Эпиталама - Жак Шардон

На ее лице появилось мечтательное выражение, и она замолчала.

— Короче, могу вам сказать, что вы казались одним из тех людей, которые не созданы для жизни. И вот я вижу вас снова… Поверите ли, я так разволновалась, когда госпожа де Солане сказала мне: «Сегодня вечером вы увидите Альбера». У вас милая жена.

— И вы нашли… — сказал Альбер, стараясь прочитать ответ госпожи де Пюиберу в ее глазах.

Она посмотрела на волосы Альбера.

— Так вот! Что меня больше всего удивило в вас, так это то, что я нашла вас почти жизнерадостным. Такое впечатление, что вы полюбили жизнь.

— Возможно, я просто постарел.

— Мой муж полностью поглощен бурной дискуссией о спиритизме, — сказала Берта, остановившись возле Ле Куэ. — А вас такие вопросы интересуют?

— Я полагаю, мадам, вы знакомы с Ламорлетт? — медленно сказал Ле Куэ. — Она мне часто говорила о вас.

— Правда? Вы знакомы с госпожой Ламорлетт? — спросила Берта, повысив голос, словно ей хотелось, чтобы Альбер услышал слова, которые ему наверняка не понравились бы. — Я ее очень люблю. К сожалению, мы редко с ней видимся.

— Ее считают эксцентричной, — сказал Ле Куэ, чтобы показать, что сам он принадлежит к более изысканному обществу, — но она очаровательна! У нее очень милая квартирка! В этой современной мебели все-таки есть какая-то гармония. Должен вам признаться, что вообще-то я любитель старины. Знаете, я живу на острове Сен-Луи; когда я в сумерках гуляю по набережным и вижу напротив Лувра здание вокзала на набережной д’Орсэ…

Гладко выбритое лицо Ле Куэ исказилось от отвращения.

— А вы обратили внимание вон на ту инкрустированную мебель? — спросила Берта, направляясь к маленькой гостиной и продолжая беседовать с Ле Куэ, с легким волнением и не без некоторой дерзости глядя ему в глаза. — Я думаю, это итальянская мебель.

Она прошла мимо кабинета Камескасса и бросила взгляд в сторону Альбера. Он с воодушевлением и теплотой во взгляде беседовал с госпожой де Пюиберу, сопровождая разговор теми порывистыми быстрыми жестами, которые всегда так нравились ей. Каждый раз, когда Альбер разговаривал с незнакомкой, он становился похожим на прежнего увлекающегося юношу, и Берта чувствовала, что в такие моменты он находится бесконечно далеко от нее, что у нее нет никакой власти над ним, когда он вот так поглощен беседой, которую она не слышит. Малейшее расстояние, какое-нибудь платье, скользнувшее между ними в этой толпе разрозненных пар, обрывали узы, казалось, так крепко связывающие их. Берта говорила себе: «Вот если бы его любовь ко мне была более примитивной, более плотской, я бы сильнее чувствовала эти незримые нити, привязывающие его ко мне. А когда имеешь дело с холодным мужчиной, у которого на первом месте всегда разум, а не чувства, то ощущаешь себя совершенно покинутой, в то время как он полностью увлечен разговором и абсолютно не замечает тебя».

— Нет, позвольте, — с воодушевлением говорил Альбер, глядя на госпожу де Пюиберу, — Мартин прав. Когда сознание ориентировано на мораль, ждать от него справедливости вовсе не приходится. Злодей, одерживающий победу, испытывает наслаждение и от успеха, и от того, что он находится в полном согласии со своей совестью. И тем не менее, — продолжал Альбер, глядя на одну даму в гостиной, наблюдавшую за ним и напоминавшую ему Одетту, — злодей оказывается в достаточной мере наказанным. Он не считает себя плохим человеком, но он плохо вписывается в общество. Он несчастен… А кто вон та дама, что сидит рядом с мадемуазель Монжандр? У нее красивые глаза.

— Это госпожа де Буатель.

— Вы с ней знакомы?

— Кажется, с ней знаком Эдуар, — сказала госпожа де Пюиберу, оборачиваясь к входившему в комнату мужу.

— Пюиберу, не могли бы вы представить меня госпоже де Буатель?

— Вам действительно этого хочется? Она ведь ничего собой не представляет.

— Она меня интересует, — ответил Альбер, идя вслед за Пюиберу в гостиную.

Он поклонился госпоже де Буатель, и странное ее сходство с Одеттой показалось ему еще более разительным. Но, когда она улыбнулась, лицо ее сразу подурнело от появившегося на нем вульгарного выражения.

— Я много наслышалась об вас, — с грубоватой интонацией сказала она.

Она замолчала и подняла на Альбера свои спокойные красивые глаза, и сразу же снова стала похожа на Одетту.

