Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

Письма

Сэмюэлю Ричардсону {135}

9 марта 1750

Дорогой сэр, хотя «Кларисса» ничуть не нуждается в помощи со стороны, я рад, что в нынешнем своем состоянии роман стал лучше, однако еще больше рад я оттого, что теперь все упреки в многословии несостоятельны, и я совершенно убежден в успехе сочинения, в котором открыто пишется о том, что прежде принято было скрывать. Сам я, впрочем, не обнаружил и намека на подобный недостаток, однако, признаюсь, беспокоился, ибо, хотя каждое письмо коротко, история получилась длинной.

Я попросил бы Вас также добавить index rerum [55], чтобы читатель, припомнив какой-нибудь эпизод, мог с легкостью его найти. В настоящее время он может сделать это лишь в том случае, если знает, в каком томе этот эпизод приводится. Ведь «Кларисса» это не то произведение, которое читается с увлечением, а затем закрывается навсегда; в него от времени до времени будут заглядывать и люди занятые, и усердные, и умудренные годами, — а потому хотелось бы, чтобы в этом издании, которое, как мне представляется, пребудет в веках, имелось все необходимое.

Остаюсь, сэр,

Вашим преданным слугой

Сэм. Джонсон.

Сэмюэлю Ричардсону

26 сентября 1753

Дорогой сэр. примите мою искреннюю благодарность за Ваше новое произведение /«Сэр Чарльз Грандисон». — А.Л./. хотя в том, что Вы прислали лишь начало романа и тем самым лишь разжигаете мое любопытство, есть нечто невыразимо жестокое. А впрочем, продолжения я буду ждать, даже получив последний том.

Меня устраивает все, кроме предисловия, где Вы сначала говорите, что письма попали Вам в руки по чистой случайности, а затем, что здоровье Ваше столь непрочно, что Вы едва ли сумеете закончить начатое. Если хотите знать мое мнение, то я бы рекомендовал Вам первым делом убрать ту часть в предисловии, где Вы отказываетесь от авторства. Что такое скромность, если она не соответствует истине? Какой прок в маске, которая не в состоянии ничего скрыть? Простите — я не хотел Вас обидеть. <…>

Остаюсь, сэр,

Вашим преданным и покорным слугой

Сэм. Джонсон.

Томасу Уортону {136}

16 июля 1754, Лондон

Сэр, я поступил дурно: Вы осчастливили меня своей книгой, я же не удосужился вовремя Вас поблагодарить. Пренебрежение благодарностью мне вообще свойственно, однако проявить неуважение к человеку Вашего склада я не способен, а потому заверяю Вас, что высоко ценю Ваш вклад в развитие нашей литературы. Всем, кто пытается изучить наших древних авторов, Вы доказали, что путь к успеху на этом поприще — в изучении тех книг, которые эти авторы читали. О подобном методе ни Хьюз, ни люди, гораздо значительнее Хьюза, и не помышляли. Писателей шестнадцатого века так мало понимают по той простой причине, что их читают одних, не прибегая к помощи тех, кто жил с ними и до них. Подобное невежество я надеюсь отчасти устранить моей книгой, которую сейчас дописываю {137}, но не могу закончить, не побывав в библиотеках Оксфорда, куда собираюсь приехать недели через две. Сколько времени я проведу там и где остановлюсь, не знаю, но не сомневайтесь: по прибытии непременно разыщу Вас, а все остальное мы с легкостью уладим.

Остаюсь, дорогой сэр,

Вашим покорным и преданным слугой

Сэм. Джонсон.

Томасу Уортону

21 декабря 1754, Лондон

Дорогой сэр, я очень тронут той услугой, которую мистер Уайз и Вы мне оказали. Меньше чем через полтора месяца книгу /«Словарь английского языка». — А.Л./ не отпечатают, и титульную страницу я придержу, чтобы сделать запись, которую Вы, помнится, мне пообещали. Дайте, пожалуйста, знать, какую сумму я должен Вам выслать, чтобы покрыть все расходы по изданию, и я позабочусь о том, чтобы сумма эта попала к вам в руки незамедлительно. <…>

У меня есть старинная английская и латинская книга стихов некоего Барклея под названием «Корабль дураков» {138}, в конце которой имеется ряд эклог (так он их пишет — от «Ecloga»), — вероятно, первых на нашем языке. Если не сможете разыскать эту книгу сами, я попрошу мистера Додели ее Вам послать. <…>

Вы знаете, бедный мистер Додели лишился жены: полагаю, что он очень тяжко переживает эту потерю. Надеюсь, он не будет страдать так, как страдаю, лишившись своей жены {139}, я. Как писал Еврипид: «Увы! А впрочем, почему я кричу: „Увы!“ Ведь то, отчего страдаю я, — общий удел». Мне кажется, что с тех пор, как ее нет, я оторван от мира: одинокий бродяга в чаще жизни; мрачный созерцатель мира, с которым меня мало что связывает. Буду, однако, пытаться с Вашей помощью, а также с помощью Вашего брата искупить дружбой отсутствие союза более тесного.

