Ивы зимой - Уильям Хорвуд

В голове Тоуда что-то щелкнуло, и он стал прислушиваться.

— Один, вооруженный лишь гением разума и собственным мужеством, оказавшись перед страшным выбором — подвергнуть опасности жизни других или рисковать своей, он, наш герой, принял вызов судьбы и стал бороться за живучесть омертвевшего летательного аппарата. И он справился, я бы даже сказал — триумфально победил там, где любой другой неминуемо потерпел бы поражение. Он позволил себе покинуть обреченный самолет, но — когда он это сделал? Только тогда, уважаемые коллеги, когда стало ясно, что угроза городу миновала, что никакого вреда падающая машина никому не нанесет. И вот он…

Тоуд слушал словно зачарованный.

— …он, поступивший как герой, предпочел не распространяться об этом и никак не акцентировать внимание на своей персоне. Скромный, как никто, он тайно, вновь рискуя собой, покинул место своего временного пристанища — во избежание хвалебных славословий в свой адрес. Затем ему снова пришлось рисковать жизнью — уже в третий, в четвертый, в пятый раз! Стремление избежать ненужной суеты, отсутствие тщеславия и желания быть в центре внимания послужили причиной целой череды храбрых побегов и стремительных исчезновений, подобные которым нам нечасто приходится видеть. И затем, когда наш храбрый герой был доставлен сюда, стал ли он изменять себе, своим твердым убеждениям? Нет, он ни на йоту не отступил от принципов скромности, столь естественных для него. Даже под угрозой неправедного суда, даже рискуя потерять навеки свободу, если не саму жизнь… в общем, он так и не признался нам в том, кто он такой на самом деле, упорствуя в весьма правдоподобном спектакле, представляя себя закоренелым преступником и неисправимым правонарушителем.

— Да, да! Это так! — подтверждая слова председателя, крикнул Тоуд.

Председатель же, воодушевленный своим красноречием, продолжал:

— Но его верные друзья, хорошо знающие нашего героя, сделали за него этот шаг, подав обращение в суд, зная, что сам за себя он просить не будет. Что касается господина редактора почтеннейшего печатного органа, то тут нам не следует много говорить, ибо этот почтеннейший гражданин оставляет за собой право неразглашения профессиональной тайны получения информации — священное право журналиста, которое мы не можем, не должны и не хотим нарушать. Мы не будем спрашивать его о том, откуда, из какого правдивого и надежного источника он впервые узнал о причастности мистера Тоуда к героическому миру воздухоплавания. Тем не менее кое-какие незаконные деяния, рассматриваемые в этом деле, были совершены, что поставило бы нас в трудное положение в отношении вынесения соответствующего законодательству наказания герою, если бы не вовремя обратившийся к нам мистер Барсук, чье доброе имя и хорошую репутацию у нас нет ни малейшего основания подвергать сомнению. Ручательство столь мудрого, рассудительного и уважаемого животного, его обещание помочь мистеру Тоуду в обустройстве на старом месте жительства снимают с нас проблему решения дальнейшей судьбы подсудимого. Все сказанное мною означает лишь одно: чаши весов уравновешены, счет равный. Проступки и даже преступления, совершенные Тоудом, полностью искупаются его героизмом и величием его подвига. К тому же на эту чашу весов ложится ручательство мистера Барсука. Итак, мистер Тоуд согласно приговору признается виновно-невиновным преступником-героем и освобождается из-под стражи в зале суда — с одним условием: как он попал сюда — необъявленным и непрославленным, так пусть и уходит — в неизвестности, инкогнито, в соответствии с его первоначальным замыслом, ради которого он был готов пойти на такие жертвы…

— Но… — запротестовал Тоуд, который вполне оправился от шока за время речи председателя и теперь гадал, стоит ли подать жалобу на несправедливое замалчивание его заслуг прямо здесь и сейчас или же, заручившись поддержкой хорошего адвоката, впоследствии отсудить себе то, что должно было принадлежать ему по праву, — торжественное шествие через весь город, праздничную встречу с восхищенными горожанами; кроме того, он хотел бы получить для участия в торжествах купленный на средства городской казны летный костюм и набор пилотской амуниции — вместо тюремной робы, столь охотно предоставленной ему в стенах замка.

