Вечное невозвращение - Валерий Губин

За палаткой послышался шум. Я хотел выглянуть, но, будучи совершенно разбитым и не выспавшимся, снова провалился в сон.

Проснулся я от возмущенных Сашиных воплей.

— Вот стерва! Вот ведьма! Нет, подумать только!

— Что она еще натворила? — спросил я, высунувшись из палатки.

— А ты не видишь?

Я огляделся. Ночью мы заехали в сосновый бор, и сейчас, освещенные солнцем и мокрые от ночного дождика, стоявшие вокруг сосны казались совершенно новенькими.

— Ничего не вижу. Сосны все целые.

— Машину! Машину, черт тебя подери, угнала!

— Вот это да! Как же мы не услышали?

— Видимо, она ее отсюда до шоссе толкала не заводя. Но какую же надо силу иметь!

— И что мы теперь будем делать?

— Интересный вопрос.

Мы сложили палатку, рассовали все вещи по рюкзакам и присели перед дорогой. Саша больше не ругался, только часто курил. Облака совсем разошлись, солнце поднялось выше и разогнало остатки тумана. В лесу стало видно далеко-далеко. На самом краю отчетливо проступили солнечные лучи, падающие почти отвесно, оранжевые — наверное, от цвета сосен. Я вдруг почувствовал, что в душе у меня снова просыпается давно забытое ощущение беспричинного счастья. Может быть, это было даже не ощущение, а мелодия моей внутренней жизни, которую я никогда не мог воспроизвести вслух, но раньше, особенно в молодости, отчетливо слышал внутри себя.

Послышался звук приближающейся машины. Наш «Москвич» свернул с дороги и затормозил прямо перед нами.

— Мальчики! Простите ради Бога! Хотела вам сюрприз сделать, сгонять в деревню за творогом, да где-то гвоздь поймала. Пока возилась с запаской от вашего «Лендровера», чтоб ему под стотонный пресс попасть, уже и солнце взошло.

Тоня тараторила все это, расстилая клеенку перед нами, доставая огромную банку творога и нашу одноразовую посуду.

Я сидел и блаженно улыбался, подставив лицо солнцу, а Саша что-то тихо и беззлобно ворчал о современных амазонках, которые не только коня на скаку остановят…

К вечеру мы добрались до Вышнего Волочка и долго мотались по одинаковым улицам среди одинаковых пятиэтажек, разыскивая общежитие строителей, в котором жила Тонина подруга. У нее был дом в деревне, в котором мы намеревались, получив разрешение и взяв ключи, на некоторое время поселиться. Точный адрес Тоня не помнила, и никто из прохожих не знал, где находится общежитие строителей. Александр начал злиться: по мере того как смеркалось, таяли наши надежды переночевать в человеческих условиях.

Меня все это мало трогало. Я сидел и прислушивался ко вновь проснувшейся во мне утром мелодии беспричинного счастья, и чувствовал, как понемногу начинает оттаивать душа, замерзшая, скрутившаяся, словно осенний лист на снегу. Эта музыка долгое время была моим проводником в жизни. Если она звучала, то казалось, что все будет хорошо, какие бы неприятности я не испытывал. А потом жизнь закрутилась, завертелась, появилось столько забот и волнений, что я просто забыл об этом радостном, ни на что не похожем чувстве — о своей мелодии. Иногда, в редкие минуты, она вдруг возникала, я спохватывался, но слышал уже только затухающее эхо.

Временами, очень редко, я сознательно пытался в себе воспроизвести прежнее состояние и вновь вспомнить свою музыку, но это никогда не удавалось, и я решил, что сознательно можно вспомнить только чужую.

Сирены, прочитал я где-то, завлекали в подводное царство людей с помощью волшебной музыки. И если околдованный человек сможет проиграть эту музыку в обратном порядке, начав с конца и без единой ошибки, то колдовство отступит. Мне показалось, что сейчас, когда моя мелодия вновь зазвучала во мне и я как будто начал возвращаться к своей молодости, колдовство действительно стало отступать, понемногу рассеиваться, распадаться, как туман, на отдельные клочья.

— Вот он, вот он, этот дом! — закричала Тоня.

— Почему ты решила?

— Видишь, напротив Ленин стоит и рукой на него показывает. Я потому и запомнила.

— Ну что ж, спасибо Владимиру Ильичу, — облегченно вздохнул наш водитель, подруливая к дому.

— Послушай, — прошептал я Тоне, подавая руку и помогая вылезти из машины, — а как же табор?

— Какой еще табор?

— Мы же хотели уйти в табор, бродить по городам, воровать трактора.

— Да мы давно уже в таборе. Разве ты не слышал сквозь сон ржание коней? Разве утренний холодок не щекотал твою спину, обещая радостный день и долгую жизнь? — также шепотом ответила она и поцеловала меня в щеку.

