Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

– А иначе я его однажды прибью! – мрачно говорил Городислав сестре, имея в виду не старейшину, а его младшего сына.

Своёна сразу ему не понравился, и со временем лучше не стало. Пятнадцатилетний парень уже носил «браслет воина», сдав воинские испытания, и людей без такого браслета считал за букашек. Каждый раз при виде его насмешливого и надменного взгляда из-под белесых волос у Городислава вскипала кровь в жилах. И ему очень не нравилось, как Своёна смотрел на Звениславу. Она не хотела говорить об этом, но понемногу Городислав вытянул из нее кое-что. Дочери и невестки Корьяты рассказывали ей, что родители обсуждают между собой женитьбу Своёны на Звениславе. Если союз Асоте и Полоцка получит продолжение, этот брак станет необходим, а все прочие сыновья Корьяты уже женаты. Зная об этом, Своёна смотрел на Звениславу как на свою собственность и порой дразнил ее: то толкнет исподтишка, то «случайно» на ногу наступит, свистнет вслед. Он не делал ничего такого, за что его следовало бы наказать, но само его существование уже стало для Звениславы наказанием.

Наконец явился особенный гость, которого Корьята ожидал: старейшина Айдас с того берега Даугавы, из Селони. У латгалов и селов отношения не всегда складывались мирно, и по некоторым признакам Городислав догадался, что появлению здесь Айдаса предшествовали непростые переговоры. Это был крупный, грузный немолодой мужчина с круглым, пухлым лицом, а на его тяжелом выпуклом брюхе помещалось целых девять круглых бронзовых застежек. Однако на своем берегу он пользовался большим уважением.

– Он приглашает нас на Плачущий Камень, – объявил Корьята в избе собраний, и все старейшины уважительно загудели.

– Это священное место, – пояснил Городиславу Лигейко, старший сын Корьяты. – Оно здесь неподалеку, вниз по реке, но на селонском берегу. Они редко пускают туда чужих, и это очень большая честь.

Сидя на почетном месте, будто очень богатый и нарядно одетый синий мешок в рысьей шапке, Айдас рассказывал о положении дел на том берегу. Усма быстро переводил Городиславу шепотом на ухо самое главное. Иногда умолкал и просто слушал, делая знаки: потом расскажу!

Оказалось, что этим летом из заморья нагрянул не один, а сразу два варяжских вождя, и у них большое войско – чуть ли не тысяча человек. Они легко прошли побережье ливов, разбили несколько дружин земгалов и захватили три или четыре городка. Даже испытанное средство – засады на порогах, где любая волость привыкла оборонять свои владения, – в этот раз не помогло. Варяги идут вверх по Даугаве, везут с собой всю добычу: бронзу, серебро, скот и полон. Айдасу было известно, что они уже достигли рубежей Селони и вот-вот войдут в нее. Вожди селов собрались возле священного утеса, называемого Плачущий Камень, дабы принести жертвы богам перед походом. Туда же они приглашают латгальских старейшин и хотят выступить все вместе. По отдельности никому, даже сынам Перкунса и возлюбленным Сауле, не справиться с врагами.

Городислав сохранял невозмутимый вид, но все в нем кипело и пело от возбуждения. Пришло время действовать.

Еще день спустя все старейшины с приближенными сели в лодки и поехали через Даугаву, еще с полперехода спустились по течению. На другом берегу виднелся Плачущий Камень – исполинский утес, и при виде его захватывало дух. Он высился над каменистым берегом и напоминал старика-волота, осыпанного длинными белыми волосами и бородой.

– Это белые ручьи, они сочатся из камня и стекают вниз, – объяснил Городиславу Лигейко. – Рассказывают, что внутри скалы есть тайная пещера, а в ней по ночам скрывается Дева Сауле и прядет лен – вот это обрывки ее кудели, которые она выбрасывает. Но еще моя бабка рассказывала, будто однажды в давние времена один молодой рыбак утонул возле утеса, а его невеста так горько плакала, что превратилась в белый цветок с золотой сердцевинкой. Он и правда растет только там, жена знает, как он называется… А слезы ее все текут. Но это священное место для селов, и другие тоже его почитают. Я скорее верю в пряжу Сауле – отсюда все просьбы людские вернее доходят до богов. Перед посвящением в воины юноши селов проводят ночь у подножия Плачущего Камня, и я слышал, иным удается увидеть, как Сауле на закате спускается с неба, чтобы сесть за прялку, а утром вновь поднимается в небо. Но не знаю, стоит ли им верить…

Лигейко умолчал о том, что лет пятнадцать назад, еще будучи совсем юным, не раз тайком удирал через реку и ночевал под утесом, таращил глаза на закате и рассвете, надеясь увидеть Солнечную Деву. И потому не очень-то верил похвальбе тех, кому якобы это удавалось.

Лодки пристали на каменистой отмели, откуда тропинка вела вверх – огибала утес и выводила к нему со стороны луга. На лугу виднелось много старых кострищ, одно, самое большое, было обложено камнем. Здесь селы разжигали костры в день середины лета и на праздник Перконса. В самую длинную ночь года здесь встречалась молодежь с обоих берегов реки, и многие возле Плачущего Камня находили себе пару для женитьбы.

