Земля обетованная - Дэвид Хьюсон

— И?

— Не делай скучного лица, Бирс. Мы говорим не о кучке заурядных местных рэкетиров. Все это должно было перерасти в нечто большое.

Я покачал головой.

— Куда податься маленькому человеку?

— Мы могли взять их всех. Гверини. Маккендрика. Подонков с востока. Наши агенты вели наблюдение, выжидали момент. Стоило нам отвернуться, как кто-то явился и поубивал всех до одного.

Он гневно смотрел на меня.

— Мы записали бойню на две пленки. Когда отмыли кровь, обнаружили, что записей нет. Вся наша работа. Все доказательства.

Он снова осуждающе посмотрел на меня.

— Это означает, — сказал Стэп, — они знали, куда смотреть.

— Понимаю, для вас это был удар. Не надо было отворачиваться.

— Пошел ты… — пробормотал он. — Мы все потеряли. Бандиты разбежались. Гверини вскоре убил его же подельник. Маккендрик сделался местным доном и городским благодетелем. Результат? У нас здесь настоящий Дикий запад, а никто не подозревает. Поезда и автобусы ходят по расписанию. Посмотришь вокруг и подумаешь, что с преступностью проблем нет. Да потому что все в их руках.

Это я и сам успел почувствовать.

— Итак, — сказал я осторожно, — если это я оказал им услугу, как получилось, что меня посадили в тюрьму, вынесли смертный приговор, кололи все эти годы иголками?

— Это ты мне скажи.

— Я не знаю.

— Сколько у тебя еще будет ко мне вопросов, Бирс?

— Только один. Получается, я хотел их подловить. Или кто-то хотел.

— Верно.

— С помощью записей?

Он не ответил.

— А если бы они у тебя сейчас были? — спросил я.

— Тогда люди посыпались бы отсюда до самой Атлантики. Маккендрик был бы самой мелкой добычей. Почему, ты думаешь, он держал тебя все эти годы живым? Ему все еще нужны эти записи.

В этот момент я, должно быть, поумнел. Задав следующий вопрос, подумал, что мог бы в свое время стать приличным детективом.

— А когда Фрэнки Солера перед смертью признался священнику в убийстве? — спросил я.

Рот Стэпа скривился в подобии улыбки.

— Тогда Маккендрик узнал, что ты выходишь. Это означало, что скоро ты умрешь. Он продержал тебя в тюрьме больше двадцати лет, старался выжать то, что хотел. Если он не смог добыть этого, а ты получил доступ к свободе, тогда…

Он нахмурился. Думаю, он не знал, сказать ли то, что было у него на уме.

— Полгода назад мы перевели тебя из Гвинета в подобие тюремной камеры. Есть у нас такое заведение в лесу, — продолжил он.

Эта новость меня глубоко ранила. Оказывается, я был совсем плох, раз ничего не заметил. Он продолжил:

— Вся эта чепуха по телевидению насчет казни была устроена Маккендриком. Он пытался замести следы. Мы тоже старались к тебе подобраться. Не получилось. Пока ты жив.

Мой старый партнер пожал плечами, словно врач, разочарованный тем, что прописанные им таблетки от кашля не помогли пациенту.

— Мы попробовали еще несколько способов. Не получилось. Тогда решили выпустить тебя домой. Посмотреть, что случится.

Он не сводил с меня слезящихся глаз.

— Ты всегда был умен, Бирс. На том банковском счете твоя подпись.

Я подумал о документе в компьютере Сюзанны Аурелио. И о записи на полях.

— Я кое-что увидел в судебных документах. Насчет звонка, который я будто бы сделал. Вы не смогли этим воспользоваться. Почему?

— Незаконное телефонное подслушивание. Я подумал, что это допустимо, потому что Мириам знала об этом. Она поставила жучок в твою линию.

— Нашу линию.

— Твою линию, — сказал он и снова взял свою маленькую игрушку. — Хочешь послушать?

— Конечно, — сказал я и по улыбке на его больном лице заключил, что, возможно, это — последнее, чего мне может хотеться.

Он стал нажимать на кнопки.

— Мы записали это через четыре часа после выстрелов в баре «Сестра дракона». Сразу после убийства Мэй Лун. Мы не знаем, откуда был сделан звонок. В те дни это не так просто было определить. Ты звонил Мириам, после того как понял, что она не собирается играть в твою игру.

Из крошечного микрофона его игрушки послышался скрежет, как от старой граммофонной пластинки. Это действительно был я. И я был зол. Очень зол.

— Мириам. Мириам!

Пауза. И затем:

— Бирс? Где ты? Что случилось? Пожалуйста, приезжай домой. Мы можем все решить. Я люблю тебя, милый. Я тебя люблю.

Ужас в ее голосе был реален.

— К черту твою любовь! — заорал я.

