Эхо раньше знало. С Земли однажды. Ограды однажды — именно так — ограды вокруг ультрамикронов или из них. Все ультрамикроны были частицами его мысли, его великой мысли, из которой легким изменением заряда с мог на должен он сейчас продвигался, но тот рассеялся, приостановленный, и в точке превратился в гель в сторону давящей густоты, пока не изменил заряд на противоположный и не изменил на противоположное чувство частиц друг к другу: поэтому наоборот сейчас они держались раздельно,