Альбер отошел от нее и, подойдя к Берте, тихо сказал:

— Пойдем домой.

— Но мы же только что приехали, — ответила она.

— Я знаю, какой шоколад они обычно подают. Я его не хочу. Поехали. В этом квартале никогда не найдешь машину… А у меня завтра работа. Я не хочу поздно ложиться.

Сидя возле Берты в темной покачивающейся машине, Альбер сказал:

— Странно, насколько все-таки эта госпожа де Буатель похожа на Одетту.

И замолчал. Ему вспомнился его разговор с госпожой де Пюиберу.

Берта знала, что обычно, наговорившись, Альбер затем еще долго пребывает в состоянии задумчивости. Однако сейчас, возбужденная от полученных за вечер впечатлений, она не хотела понимать истинную причину молчания Альбера, и его молчание представлялось ей неким не поддающимся объяснению оскорблением.

Взглянув на Берту, Альбер заметил признаки нервозности у нее на лице. «Она всегда становится какой-то странной после наших выходов в свет!», — с острым раздражением подумал он. Затем он вспомнил, что завтра ему предстоит защищать в суде Жантийо. Хотя Альбер и старался внушить себе: «Сегодня вечером мне необходим покой», он не мог освободиться от раздражавших его мыслей о Берте, и оба чувствовали, что между ними возникает взаимная неприязнь. Он отодвинулся к дверце, словно Берта занимала слишком много места; глядя на проплывающие мимо них огни фонарей, он говорил себе: «Главное сегодня — никаких сцен. Мне нужно выспаться».

Выведенная из терпения молчанием Альбера, инстинктивно подыскивая слово, которое могло бы побольнее уколоть его, Берта сказала:

— Ты что, думаешь о госпоже де Буатель? Кажется, ты на нее достаточно нагляделся.

— Ага, так вот что не дает тебе покоя уже целых десять минут! Твоя дурацкая ревность! — закричал Альбер, судорожно сжимая кулаки. — Ты дуешься, потому что я поприветствовал женщину, которая заинтересовала меня из-за случая с Кастанье. Женщину, с которой еще вчера я не был знаком и встретить которую вновь у меня, естественно, нет никакого желания!

Он понимал, что Берта упомянула имя Буатель наобум, поддавшись смутной тревоге, но сознательно уцепился за эту деталь.

— Госпожа де Буатель! — кричал он, приподнимаясь на сиденье. — Это же просто восхитительно! Я не имею права поздороваться с госпожой де Буатель! Я видел ее всего одну минуту! Да и можно ли говорить, что видел? Давай уж тогда вообще сидеть все время дома! Посади меня под замок, спрячь от чужих глаз; мне теперь запрещают уже просто поздороваться с женщиной!

— Меня совершенно не волнует, с кем ты здороваешься, — сказала Берта.

— Ну и ну! Что за прелесть эта семейная жизнь! — резко и язвительно продолжал Альбер. — Если дома ты раскрываешь книгу, тебя тут же упрекают в том, что ты молчишь; в обществе стоит только поговорить с какой-нибудь дамой, как тебя обвиняют в измене. И это на всю жизнь! На всю-всю жизнь!

«Теперь я прекрасно понимаю, что он признается мне в том, о чем действительно думает. Ведь и раньше я замечала это, только гнала от себя такие мысли, — обезумев от горя, размышляла Берта, прижимаясь к дверце машины, чтобы быть как можно дальше от Альбера. — Разве я хоть в какой-то мере существую для него, когда мы оказываемся на людях? Разве он хоть раз за весь вечер посмотрел на меня? Дома он думает о работе, о чем угодно, только не обо мне. Мне достается только его усталость. Интересно, ведь он бежит от меня буквально с первого дня нашего брака! Взять хотя бы вчерашний вечер — какая черствость! Какая ненависть в глазах! Я для него ничего не значу. Он принадлежит кому и чему угодно, но только не мне. От него никогда не дождешься ни нежности, ни душевного порыва, ни любви. Мне холодно рядом с ним. От его серьезности и положительности все кругом кажется каким-то бесцветным, а по существу, он просто эгоист, грубиян и сухарь. Он, видите ли, хочет, чтобы мы были буржуазной семьей!»

Она вспомнила о том, каким представляла их союз, рожденный многолетним страстным влечением.

«Он разрушил его! Ему доставляло наслаждение разрушать его, потому что такие союзы — редкость. Ведь, в сущности, он любит только страдания. Он просто не умеет наслаждаться радостью. Рядом с ним начинаешь буквально задыхаться — это потому, что он несет в себе дух несчастья. Он завлек меня в эту западню иллюзий; мне из нее уже не выбраться; этот крест я должна буду нести всегда».

Прижимаясь к дверце и держась за ее ручку, словно желая выброситься на улицу, Берта прошептала: