Возвращение - Анатолий Гончар

— Глянь — кось, росландец, а вырядился — то как! — зашипели сзади две идущие на небольшом удалении женщины. — Тьфу, поганец! Сколь нашей-то кровушки попили! На наших горбах свой Лохмоград отстроили!

— И не говори, соседка, мой — то муженёк грыжу себе нажил! — поддержал говорившую хриплый голос её соседушки.

— Окстись, Марусия, у твого же грыжа повыперла в прошлом годе, когда он домину твою перестраивал! — попеняла соседку женщина, начавшая говорить первой.

— Ты совсем с ума сберендила, что ли? Он же с Россландии таким приехал. Вот ужо который год мается.

— Это я сбрендила? Я? Да ты сама не в своём уме!

— Да я…

— Да ты…

Кажется, женщины переключились друг на друга, временно оставив меня в покое. А ведь и впрямь что-то не в порядке в королевстве "Датском". Конечно, я краем уха слышал, что Трёхмухинск и король Прибамбас рассорились, но не до такой же степени?! Даже при моём христопамятном пребывании Трёхмухинские хоть и именовали себя вольным городом, но от общности Рутеньской или, если хотите, Россландской, не открещивались. А эти говорили так, что можно было подумать, мы не на одном языке разговариваем. Так что настроение у меня подпортилось, но что дело совсем дрянь, я понял тогда, когда увидел впереди нескольких добрых молодцев, совсем не двусмысленно выламывающих штакетины из близстоящего забора. Похоже, парни принадлежали к одной шайке. Их волосы имели неестественный рыже-оранжевый цвет. Увидев их злорадные ухмылки, я понял, что решение надо было принимать немедленно. Вариантов было три. Первый — дать себя немного побить (отбирать у меня всё равно нечего), но если парни на немного не остановятся? Вариант два — накостылять оным самому, но стоит ли привлекать к себе внимание, когда я сам ещё не понял, зачем я тут оказался?! И вариант три — делать ноги. В этот момент вариант три мне почему-то показался наиболее предпочтительным, и я, с лёгкостью перемахнув тот самый штакетный забор, из которого "добрые молодцы" добывали своё оружие, припустил наутёк.

Побег удался. Парни немного поулюкали, пробежали за мной десяток метров, но, видимо, на серьёзное преследование их боевого запала не хватило и, бросив мне вдогонку пару оскорбительных реплик и угроз типа "Трус лохмоградский" или "Попадись ты нам только, росс проклятый", они отстали. Кстати, мне всегда "нравилось", когда толпа подлецов, нападая на одиночек, в случае их отступления (а отход от превосходящих сил противника бегством я называть бы не спешил) обзывает этих людей трусами. Вообще — то легко быть смелым, когда за тобой толпа, которая, ты знаешь, не даст тебя в обиду. А если ты один? Многие ли из крутых будут храбрецами в одиночку? Многие ли не дрогнут один на один с равным противником, когда ставка — жизнь? То-то же! Помыкают другими и сбиваются в стаи в первую очередь слабые духом. Может, потому так живуча мафия, что она помимо всего прочего даёт слабому, но плохому человеку чувство защищённости, которое не может дать ему государство? И возможно, мафия потому и сильна, что кто-то желает государству оставаться слабым. А ведь чем меньше будет в обществе опасностей и крепче закон, тем меньше людей захотят преступить этот закон и влиться в ряды мафии. Но, кажется, я отвлёкся. Теперь мне предстояло вернуться к своим баранам. Встреча с молодцами не принесла мне ничего полезного, кроме того, что я понял: Лохмоградцев здесь не любят. Очень не любят. Впрочем, одна из их реплик дала мне ещё и дополнительную почву для размышлений. Получалось, что Трёхмухинцы уже и не россы вовсе. Вот такая картина. Что ж, чудненько! Хотя, почему бы и нет? Разве у нас не так? Разве не разделили нас на разные народы наши правители? Опа, опа, опять меня понесло. Неужели я обо всём этом раздумывал, пересигивая через штакетники, перелезая через окружающие дома заборы?

Бежал я куда глаза глядят, но, кажется, мне наконец-то повезло, и этот двор показался мне знакомым. Правда, он значительно обветшал, искусная лепнина отлетела с окружающих дом стен, сам же дом шелудивился обвалившейся штукатуркой и казался нежилым. Я остановился, приглядываясь: к моему счастью, по некоторым, весьма заметным признакам было видно, что в доме всё же живут. Я отдышался и, рискуя вновь нарваться на неприятности, постучал в толстые дубовые двери.

— Кто там? — тут же донёсся до меня недовольный, но такой знакомый и почти родной голос магистра Иллариона. Конечно, было дело, я отстранил его от власти, но чувства мы сохранили друг к другу весьма тёплые, или мне только так казалось? Вот сейчас как раз наступал момент истины.