И надеюсь, дорогой сэр, что еще долго буду иметь удовольствие быть преданным Вам.

Ваш Сэм. Джонсон.

Томасу Уортону

4 февраля 1755, Лондон

Дорогой сэр, я написал Вам несколько недель назад, но, по всей вероятности, неверно записал адрес, а потому не знаю, подучили ли Вы мое письмо. Я бы написал Вашему брату {140}, но не знаю, где его найти. Проплавав, если воспользоваться метафорой мистера Уорбертона, в этом бескрайнем море слов {141}, я наконец вижу вдали землю. Что ждет меня на берегу, не ведаю: то ли будут звонить колокола и звучать радостные возгласы, о которых пишет Ариосто {142} в своей последней Canto, то ли меня встретит неодобрительный ропот, Бог весть. Найду ли я на берегу Калипсо {143}, которая раскроет мне свои объятья, или Полифема, который меня съест? Если только Полифем посмеет подойти ко мне, я вырву ему его единственный глаз. Надеюсь, однако, критики отпустят меня с миром, ибо, хоть я и не слишком страшусь их мастерства и силы, я немного побаиваюсь самого себя и не хотел бы испытать ту ярость, какую имеют обыкновение вызывать литературные споры. <…>

У нас здесь ничего примечательного не происходило и не происходит. Быть может, мы и не столь невинны, как сельские жители, но в большинстве своем ничуть не менее ленивы. Зато Вы, хочется надеяться, при деле — был бы рад узнать, при каком именно.

Остаюсь, дорогой сэр, преданный Вам

Сэм. Джонсон.

Его Сиятельству графу Честерфилду

7 февраля 1755 года

Милорд, владелец «Уорлда» {144} известил меня недавно о том, что две статьи, в которых «Словарь» мой предлагается вниманию публики, писаны Вашей светлостью. Для меня это, признаться, большая честь, а поскольку услуги сильных мира сего мне непривычны, то не знаю даже, чем я подобной чести обязан и как ею распорядиться.

Когда, поощренный Вами, я впервые нанес визит Вашей светлости, то был, как и любой бы на моем месте, настолько очарован благородством и изысканностью манер Ваших, что не мог удержаться от желания возомнить себя Le vainqueur du vainqueur de la terre [56], добиться того расположения, коего на глазах моих добивается все человечество; однако рвение мое вызвало интерес столь незначительный, что настаивать на нем мне не позволили бы ни гордыня, ни робость. Обратившись однажды к Вашей милости прилюдно, я употребил в дело все обаяние, каким только располагает оставшийся не у дел и ведущий замкнутую жизнь сочинитель. Большего я сделать не мог — терпеть же пренебрежение, пусть и из-за сущей безделицы, не по душе никому.

С тех пор, милорд, как я часами ждал в прихожей в тщетной надежде быть Вами принятым, с тех пор как люди Ваши захлопывали у меня перед носом дверь, миновало семь лет, в продолжение которых я трудился не покладая рук, преодолевая трудности, на которые нет нужды жаловаться, покуда наконец не довел свое сочинение до конца — и это при том, что никто ни разу не протянул мне руку помощи, не сказал ни единого слова в поддержку, ни разу благосклонно мне не улыбнулся. Такого обращения я, признаться, не ожидал, ибо никогда прежде не прибегал к услугам высокого Покровителя {145} <…> того, кто протягивает руку помощи не тогда, когда человек тонет, а когда достигает берега. Интерес, с которым угодно Вам было отнестись к моим трудам, проявись он вовремя, был бы бесценен; Вы же мешкали до тех пор, покуда мною не овладело безразличие; до тех пор, покуда я не стал одинок и мне не с кем разделить свою радость; до тех пор, покуда я не приобрел известность и в поощрении более не нуждаюсь. Надеюсь поэтому, что с моей стороны не будет откровенным цинизмом не признавать себя обязанным тому, кому ничем не обязан; не рассыпаться в благодарностях перед Покровителем за то, за что благодарным должен быть единственно самому себе.