— О чем это вы там шепчетесь? — нахмурился Саша. — Заговор на корабле?

В общежитии мы выяснили, что тонина подруга Катя полчаса назад уехала на автостанцию провожать своего жениха в армию — их оттуда на машинах везут в Торжок, а там на поезд.

— Почему жениха в армию? — ужаснулась Тоня. — Ей ведь скоро сорок.

— Ну вот, видишь, нашла наконец, себе любовь, — объясняла толстая сонная вахтерша. — Обещал не забывать, писать письма. Сама слышала.

— Бред какой-то! Поехали, ребята, на автостанцию.

Вся площадь перед автовокзалом, ярко освещенная фонарями, была забита стриженными под машинку призывниками, их родителями и друзьями. Из станционного репродуктора ревела музыка, кругом все орали, чокались бутылками, плакали — в общем, стоял неописуемый гвалт.

— Где же мы найдем твою подругу?

— Она сама найдется. Она меня за версту чует, сейчас подойдет.

Вскоре к нам действительно подошла рослая, крупная женщина, очень красивая, как мне показалось, таща за собой парнишку с огромным чемоданом в руке. Парнишка был сильно пьян и все время икал.

— Привет, подруга! — обрадовалась ей Тоня. — Ты, я слышала, замуж выходишь?

— Не, распишемся после срочной службы! — Женщина тоже была навеселе. — А пока буду ждать моего сокола.

Она звучно поцеловала новобранца, а тот в ответ громко икнул.

— Зачем тебе этот младенец, дура старая?

— У тебя вон два каких мужика, а мне хоть бы что-нибудь. Сердце истомилось без любви.

— Поехали с нами, я тебе одного уступлю.

— Какого? — с любопытством уставилась на нас Тонина подруга.

— Любого. Один генерал, а другой адмирал. Тебе какого?

— Мне бы генерала, если можно.

— Я, грубо говоря, занят, — услышал я собственный голос.

— Да, этот занят. Бери адмирала.

— Потрясающе! — подруга отпустила паренька и схватила под руку Сашу. — Куда поедем?

— К тебе, в деревню.

— Потрясающе! Это дело надо обмыть! — она достала из сумки огромную бутылку коньяка, посмотрела на свет. — Тут еще больше половины. Толик, быстро закуску из чемодана!

Мы выпили за успешную службу Толика. Саша сначала отказывался, но Антонина заверила, что сама поведет машину. Потом выпили за знакомство, потом за будущую счастливую жизнь всех нас. Мы очень скоро дошли до той кондиции, в которой пребывала толпа, и всем стало хорошо и уютно. Подруга Рита два раза куда-то исчезала и приносила новую выпивку, а Толик безропотно доставал из чемодана то колбасу, то хлеб.

Тут к нам подошли двое прапорщиков.

— Скажите, кто из вас адмирал? — спросил один из них.

— Я адмирал, — с вызовом откликнулся Саша, — только в отставке.

— Будьте добры, скажите ребятам несколько напутственных слов, это будет очень кстати. У нас мегафон есть.

Саша согласился и, слегка покачиваясь, поддерживаемый под локоть Ритой, пошел с ними.

— Откуда они узнали про адмирала?

— Да Ритка уже нахвасталась.

— Дорогие призывники! — донеслось до нас. — Сейчас перед вами выступит с напутственным словом адмирал в отставке Александр Васильевич Суворов.

— Ребята! Дорогие мальчики! Вам предстоит нелегкая служба… — по голосу чувствовалось, что Саша уже прилично принял.

Вокруг все засвистели, закричали:

— Не надо речей! Песню давай, адмирал! Песню про море хотим!

И тут я услышал, что Саша поет — сначала тихо, а потом все громче и громче. Потом песню подхватила все площадь, и скоро толпа пела, а, лучше сказать — орала пьяными голосами «Раскинулось море широко».

Но допеть до конца не дали, многие стали требовать, чтоб им спели «Яблоки на снегу».

— «Яблоки» давай! Адмирал, давай «Яблоки»!

— Про яблоки не знаю, — ответил на всю площадь Саша, — могу спеть Хабанеру.

— Хабанеру, Хабанеру давай!

— У любви, как у пташки крылья, ее нельзя никак поймать… — запел Саша неожиданно тонким голосом под хохот площади. Потом песня прервалась. Я встал на цыпочки и увидел, как возмущенные прапорщики сталкивают Сашу с трибуны, а он, ухватив мегафон, пытается петь дальше.

Вся площадь в едином порыве стала скандировать:

— Ха-ба-аа-не-ру! Ха-ба-аа-не-ру!

Мы с Антониной хохотали так, что у меня заболел живот.

Наконец из толпы вынырнули Саша с Ритой.