Доминион - Кристофер Джон Сэнсом
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он заглянул в кухню. В высоком холодильнике нашлись ржаной хлеб, острые сосиски, сыр и несколько бутылок пива. Это хорошо, ведь английский полицейский наверняка рассчитывает, что ему предложат выпить. Гюнтер прошел в спальню, снял пиджак и ботинки и в одних носках вернулся в гостиную. Маленькие часы на каминной полке показывали без четверти семь. Тот полицейский, Сайм, должен прийти в половине десятого. Интересно, каким он окажется. По пути от Сенат-хауса до дома Гюнтер отметил, каким убогим и безвкусным выглядит Лондон: собачье дерьмо и мусор на мостовой, усталые с виду люди, бредущие с работы, в их походке – ни бодрости, ни целеустремленности. Газеты на уличном стенде сообщали об очередных забастовках в Шотландии, о том, что внеочередной съезд Шотландской национальной партии решил оказать властям полную поддержку в обмен на согласие рассмотреть введение гомруля[10], который станет первым шагом к возможной независимости. Будущее, как оно виделось немцу Гюнтеру, было четким, логичным, светлым – полная противоположность неразберихе в этой стране. Он включил стоявший в углу телевизор. Показывали ковбойский фильм, дешевую американскую поделку из тех, что не допускались на германское телевидение. Он выключил телеприемник, закурил сигарету, сел и стал разглядывать морской пейзаж, памятный ему с детства.
Гюнтер родился в 1908 году, за шесть лет до Великой войны. Отец служил сержантом полиции в маленьком городке неподалеку от Кенигсберга в Восточной Пруссии, самой восточной из земель имперской Германии. Гюнтер был на десять минут старше своего брата-близнеца Ганса. Оба выглядели совершенно одинаково – квадратная челюсть, светлые волосы, – но отличались по характеру: Ганс был более веселым, подвижным, энергия била в нем через край, не то что у Гюнтера. Гюнтер больше походил на отца, человека солидного и степенного. Но он рос неуклюжим и неопрятным мальчишкой, постоянно пачкал одежду, Ганс же всегда был одет как с иголочки.
В школе оба учились хорошо, но Гюнтер брал старанием, а Ганс – быстрым умом и богатым воображением, иногда чересчур богатым, по мнению строгих учителей. Гюнтер всегда опекал Ганса, хотя и ревновал к нему – завидовал качествам, благодаря которым к брату тянулись другие мальчишки, а позже и девочки. Однако при этом именно Ганс всегда искал общества Гюнтера, тогда как последнему часто хотелось побыть одному.
Мать была маленькой, замученной, скромной женщиной, а отец – крупным мужчиной с грубоватым лицом и усами, нафабренные кончики которых закручивались кверху, как у кайзера. Он выглядел внушительно в мундире и высоком шлеме. Превыше всего на свете отец ценил порядок и власть. Когда началась Великая война, он с гордостью говорил об установлении немецкого порядка во всей Европе. Но Германия проиграла. Упадок и хаос, наставшие при Веймарской республике, приводили пожилого полицейского в ужас. Однажды за обеденным столом, вскоре после войны, он сказал со слезами на глазах:
– Сегодня устроили демонстрацию студенты. Анархисты или коммунисты. Мы пришли и стояли на краю площади, чтобы не случилось чего такого. А они смеялись над нами, потешались, обзывали свиньями и подхалимами. Что с нами будет?
Гюнтер с ужасом осознал, что его отец, его сильный отец, напуган.
В средней школе Гюнтер заинтересовался Англией: он неплохо освоил язык, был заворожен историей Британии, тем, как она превратилась в гигантскую мировую империю. Германия обогнала Англию по части развития индустрии, но опоздала с захватом колоний, способных обеспечить промышленность необходимым сырьем. Его учитель, убежденный германский националист, утверждал, что Англия пришла в упадок, что некогда великий народ впал в ничтожество из-за демократии, несущей разложение. Гюнтер хотел видеть Германию империей, а не униженной нацией, как называл ее учитель: территории, отобранные согласно Версальскому миру, экономика, разрушенная репарациями. Гюнтер делился с братом своими мыслями насчет империи, а Ганс, с его живым воображением, сочинял для него истории о великих битвах на опаленных солнцем равнинах Индии, о колонистах в Африке и в Австралии, сражающихся против враждебных туземцев. Гюнтер восхищался талантом брата, умевшего создавать в своей голове иные миры.
По выходным близнецы частенько предпринимали вылазки на велосипедах, катили по пыльным прямым дорогам между зарослями высоких елей – тенистый лес тянулся по обе стороны пути. Однажды жарким воскресным днем, когда мальчикам было тринадцать, они забрались дальше, чем обычно: обгоняли груженые телеги, проезжали мимо деревушек, миновали внушительную юнкерскую усадьбу из красного кирпича, окруженную широкими лужайками. Настало обеденное время, и близнецы остановились, чтобы перекусить бутербродами на обочине дороги. Было очень спокойно и тихо, кузнечики лениво стрекотали на жаре. Все утро Ганс выглядел задумчивым.
– Чем мы будем занимать, когда вырастем? – сказал он наконец.
Гюнтер пнул ногой камешек.
– Я хочу изучать языки.
На лице Ганса отразилось разочарование.
– Эх, – произнес он. – Я так не смогу.
– А кем ты хочешь стать?
– Полицейским, как отец. – Ганс улыбнулся, его голубые глаза вспыхнули. – Давай вместе пойдем на службу. Поймаем всех плохих людей. – Он наставил палец на пустую дорогу. – Пиф! Паф!
В 1926 году, когда близнецам исполнилось восемнадцать, Гюнтер завоевал право изучать английский язык в Берлинском университете. Ганс, которому учеба наскучила, уже выпустился и работал клерком в Кенигсберге. Он, похоже, забыл про свою мечту пойти по стопам отца – стать полицейским. Гюнтер же не забыл, мысли об этом приходили к нему не раз, но перспектива учиться в университете была заманчивой. До того он никогда не уезжал из Восточной Пруссии и горел желанием увидеть Берлин. Родители, обрадованные успехами сына, поддерживали его.
Вечером накануне отъезда Гюнтер с отцом сидели у камина. Старику скоро предстояло выйти на пенсию; в те дни он уже повеселел, так как жизнь стала легче. После кошмара Великой инфляции страна вновь узнала, что такое благосостояние, при Штреземане. Отец угостил Гюнтера пивом и предложил сигарету, пряча улыбку под густыми усами, которые теперь обвисли и стали из светлых седыми, с желто-бурыми пятнами от никотина.
– Сын мой едет в университет! Поезд промчит тебя через Польский коридор – кусок Германии, украденный у нас в восемнадцатом году. Пока вагоны едут по польской территории, окна закрывают ставнями. По меньшей мере, я подозреваю, что они до сих пор так делают. Надеюсь, что да. – Его оплывшее лицо сделалось серьезным. – Отныне будь осмотрителен, не попадай в плохие компании, не ходи по ночным клубам и тому подобным местам. В Берлине случается немало дурного.
– Я буду осторожен, отец.
– Я знаю. Ты