— Рики скоро пойдет спать, милый. Не буди его. Он очень не любит, когда мы ссоримся. Пожалуйста…

— Хватит врать! — заревел я.

Разговор неожиданно закончился. Похоже, что я бросил трубку.

Стэп молчал. Вид у него был довольный.

Подвал словно ожил. Я чувствовал всепроникающее присутствие жены, напоминающее сладкий влажный запах дерева, смешанный с пылью.

Работает телевизор. Она присоединила к нему видеомагнитофон. Это что-то новенькое. Большая блестящая видеокамера.

— Мириам! Мириам! Откуда это взялось? Мы не можем себе позволить такие вещи.

Камера стоит на треножнике лицом к комнате, большая и уродливая. Она присоединена кабелем к видеомагнитофону. Я понятия не имею, зачем она здесь. Рики в школе. Я пришел домой чуть пораньше. Мириам не было. Потом она появилась, и я увидел, что жена взволнована. Возможно, немного смущена.

Она потащила меня в подвал посмотреть на камеру.

— Я ее не покупала, глупый. Ты знаешь Кэтлин Сандерсон?

— Нет.

— Да знаешь, просто не хочешь вспомнить. Ее муж работает на фирму «Сони» или что-то в этом роде. У него есть такие штуки… Их вставляют в уши. Так вот, эти камеры они раздают, чтобы узнать мнение потребителей.

— Хочешь сказать, что это бесплатно?

— Бесплатно, — вздохнула Мириам. — Что за проблема? Смотри…

Она нажимает на кнопки видеомагнитофона. Мне показалось, что она что-то уже записывала, а потом прервала запись. В этих игрушках я ничего не понимаю, но Мириам, похоже, их обожает. В телевизоре появляется картинка. Рики корчит гримасы, ему скучно. Наконец, поет песню, что-то из «Улицы Сезам». У него смущенный вид.

— Смотри, какая прелесть, — говорит она. — Останутся воспоминания.

Я стучу себя по голове.

— Мне и этого достаточно.

— Ты из каменного века, Бирс. Смотри…

Она вставляет магнитофонную ленту, встает перед микрофоном, разлохмачивает волосы и изображает рок-звезду. Поет что-то лирическое.

Спустя минуту останавливается и смотрит на меня.

— Твоя очередь, — говорит она, указывая на камеру.

— Нет, нет.

Я не в форме. На мне обычная одежда, потому что я работаю на верфи под прикрытием. Занятие это такое скучное, что я даже пожаловался Мириам. Это на меня не похоже.

— Сделай это ради меня, — говорит она. — Мне так нравятся все эти новинки. Камеры и прочее. Так много можно сделать. Это как Голливуд.

— Голливуд — фабрика снов. Или ночных кошмаров.

— Он замечательный.

— Я не знаю, как с этим управляться.

— Не беспокойся. Я тебе помогу. Встань туда.

Меня ставят напротив камеры. Я смотрю в ее мертвый стеклянный глаз. Мириам перематывает вперед пленку. Слушаю писк. Затем вступает монотонный бой барабана, царапающие звуки банджо, дуэт мужского и женского голосов, пение такое совершенное и прекрасное, что я просто не представляю, как люди могут это исполнить. Слышатся взволнованные голоса.

— Спой, Бирс, — приказывает она.

— Я не знаю слов. Не умею петь.

— Пой!

Она приглушает звук магнитофона. Приглашает меня.

— Давай. Ради меня. Пожалуйста. Потом мы пойдем наверх, и я сделаю все, чего ты захочешь. Даже… Не знаю. Ты сам скажешь.

Это совсем на нее не похоже.

— Мириам…

Она приподнимает подол алого платья, он кружится вокруг длинных загорелых ног в такт музыке. Я моргаю. Под платьем нет белья.

— Сделаем так, — говорит она, — если не хочешь петь, просто скажи это. Представь, что я кинорежиссер или что-то в этом роде. Сыграй, Бирс. Притворись хоть раз в жизни. Сделай это ради меня. Пожалуйста.

Мне очень не хочется разочаровывать ее, хотя я и чувствую себя дураком. Но мы с ней в нашем пыльном старом подвале, где нас никто не видит. А после она спрячет эту запись в ящике за телевизором. Он стоит на столе экраном к стене, потому что передние ножки слишком слабые и неустойчивые. Это — единственное положение, из которого он не сможет свалиться.

Я бормочу рефрен. Эти слова исполнены отчаяния и ненависти.

— Сыграй, Бирс, — кричит она на меня. — Разозлись. Войди в роль.

— Не хочу, — жалуюсь я, как ребенок.

— Выдай мне чувство! Выдай бешенство, черт возьми!

Она подходит и сильно бьет меня по лицу.

Я смотрю в камеру и ору — громко, оскорбленно и зло. Рефрен песни отражает мои чувства.

— К черту твою любовь! Хватит врать!