5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне - Анатоль Франс

— Спина кругла и талия тяжеловата. Но погляди на лодыжку. Я уверен, нога очаровательная. Знаешь, лошади, женщины, словом, все красивые животные устроены одинаково. Тело их, полное и округлое там, где положено быть мясу, утончается к местам сочленений, что свидетельствует о тонкой кости. Вот смотри на эту женщину: выше талии — никуда не годится. Но ниже! Какая свободная и мощная линия! Гляди. Видишь, как она передвигается, красиво и равномерно колыша свое тело. А нога внизу какая тонкая! Ручаюсь, у колена она стройная и мускулистая, причем действительно красивая.

Он добавил, как всегда охотно делясь своим опытом в этой области:

— Нельзя требовать всего от одной женщины; надо брать совершенное там, где его находишь. Совершенное так редко!

При этом, следуя загадочному течению своей мысли, он приподнял левую руку и посмотрел на свое кольцо. Я сказал ему:

— Эта чудесная вакхическая сцена заменила тебе твой герб, то деревцо?

— Ах да, бук, дерево Дю Фо[114]. Мой прадед в Пуату при Людовике Шестнадцатом был то, что называлось «благородный», то есть принадлежал к недворянской знати. Потом он стал членом революционного клуба в Пуатье и скупщиком национальных имуществ, благодаря чему я пользуюсь расположением владетельных особ и сам считаюсь аристократом в нашем обществе израильтян и американцев. Почему я изменил буку Дю Фо? Зачем? Он не уступал дубу Дюшена[115] де ла Сикотьер. А я заменил его вакхической сценой, бесплодным лавром и эмблематической полуколонной.

Пока с насмешливым пафосом он говорил все это, мы подошли к особняку его друга Голо, но Дю Фо не остановился перед двумя медными молотками в виде Нептунов, сиявшими на двери, как краны в ванной комнате.

— Ты так спешил к Голо?

Он, казалось, не слышал моих слов и все ускорял шаг. Во весь дух домчались мы до улицы Матиньон, по которой он и устремился. Вдруг он стал перед большим унылым шестиэтажным домом. Он молчал и с каким-то беспокойством смотрел на плоский оштукатуренный фасад, испещренный многочисленными окнами.

— Долго ты будешь так стоять? — спросил его я. — Тебе известно, что в этом доме живет госпожа Сэр?

Я был уверен, что задену его, упоминая о женщине, которую он не терпел за фальшивую красоту, за всем известную продажность и потрясающую глупость, женщине, которую подозревали в том, что теперь, постаревшая и опустившаяся, она подворовывает в магазинах кружева. Но он ответил мне слабым, почти жалобным голосом:

— Ты думаешь?

— Уверен. Вот видишь в окнах третьего этажа ее ужасные занавески с красными леопардами?

Он кивнул.

— Госпожа Сэр… Да, верно, действительно она здесь живет. Думаю, что она сейчас там, за одним из красных леопардов.

Похоже было, что он собирается ее навестить. Я выразил удивление.

— Она не правилась тебе прежде, когда все находили ее красивой и эффектной, когда она разжигала роковые страсти и трагическую любовь. Ты говорил: «Уже одной ее пористой кожи достаточно, чтобы вызвать во мне непреоборимое отвращение. Но она к тому же вся плоская, с огромными руками». А теперь, когда она превратилась в развалину, ты обнаруживаешь в ней восхитительные уголки, довольствоваться которыми ты только что советовал. Каково твое мнение о тонкости ее лодыжки и благородстве ее души? Нескладная дылда, без бюста и бедер, озиравшаяся, бывало, при входе в гостиную, чтобы привлечь таким незамысловатым приемом толпу болванов и хвастунов, готовых разоряться из-за женщин, которые даже не могут раздеться.

Я умолк, несколько устыдившись, что так говорю о женщине. Но эта особа столько раз проявляла такую ужасную злобность, что можно было не стесняться. Право же, я никогда бы не сказал ничего подобного, не знай я ее бессердечности и подлости. Я успокоился, заметив, что Дю Фо не слышал ни слова.

Он заговорил как бы с самим собой:

— Пойду ли я к ней, или не пойду, это ничего по изменит. Вот уже полтора месяца я не могу войти ни в одну гостиную, чтобы не встретить ее там. Даже в домах, где по нескольку лет не бывал и куда, сам не знаю зачем, пришел вдруг снова! Странные все дома!

Я оставил его перед открытой дверью и не стал задумываться над тем, что его туда влечет. Дю Фо не выносил госпожу Сэр, когда она была молода и красива, отвергал ее заигрывания в годы ее блеска, а теперь увлекся этой старухой и морфинисткой — подобная извращенность в моем друге была для меня совершенно неожиданна. Я мог бы поручиться, что подобное заблуждение чувств немыслимо, будь вообще что-либо достоверное в такой темной области, как патология страсти.

