Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

Я остался дома, чтобы писать, однако прилежно трудиться не получается. Не могу поэтому сказать, когда будет поставлена точка. Быть может, правда, в окончании этой работы не заинтересован никто, кроме меня, — в любом случае ничего другого делать я не умею. Как бы то ни было, поскорей хочется с этим покончить и почувствовать себя наконец свободным. А впрочем, что я буду делать, когда освобожусь? Навещать миссис Астон и миссис Портер, бродить по знакомым улицам и вздыхать по ушедшим друзьям? Ворошить в памяти благие порывы, которые так и остались порывами? Вспоминать о надеждах достичь совершенства, которые я некогда лелеял, но так и не воплотил в жизнь? Сравнивать того, кем я стал, с тем, кем хотел стать? К чему предаваться стыду и печали?

Но не будем больше об этом, сударыня. Предадимся лучше иным желаниям. Мне, например, хотелось бы повидать вас как-нибудь вечером, а также как-нибудь утром. Хотелось бы немного с Вами поговорить и немного повеселиться. Ради всего этого я и живу — вот только жизнь, увы, не стоит на месте.

А теперь, когда Вы всё про меня знаете, пора кончать письмо и возвратиться к жизнеописанию Блэкмора.

Ваш и пр. Сэм. Джонсон.

Роберту Чэмберсу

19 апреля 1783

Дорогой сэр, первые издания книг, которые я сейчас посылаю Вам вновь, попали, по воле случая военного времени, в руки французов. Отправлены они были и мистеру Хастингсу. Хочется надеяться, что на этот раз книжные посылки дойдут до Вас в целости и сохранности.

Коль скоро нас отделяет друг от друга столько земли и воды, нам следует возместить сложности переписки длиной наших писем — а между тем, сколько бы я ни ворошил свою память, сообщить мне Вам особенно нечего. Обо всех наших общественных деяниях у Вас сведения более точные, чем у меня; Вы прекрасно осведомлены о наших зарубежных неудачах и внутренних неурядицах, и мне нет нужды Вам рассказывать, что сейчас у нас нет ни власти, ни мира, нет ни возможности влиять на другие страны, ни сохранить покой у себя дома. Состояние общества и действия правительства оказывают незначительное влияние наличное счастье отдельных людей; к тому же не стану притворяться: государственные дела и меня беспокоят мало, и в то же время не могу не испытывать боль, когда сравниваю нынешнее бедственное положение королевства с тем, что было у нас двадцать лет назад. Я, со своей стороны, всегда пытался сохранить порядок и поддержать монархию.

Раз уж я упомянул о себе, сообщу Вам кое-что о своей жизни. Та ужасная болезнь, которой я заболел в Нью-Инн-Холле, имела последствия, с тех пор постоянно дающие о себе знать. За это время у меня почти полностью пропала охота ходить пешком. Что до моих умственных способностей, то они как будто бы не пострадали. Все это время, что, несомненно, облегчило мои страдания, я был окружен постоянным и неослабным вниманием мистера Трейла, в чьем доме я прожил в обшей сложности не один год и где располагал всеми благами благосостояния и не имел решительно никаких хлопот. Однажды он взял меня с собой во Францию, в другой раз — в Уэльс и, проживи он еще, показал бы мне Италию, а возможно, и многие другие страны — однако он скончался весной восемьдесят первого года, завещав мне написать ему эпитафию.

Большую часть времени меня преследовали постоянные мои недуги: мысли путались, ночи были беспокойные, и из-за спазмов в груди я был обречен на пытку бессонницей и напрочь лишился сна. Промучившись от этих спазмов более двадцати лет, мне удалось облегчить свою участь с помощью трех мощных средств: воздержания, морфия и ртути, однако спустя некоторое время спазмы сменились странным недугом другого рода, который, когда я ложился в постель, напоминал нечто вроде скопления газов или метеоризма и описать который я не берусь. К этому добавилось и нарушение дыхания, из-за которого бывает подчас мучительно даже пересечь улицу или подняться к себе в комнату и с которым я боролся кровопусканием до тех пор, пока врач не запретил мне пускать себе кровь, ибо у меня начали опухать ноги. Почти весь прошлый год прошел у меня в болезнях, одна сменялась другой, а последние несколько дней и вовсе стали сущим кошмаром. Только сейчас у меня наступил светлый промежуток.