— Илларион! — мой звучный командирский глас пронёсся ввысь, заставив не привыкшего к подобному обращению магистра (бывшего) вздрогнуть.

— Кто? Кто там? — вновь повторил бывший магистр, подглядывая одним глазом в замочную скважину.

— Не узнал? — довольно улыбаясь, я снял закрывающую лицо шапку и посмотрел в сторону на так и прилипшего к отверстию Иллариона.

— Вы ли??? — в голосе магистра послышалось узнавание.

— Мыли, мыли, — подтвердил я, улыбаясь ещё шире.

— Господи шь боже шь мой, а мы — то по Вам, почитай, не первый годок службу правим. Вот тебе и ошибочка вышла! А это, правда, Вы?

— Да я, я, открывай! — мне послышалось, как в замке поворачивается ключ, и тяжёлая дверь нерешительно распахнулась. На пороге стоял Илларион, облачённый в белый, давно нестиранный халат, в такие же грязные тапочки, в помятый, серый колпак клоуна, но он, тем не менее, не выглядел смешным. По лицу магистра текли слёзы.

— Вы, Вы! — повторял он, протягивая руки для объятья. — А я, дурень, панихиды заказывал. Простите меня, простите! — он едва не упал на колени. Я с трудом успел подхватить его на руки. Он прижался ко мне и заплакал как ребёнок.

— А у нас тут… у нас тут… — беспрестанно повторял он. — У нас тут такое… Да что теперь говорить! Только поверили в лучшее, только зажили по — человечески и нать те вам, рехформировать всё стали. Дорехформировались! Вон гляньте кругом — как волки теперь живём, ни с кем кроме вражин давешних не дружим, а тем наша дружба до кой поры нужна будет? До той, пока Росслания стоит, а как только рухнет — и по нашим землям баронская конница протопчется. Говорил я людям, говорил! Да разве кто меня послушает? Меня бы уж давно шпионом Россландским выставили, если б не моё прошлое, как — никак магистр бывший! А ты знаешь, — Ларион нашёл в себе силы улыбнуться, — я теперь этим себе и пропитание добываю? Не веришь? А оно так и есть. Я теперь по свадьбам, по именинам хожу, меня там как клоуна балаганного представляют, на место почётное садят, кормят — поят, да ещё и денег дают. Вот так-то.

Я понимающе кивнул головой. Что-что, а про свадебных генералов мы проходили.

— А что ж мы здесь-то стоим? — спохватился мой старый приятель, опомнившись. — В дом, пошли в дом.

Перво — наперво меня накормили, а потом в курс происходящего вводить стали. Во-первых, Илларион в основном дома сидел, хотя официально служил на старом месте в магистрате. Потому что к управлению его не допускали, держали как раритет из прошлого — такой, "понимаешь ли", невинно пострадавший от революции, (а революцию, как теперь стало доподлинно известно, учинили агенты Рутении). Изредка его вызывали на службу рассказывать заезжим инвесторам-иностранцам (по местному меценатчикам) об успешном развитии города, попутно вставляя тезисы из собственного жизнеописания. По "гениальному" замыслу организаторов подобных мероприятий, только услышав о горьком прошлом одного из глав города и столь динамично развивающемся дне сегодняшнем, заезжий "кошелёк" должен был разомлеть и выложить кругленькую сумму на продолжение бесконечных реформ. Конечно, иностранец и знать не знал, что реформы бесконечные, но иных отцы города и не планировали. "Если реформы закончатся, — совершенно справедливо рассуждали они, — то кто же даст денег на продолжение реформ"? И они были по — своему правы.

После того, как мы откушали и малость о дне сегодняшнем поговорили, Илларион вспомнил, что у него как раз сегодня банька. "Словно чувствовал, что гость дорогой придёт". От баньки я, понятное дело, отказываться не стал, да и шмотки мои где-нигде простирнуть надо было. Так и поступил. И пока моя одежда в предбаннике сохла, мы парились. А банька была и впрямь хороша, жаркая, с душистым (уж из ветвей какого дерева не знаю) веничком, с маленьким, но наполненным студёной чистейшей слезы водицей бассейном. Пока потом истекали, вновь беседы вели, прошлое вспоминали.

— Эх, Миколай свет Михайлович, — похоже, Илларион и впрямь зла на меня не держал. — Вот веришь ли, как ты к нам явился да свойную власть учредил, будто солнце в окошке глянулось, показалось да за тучкой чёрной вновь спряталось. А ведь каково жить стало, а? Гордость за государство брала, за мощь его великую. Это ж надо, какую битву выдюжили, какого ворога одолели! А как сообща объединились, так я уж думал, вот и заживём! — втолковывал мне свою программу развития слегка повеселевший Илларион. — Я ж как малой переменам радовался. Мне ж и самому костры кровавые в печёнках сидели. Да што делать, — Илларион, разведя руки в стороны, пожал плечами, — традиции. Народ — то ведь зрелищ требовал…