Месяц спустя я уехал из Парижа, и до отъезда мне так и не случилось повидать еще раз Поля Дю Фо. Пробыв несколько дней в Бретани, я поехал в Трувиль к своей кузине Б., находившейся там с детьми. В первую неделю моего пребывания на даче «Морская ласточка» я учил своих племянниц рисовать акварелью, фехтовал с племянниками и слушал Вагнера в исполнении кузины.

В воскресенье утром я проводил все семейство до церкви и, пока длилась обедня, пошел прогуляться но городу. Направившись к пляжу по улице, где в лавках торговали игрушками или случайными вещами, вдруг впереди я увидел г-жу Сэр. Она шла к кабинам поникшая, покинутая всеми, одинокая. Ноги она волочила, как будто на ней были домашние туфли. Помятое дешевое платье висело на ней, как на вешалке. Она обернулась. Впалые, невидящие глаза и отвисший рот были страшны. Проходившие мимо женщины косились на нее, а она шла угрюмая и ко всему безразличная.

Несчастная, видимо, была отравлена морфием. В конце улицы она остановилась перед прилавком г-жи Гийо и стала длинной худой рукой перебирать кружева. При виде алчного выражения ее глаз мне вспомнились ходившие о ней рассказы по поводу нескольких неприятных историй в больших магазинах. Толстуха Гийо, провожая покупательниц, показалась в дверях. И г-жа Сэр, оставив кружево, опять уныло поплелась к пляжу.

— Что-то вы перестали у меня покупать! Плохой вы покупатель! — воскликнула, увидев меня, г-жа Гийо. — Зашли бы посмотреть пряжки и веера; ваши племянницы находят, что они чудесны. А барышни все хорошеют да хорошеют.

Потом, взглянув на удалявшуюся г-жу Сэр, она покачала головой, словно говорила: «Вот бедняга!»

Ничего не оставалось, как купить племянницам стразовые пряжки. Пока их заворачивали, я увидел в окно, что по направлению к пляжу идет Дю Фо. Шел он очень быстро, вид у него был озабоченный. Как многие нервные люди, он покусывал ногти, — и на пальце его я мог заметить аметист.

Встреча эта меня поразила, тем более что он сообщал мне о своей поездке в Динар, где у него был загородный домик и где лошади его участвовали в скачках. Я зашел в церковь за кузиной. Я спросил ее, известно ли ей, что Дю Фо в Трувиле. Она кивнула в ответ и несколько смущенно заметила:

— Наш бедный друг какой-то странный. Он не отстает от этой женщины. И, по правде сказать…

Запнувшись она договорила:

— Именно он за ней гоняется. Просто непонятно. Да, он за ней гонялся.

В последующие дни многое меня в этом убедило. Я то и дело видел его — и неизменно в обществе г-жи Сэр и г-на Сэр, о котором трудно было сказать, дурак ли он, или снисходительный муж. Глупость выручала его: подлость оставалась под сомнением. В свое время эта женщина отчаянно старалась понравиться Дю Фо, охотно оказывавшему покровительство небогатым парам, бредящим роскошью. Но Дю Фо питал к ней нескрываемую неприязнь. Бывало, в ее присутствии он говорил: «Поддельная красавица гораздо хуже урода. Некрасивая может оказаться неожиданно приятной, тогда как первая — только плод, наполненный прахом». Сила убеждения в таких случаях возвышала красноречие Дю Фо до стиля Священного писания. Теперь г-жа Сэр не обращала на него никакого внимания. Равнодушная к мужчинам, она признавала только шприц Праваца и свою приятельницу графиню В. Они были неразлучны, но отношения их, видимо, были совсем невинны — обе уже никуда не годились. Однако Дю Фо сопровождал их на прогулках. Я встретил его однажды нагруженного их накидками, с огромным морским биноклем г-на Сэра через плечо. Он добился разрешения покататься в лодке с г-жой Сэр, и весь пляж злорадно лорнировал их.

Понятно, что при таких обстоятельствах у меня не было охоты с ним встречаться, и, так как он находился в каком-то постоянном состоянии сомнамбулизма, я покинул Трувиль, не обменявшись с ним и десятком слов, предоставив его Сэрам и графине В.

Вновь встретился я с ним однажды вечером в Париже, у его друзей и соседей X., людей чрезвычайно радушных и гостеприимных. В убранстве их красивого особняка на авеню Клебера я узнал изысканный вкус г-жи X., а также и Дю Фо, у которого с ней было много общего. Прием носил довольно интимный характер, и Поль Дю Фо, как и прежде, говорил очень своеобразно, причудливо сочетая изысканную деликатность с самой живописной грубостью. Г-жа X. умна, и побеседовать в ее доме довольно приятно. Однако, когда я вошел, то услышал мало интересный разговор. Какой-то чиновник, г-н Никола, советник, нудно пересказывал всем надоевшую историю о гауптвахте, где караульные стрелялись один за другим, так что пришлось ее снести, дабы приостановить этот новый вид эпидемии. Затем г-жа X. спросила меня, верю ли я в талисманы. Советник Никола вывел меня из затруднения, пустившись уверять, что раз я человек неверующий, то непременно суеверен.