Гостей во главе с Корьятой уже ждали селы. Выглядело все так, будто два войска собрались на битву: все явились с оружием и щитами на плече. Городислав надел свой дорогой греческий кафтан с узорной шелковой отделкой – подарок Станибора, – что сразу выделяло его в толпе голяди. Но он так привык видеть кругом бронзовые нарукавники и воинские браслеты, что без всего этого стал чувствовать себя как без портов.

На выложенном из камня очаге разожгли невысокий огонь. Вожди селов встали с одной стороны, латгалов – с другой. Каждый положил перед собой на землю свое оружие – топор, копье, боевой нож – и, подняв над ним руки, поклялся доблестно биться с врагами. Городислав стоял среди всех, между Корьятой и Айдасом, но понимал лишь отдельные слова. Усма не посмел втереться в круг воинской знати, а женщин сюда и подавно не допускали; оставшись без толмача, Городислав больше догадывался о смысле происходящего, чем понимал. Он тоже положил свое оружие наземь и поклялся Перуном не отступать ни на шаг. И то, что у двинской голяди, такой непохожей на кривичей, бог грозы и войны – тоже Перун, рождало в нем удивительное чувство общности мира и притом его огромности. Как будто вдруг удалось увидеть все небо – все целиком, сколько ни покрывает оно разных земель, лесов, гор и морей.

Вот Айдас снова стал что-то говорить, указывая на Городислава, и все взоры обратились к нему. Городислав стоял спокойно: надо думать, Айдас рассказывает, кто он такой и почему с ними.

Но потом началось непонятное. Все вскинули руки и дружно закричали. Городислав не ожидал этого и не успел сделать то же. Потом увидел, что Айдас идет к нему, а за ним двое молодых несут нарукавник – и воинский браслет с чеканным узором, какой-то особо крупный и блестящий.

К Городиславу подтолкнули Усму.

– Старейшины тебя воеводой поставили! – крикнул тот, торопясь донести самое главное. – Дескать, для войска главный воевода нужен, а ты из них один – княжеского рода. Потому и обручье тебе дают.

Айдас знаком показал, чтобы Городислав протянул ему левую руку. Один молодой воин обмотал ее выше локтя кожаной лентой с бронзовыми колечками, а сам Айдас надел ему браслет. Видя, что слов кривич не понимает, дружески похлопал по плечу. А Городислав был так изумлен, что и на родном языке не нашел бы слов. Эти вот надменные латгалы и селы, так недружественно настроенные к чужим, недоверчивые, замкнутые – сами поставили его старшим над собой! Самого молодого из вождей! Поистине Плачущий Камень – волшебное место: без воли Солнечной Девы тут не обошлось!

Городислав поднял голову и мельком глянул на солнце, будто хотел поблагодарить покровительницу. На лик Сауле набежало облачко, поэтому он не так слепил глаза. И в этом золотом кругу ему мерещилось лицо смолянки Прияславы. Вот бы она взглянула на него сейчас!

Принеся жертвы, на следующий день войско погрузилось в лодьи и двинулось вниз по Даугаве – навстречу врагу.

На заре Рагнвальда разбудили дозорные. Укрывшись плащом, он спал в шатре, который спасал от утренней сырости и отчасти – от комаров. Едва рассвело – а светало в эту пору, накануне Середины Лета, очень рано.

– Там местные пришли, – сказал ему Уни, из числа дозорных. – Три мужика, без оружия, дали понять, хотят поговорить. Ну, мы так поняли.

– За Синим послали? – прохрипел сонный Рагнвальд.

– Пошли будить.

Рагнвальд выполз из шатра и стал потягиваться, прикидывая: умыться или так сойдет? К нему подошел Эйрик, тоже заспанный и недовольный.

– Чего им надо, йотуновым детям? – как всегда, ворчал он. – Хотят поговорить – не могли потерпеть, пока люди встанут?

Рагнвальд обернулся, услышав еще чьи-то шаги по траве.

– Тебя уже, я думаю, стоит звать не Синий, а Звонкий, – приветствовал он подошедшего Хьёрта.

Бывший пленник, с ног до головы одетый в земгальскую одежду, нацепил на себя все бронзовые украшения рук, шеи и пояса, какие смог найти. Воинские браслеты местные мужчины носят только по одному, на левой руке, – он же надел их, сняв с убитых, по два на каждую руку, и нарукавников у него тоже оказалось два. На шее звенели две гривны с подвесками, на шапке сияли вышитые спиральками солнца с лучами. Таким способом Хьёрт мстил ненавистным земгалам, стараясь отнять у них как можно больше того, чем они так гордились. В каждую схватку он шел первым и бился отчаянно, но ни разу не был даже ранен. Рагнвальд думал, что Хель просто отступилась от криворожего, но среди хирдманов пошел слух, будто эти земгальские побрякушки предохраняют от ран, и многие тоже стали цеплять по два воинских браслета.