5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне - Анатоль Франс

— Вы не ошиблись, — сказала г-жа X. — Он но верит ни в бога, ни в черта, а истории о потустороннем мире обожает.

Пока говорила эта очаровательная женщина, я не сводил с нее глаз и любовался изяществом ее лица, шеи, плеч. Все ее существо кажется чем-то редкостным и драгоценным. Не знаю, что думает Дю Фо о ножке г-жи X. Я нахожу ее прелестной.

Поль Дю Фо подошел и пожал мне руку. Я заметил, что перстня на пальце у него не было.

— А где твой аметист?

— Я потерял его.

— Как! Потерял эту гемму, чудеснейшую из всех гемм Неаполя и Рима?

Господин X., всегда неразлучный с моим другом, воскликнул, не дав ему времени ответить:

— Да, это странная история. Аметист он потерял.

X. — чудесный человек, он доверчив, несколько многословен, иной раз до смешного простодушен. Он шумно позвал свою жену:

— Марта, дорогая, видишь, есть еще люди, не знающие, что Дю Фо потерял аметист.

И, повернувшись ко мне, стал рассказывать:

— Тут целая история. Представьте себе, наш друг совсем было нас покинул… Я говорил жене: «Что ты ему сделала?» Она отвечала: «Я? Ничего, друг мой». Все было совершенно непонятно. Мы еще больше удивились, узнав, что он не отходит от этой бедняги госпожи Сэр.

Госпожа X. прервала мужа:

— Ведь это неинтересно.

Но г-н X. настойчиво продолжал:

— Позволь, дорогая! Я рассказываю все это, чтобы объяснить историю с аметистом. Итак, этим летом наш приятель Дю Фо против обыкновения отказался приехать к нам в деревню, хотя мы с женой очень радушно его приглашали. Но он продолжал жить в Трувиле, у своей кузины де Морель, в скучном обществе.

Госпожа X. запротестовала. Г-н X. стоял на своем:

— Конечно, скучное общество. Он целыми днями катался в лодке с госпожой Сэр.

Дю Фо спокойно заметил, что тут нет ни одного слова правды. Г-н X. положил руку на плечо своего лучшего друга.

— Посмей только сказать, что я вру!

И он закончил рассказ:

— Дю Фо день и ночь катался с госпожой Сэр, вернее с ее тенью, так как от госпожи Сэр только тень и осталась. Господин Сэр стоял на пляже с биноклем. Во время одной из таких прогулок Дю Фо потерял свой аметист. После этого несчастья он дня не захотел провести в Трувиле. Ушел с пляжа, ни с кем не попрощавшись, сел в поезд и появился у нас в Эйзи, где его никто и не ждал. Было два часа ночи. «Вот и я», — сказал он мне спокойно. Ну и чудак!

— А аметист? — спросил я.

— Он действительно упал в море, — ответил Дю Фо. — Лежит себе в мелком песке. По крайней мере еще ни один рыбак не принес его мне в брюхе рыбы, как это полагается.

Несколько дней спустя я зашел, по обыкновению, к Генделю, на улицу Шатоден, и спросил, нет ли какой-нибудь вещицы в моем вкусе. Он знает, что, невзирая на моду, я собираю античный мрамор и бронзу. Не говоря ни слова, он отпер особую, предназначенную только для любителей, витрину и вынул статуэтку египетского писца, вырезанную из какого-то твердого камня, очень древнего стиля, — настоящую драгоценность! Но, узнав, сколько она стоит, я собственноручно поставил ее на место, конечно, не без сожаления. И вдруг я увидел в витрине восковой отпечаток геммы, которой так восхищался у Дю Фо.

Я узнал нимфу, полуколонну, лавр. Никаких сомнений!

— У вас был камень? — спросил я Генделя.

— Да, я продал его в прошлом году.

— Чудесная вещь! Как она к вам попала?

— От Марка Делиона, финансиста, застрелившегося пять лет тому назад из-за одной светской дамы… госпожи… вы, вероятно, знаете… госпожи Сэр[116].

СИНЬОРА КЬЯРА

Уго Оджетти[117]

Профессор Джакомо Тедески, неаполитанский врач, хорошо известен в своем городе. Дом его, насквозь пропахший лекарствами, расположенный неподалеку от Инкоронаты[118], посещают особы самого различного положения, преимущественно же красивые девицы, те, что торгуют устрицами у церкви святой Лючии. Он сам составляет снадобья от всех болезней, не гнушается вытащить у вас изо рта гнилой зуб, после праздников отлично заштопывает парням распоротую кожу, бойко болтает на местном жаргоне пополам со школьной латынью, развлекая пациенток, томящихся в таком широком, таком хромом, таком скрипучем и таком засаленном кресле, какому не найдешь подобного ни в одном приморском городе вселенной.