— Ввиду всего вышесказанного, — не обращая внимания на протесты подсудимого, председатель продолжал свою речь, — выносится следующее дополнительное постановление: отвезти мистера Тоуда за городские стены, высадить на дороге, ведущей туда, откуда он явился, и проследить за тем, чтобы никто, ни одна живая душа, не побеспокоил нашего скромного героя своим назойливым вниманием.

— Так я свободен? — спросил судей измученный Тоуд.

— Свободны уйти, но не свободны вернуться, — последовал ответ. — И не совершайте больше противоправных действий. В противном же случае все вынесенные вам ранее приговоры, включая пожизненное заключение, будут извлечены из-под сукна и из долгого ящика, куда мы помещаем их, с тем чтобы не забыть и задействовать при первом же удобном случае. И учтите: в следующий раз вряд ли вам что-либо поможет, даже чудо. Второго шанса не будет!

Тоуда отконвоировали из зала, снова впихнули в темный арестантский фургон без окон и тотчас же отвезли за городскую черту, высадив его на дороге под указателем, повернутым стрелкой на юг.

— Здесь, — удовлетворенно сообщил тюремщик. — Все, дело сделано, работа закончена! — С этими словами он сунул в руку Тоуду шиллинг и пояснил: — Это от господина дворецкого. Он просил передать, что за всю карьеру он так не веселился, как в те дни, когда ему довелось прислуживать мистеру Тоуду из Тоуд-Холла в спальне для особо почетных гостей.

— Так он узнал меня!

— В тот же миг, как увидел твои очки и шлем.

С этими словами, без дальнейших пояснений и прощаний, тюремщик влез в кабину автомобиля и укатил назад в город.

Тоуд смотрел ему вслед в полной растерянности, не зная, что делать.

Затем он внимательно огляделся. Так, на всякий случай, чтобы убедиться в том, что никаких лордов, епископов, полицейских, судей или даже дворецких поблизости нет. Их и не было.

А был лишь последний зимний ветер, затянутое серыми облаками небо, бесконечная, уходящая за горизонт дорога и стрелка, показывающая на юг. Надпись на указателе гласила: «К Реке».

Тоуд не произнес ни слова. Он молча сделал шаг, потом второй… Он шел домой. Путь предстоял неблизкий. И за всю дорогу Тоуд ни разу не обернулся. Ни одного разу.

XII КОНЕЦ ЗИМЫ

На Берега Реки, в Ивовые Рощи, в чащобы Дремучего Леса вернулась зима. Вернулась со всем набором своих подарков: с ледяным, сбивающим с ног ветром, с обильными снегопадами, похоронившими под сугробами все подснежники и первые фиалки, все слабые, не успевшие окрепнуть предвестники приближающейся весны. Вернулись и зимние холода, те, которые властно загоняют зверей обратно в теплые дома, требуя переждать еще немного, пока весна не наберется сил.

Даже ласки и горностаи с пониманием (пожалуй, и одобрительно) приняли известие о том, что откладывается чаепитие у Барсука, долгожданное чаепитие, на которое уже были отпечатаны роскошные приглашения.

Тем не менее было бы абсолютно неверно предполагать, что это бесконечно откладываемое чаепитие или задерживающееся наступление весны целиком и полностью занимали мысли обитателей Ивовых Рощ. Хотя, безусловно, время от времени, заглядывая далеко вперед, звери вспоминали и об этом.

Но больше всего их умы занимала судьба Тоуда, именно о Тоуде велось большинство разговоров.

О письме Барсука и о том, как оно было доставлено по адресу одним из горностаев, мало что было известно. Барсук никогда не отличался склонностью болтать о таких делах, а горностай, как бы разговорчив и несдержан ни был, знал слишком мало и ничего нового рассказать не мог. Впрочем, самому ему вполне хватало сознания того, что одно из немногих тисненых, золоченых приглашений, выделенных его сородичам, досталось ему. К тому же душу горностая согревало предвкушение чаепития на одном из самых почетных мест за столом — по правую руку от Барсука.

Тем не менее с возвращением горностая из «командировки» в лесу и на реке появилось множество новостей. Эти новости касались, например, героической борьбы Тоуда с падающей машиной, чтобы предотвратить возможный ущерб Городу и его жителям (как это было сказано в официальном сообщении); касались они и серии тоудовских побегов, преступлений и прочих прегрешений (на которые он, по общему мнению, всегда был горазд), а также и его шумного ареста, заключения под стражу и слушания его дела коллегией, состоящей из семи судей (как утверждали защитники Тоуда, это было именно слушание, а никак не судилище).