Помимо этих несчастий, преследуют меня и обычные житейские невзгоды. Тот, кто долго живет, должен многих пережить, и теперь мне предстоит искать новых друзей, с которыми легко вести беседу и которым можно довериться. Миссис Уильямс очень сдала: мистер Левет внезапно умер в моем доме около года назад. Доктора Лоуренса разбил паралич, и он не в состоянии ни читать, ни писать. Сейчас его перевезли в Кентербери. Бьюклерк скончался года два назад и перед смертью завещал похоронить себя рядом с матерью. У Лэнгтона восемь детей от леди Ротс. В Лондоне он бывает редко, и жизнь его складывается отнюдь не легко. Голдсмит умер отчасти от лихорадки, а отчасти от нервов, ибо находился в непомерных и постыдных долгах. Дайер потерял все свое состояние, вложив деньги в Ост-Индскую компанию, и от горя зачах. Недавно умер, оставив сыну одни долги, отец Босуэлла; у Босуэлла же, насколько я знаю, уже пятеро детей. Сейчас он находится у меня со своим очередным ежегодным визитом; он тот же, что и был, — ничуть не изменился. Доктор Скотт преуспевает в коллегии юристов, но вижу я его редко; он женат и имеет дочь.

Джонс, ныне сэр Уильям, расскажет Вам о нынешнем состоянии нашего Литературного клуба; он разросся, и состав его весьма неоднороден, а потому я не испытываю ни доверия к его членам, ни удовольствия от общения с ними. Хожу туда, как ходят на званые обеды. Репутация и состояние Рейнолдса по-прежнему растут, однако здоровье его подорвано. Доктор Перси — теперь епископ Дроморский, но, насколько я слышал, он потерял своего единственного сына. Таковы многочисленные исключения из человеческого счастья.

Я достиг возраста, когда следует ожидать уменьшения тех благ, какие дарует нам жизнь: я потерял многих друзей, меня преследуют многие болезни, в которых, впрочем, нет ничего для моего возраста необычного, и, боюсь, что жизненные тяготы я переношу с неподобающим и даже грешным нетерпением. Надеюсь, что Господь, прежде чем призвать к себе, сподобит меня исправить эту мою провинность, равно как и все прочие.

В ответ на этот рассказ буду ждать вестей от Вас — их у Вас должно быть гораздо больше, чем у меня. Надеюсь, все Ваши дамы и дети здоровы и Вы постепенно привыкаете к местному климату. Раз Вы здоровы, значит, Вы можете заниматься, а раз можете заниматься, то наверняка не упустите возможность, которую в гораздо большей степени, чем любому другому образованному англичанину на Вашем месте, дают Вам местожительство и положение; я имею в виду возможность заняться азиатской литературой. Покупайте старые рукописи, беседуйте с местными учеными, изучайте языки — выберите хотя бы один и в нем совершенствуйтесь. О Малабарских книгах {154} Европа, по-моему, еще ничего не знает. А впрочем, я со своими советами опоздал: Вы ведь уже начали то, что предполагали начать. Так не бросайте же благих начинаний! Жизнь коротка, да и не собираетесь же Вы всю жизнь прожить в Индии! <…> Когда мы Вас провожали, я желал Вам за веселым столом «добродетелей и богатства». Позвольте же теперь, в час более серьезный, добавить к этому и слова более значимые: «Храните целомудрие и прислушивайтесь ко всему, что справедливо, ибо только это и дарует человеку покой». <…>

Остается лишь заверить Вас в самых своих добрых чувствах, лучших пожеланиях и выразить надежду, что Вы не забудете

Вашего доброго друга и покорного слугу

Сэм. Джонсона.

Миссис Трейл

Лондон, 13 ноября 1783

Сударыня, Ваши письма, отмеченные вниманием и чувством прежних лет, доставляют мне несказанное наслаждение — насколько наслаждение вообще возможно при одиноком существовании. Никому еще Ваши добрые чувства не были столь необходимы, как сейчас мне. Те, кто любит долго, любит сильно. Внезапная вспышка добрых чувств может погаснуть от одного ледяного дуновения, но та любовь, которую время связало со многими обстоятельствами и событиями нашей жизни, даже если она на время и сменилась досадой или ненавистью, причинной или беспричинной, ежечасно возрождается случайным воспоминанием. У тех, кто прожил долгую жизнь вместе, все услышанное и увиденное вызывает в памяти мимолетную радость общения или оказанную услугу, мелкую ссору или нежную ласку. Для того чтобы оценить по достоинству великий дар или огромное, нежданно обнаруженное обаяние, достаточно недели и даже одного дня; дружеские же чувства приобретаются всей жизнью. Приятеля можно приобрести и вскоре лишиться — но старого друга нельзя обрести и нелегко, о чем позаботилась сама Природа, лишиться. <…>