У этого низкорослого человечка полное лицо, маленькие зеленые глазки и длинный нос, нависающий над извилистым ртом. Своими круглыми плечами, торчащим животиком и тонкими ножками он напоминает некоторых героев народных римских комедий.

Джакомо женился уже на склоне лет на молоденькой Кьяре Мамми, дочери старого каторжника, очень уважаемого неаполитанцами, который стал потом булочником на Борго ди Санто и умер, оплакиваемый всем городом.

Под полуденным солнцем, золотящим виноград Toppo и апельсины Сорренто, красота синьоры Кьяры расцвела во всем своем великолепии.

Тем не менее профессор Джакомо Тедески, как полагается, верит, что жена его столь же добродетельна, сколь и прекрасна. Он знает к тому же, как сильно бывает чувство чести у женщин в семьях преступников. Но он врач и не может не помнить о слабости и несовершенстве женской натуры. И он стал испытывать некоторое беспокойство, когда миланец Асканьо Раньери, дамский портной с площади Деи Мартири, завел привычку посещать его дом.

Асканьо был молод, красив и всегда улыбался. Нет сомнения, что дочь героического Мамми, булочника-патриота, была слишком хорошей неаполитанкой, чтобы забыть свой супружеский долг ради какого-то миланца. Однако Асканьо продолжал посещать дом неподалеку от Инкоронаты — и преимущественно в отсутствие доктора, да и синьора охотно принимала его без свидетелей.

Однажды, когда профессор вернулся домой немного раньше, чем ожидали, он застал Асканьо у ног Кьяры. Синьора неторопливой поступью богини направилась к дверям, а Асканьо поднялся с колен. Джакомо Тедески подошел к нему с видом самого живого сочувствия.

— Друг мой, я вижу, вы больны. Как хорошо вы сделали, что пришли ко мне! Я врач, я всю свою жизнь посвятил облегчению человеческих мук. О, как вы страдаете, как страдаете! У вас горит лицо… Вероятно, болит голова, жестоко болит голова. Как хорошо, что вы пришли ко мне! О да, я знаю, вы меня заждались. Да, жестоко болит голова… — и, не переставая болтать в таком роде, Джакомо, сильный, как сабинский бык, потащил Асканьо в свой приемный кабинет и силой усадил в знаменитое кресло, которое за сорок лет выдержало болезни всех неаполитанцев. Не давая ему встать, профессор воскликнул:

— Теперь я вижу, в чем дело, — у вас болят зубы, вот что! У вас очень болят зубы. — Он вытащил из кучи инструментов огромные зубные клещи, силой раздвинул Асканьо рот и, повернув щипцы, рванул зуб.

Асканьо убежал, беспрестанно сплевывая кровь, а профессор кровожадно вопил:

— Ну и зуб! Чудесный, великолепный зуб!

НЕПОДКУПНЫЕ СУДЬИ

Посвящается г-же Марсель Тинайр[119]

— Я видел неподкупных судей, — сказал Жан Марто. — На картине. Я перешел бельгийскую границу, чтобы ускользнуть от одного любознательного судьи, который считал меня участником заговора анархистов. Я не знал своих сообщников, а мои сообщники не знали меня. Это не было препятствием для судьи. Его ничто не смущало. Он не искал истины, а старательно создавал почву для обвинения. Его мания показалась мне опасной. Я перешел бельгийскую границу и остановился в Антверпене, где устроился приказчиком в бакалейной лавке. Однажды, в воскресенье, я увидел двух неподкупных судей на картине Мабюзе[120], в музее. Они принадлежат к ныне исчезнувшей породе. Дело в том, что это странствующие судьи, которые рысцой ездят по дорогам верхом на своих лошадках. Их сопровождают пешие стражники, вооруженные копьями и протазанами. Эти двое судей, бородатые, заросшие волосами, носят, как короли в старых фламандских библиях, причудливый и пышный головной убор, похожий одновременно на ночной колпак и на корону. Их парчовые платья расшиты цветами. Старый мастер сумел придать им важный, спокойный и кроткий вид. Их лошади кротки и спокойны, как они сами. Однако у этих судей различные характеры и убеждения. Это сразу видно. Один держит в руке бумагу и пальцем указывает на текст. Другой, опершись левой рукой на луку седла, поднял правую скорее благожелательным, чем властным движением. Он словно держит щепотку неосязаемой пыли. И этот жест, выражающий осторожность, свидетельствует о благоразумии и тонкости мысли. Оба они неподкупны, но первый явно придерживается буквы, а второй — духа закона. Прислонившись к барьеру, отделяющему их от публики, я услышал их разговор. Первый судья сказал: