Эпиталама - Жак Шардон

— Ты знаешь, я теперь понимаю: дома ему было просто скучно. Он женился на слишком безупречной женщине.

— А ты замечал, что его жена никогда не хвалила его? — спросил Ансена, любивший наблюдать за молодыми супружескими парами. — Он так простодушно тщеславен. Достаточно было первой попавшейся женщине произнести: «Какие у вас красивые глаза», и у него тут же закружилась голова.

— Он был слишком уверен в Одетте. До свадьбы любовь к ней заставляла его страдать, а рядом с женой, не дававшей ему повода для беспокойства, он почувствовал себя заброшенным.

Альбер замолчал. Ему не терпелось рассказать о случившемся Берте, и он заранее представлял, как она удивится.

— Ты пойдешь со мной? — спросил он, ускоряя шаг.

— Нет. Я тебя покидаю.

Альбер быстро взбежал по лестнице. Оказавшийся в прихожей Юго узнал шаги хозяина и открыл дверь.

— Мадам уже вернулась домой?

— Да! — закричала Берта, подбегая к нему в радостном порыве. — Мадам вернулась!

Альбер взял лежавшее на подносе письмо и сказал, с любопытством глядя на Берту:

— Я сейчас немало тебя удивлю. У Кастанье есть любовница. И Одетта знает об этом.

Берта подумала: «Он так быстро поднялся только для того, чтобы сообщить мне эту новость».

— Я смотрю, тебе это не очень интересно?

— Нет, что ты, интересно, — сказала Берта, стараясь придать своему, по-видимому, рассеянному взгляду выражение горестного изумления. — Это ужасно… Расскажи.

— Это все, — сказал Альбер, опуская взгляд на письмо, которое он держал в руке.

— Ну я прошу тебя! Расскажи! Это же просто невероятная новость!

— Я больше ничего об этом не знаю. Мне нужно ответить на письмо.

— Тебе всегда нужно отвечать на какие-нибудь письма, — нетерпеливо сказала Берта. — Сейчас мы будем ужинать.

Когда Альбер вернулся в гостиную, Юго открыл дверь в столовую.

— When I saw her Monday I had an idea of that[1], — сказала Берта, когда Юго забирал ее тарелку из-под супа.

— You always have such idea when things happen[2], — ответил Альбер.

— Достаточно было на них посмотреть, — сказала Берта, провожая слугу взглядом. — She was not а woman for him[3].

Как только Юго вышел из столовой, Берта продолжала:

— Этому юноше нужна любовь. А у себя дома он не находил ее. Все очень просто.

— Я не понимаю.

— Одетта — безупречная жена, я этого не отрицаю. Она занимается домом, ребенком, мужем, но мужем она занимается так же, как домом. А Филипп человек нежный, чувствительный…

Нервным движением она вытерла губы.

— Что-то я не понимаю. Ты считаешь, что Филипп ставит в вину Одетте ее слишком сдержанный характер, но ведь он как раз больше всего ценил в ней уравновешенность, считая это величайшим достоинством. Я знаю это, потому что сам устраивал их брак. Я думаю, что это неожиданное происшествие, о котором к тому же нам мало что известно, нужно рассматривать просто как мимолетное ослепление. Одетта всегда уважала Филиппа. Она никак не стесняла его.

— А ему было нужно, чтобы его стесняли! — запальчиво сказала Берта, не обращая внимания на ходившего туда-сюда слугу. — Ему, если угодно, нужна была тирания, но в сочетании с абсолютной привязанностью по-настоящему любящей жены.

Альбер замолчал и поторопился закончить ужин. Он догадывался, что, стараясь оправдать Кастанье, Берта жаловалась на собственное одиночество. В том, что она говорила, он видел только выражение протеста и был раздражен этим, отчего каждое сказанное ею слово казалось ему глупым.

Когда они перешли в гостиную, Альбер резко захлопнул дверь и сказал:

— Ведь я довольно ясно выражаюсь! Я, конечно, понимаю, что женщины терпеть не могут логических рассуждений, но тут-то логика совершенно проста. Я говорю, что он женился на Одетте, потому что ему нравился ее уравновешенный характер. Следовательно, он изменяет ей не по этой причине.

— Он был несчастлив с ней. Я же знаю ее. Она очень холодная женщина.

— Ты постоянно говоришь не по существу! — закричал Альбер. — Я говорю, что он женился на Одетте, потому что ему нравился ее уравновешенный характер. Следовательно, он оставляет ее не по этой причине.

Берта мерила шагами гостиную, а он ходил за ней по пятам; затем он прошел за ней в спальню, где Берта открыла зеркальный шкаф.

— Даже ребенок уже понял бы меня! Я говорю, что он женился на Одетте…

Берта вернулась в гостиную, села на диван, опять встала, потом снова вернулась в спальню: Альбер неотступно следовал за ней.

— Ты что, не способна рассуждать? В течение всего ужина ты говорила о вещах, не относящихся к делу. Я говорю, что он женился на Одетте, потому что ему нравился ее уравновешенный характер. Следовательно, он бросает ее не по этой причине.

Берта взяла со стула шкатулку и села.

Торопливо и напряженно жестикулируя, Альбер продолжал:

— Я говорю… Выслушай меня внимательно… Это же простая логическая задача… Я говорю…

Оглушенная, словно ее осыпали ударами, слушая этот нервный и пронзительный голос, Берта уже была не способна думать, а Альбер все говорил и говорил, опутывая ее настойчивым гудением своего голоса, пытаясь ошеломить, ранить ее и без того смятенную и униженную душу, раздавить в ней нечто страшно ему ненавистное.

— Ты, может быть, просто не расслышала меня: я говорю, что он женился на Одетте, потому что ему нравился ее уравновешенный характер. Да ответишь же ты мне наконец?

Склонившись над шкатулкой, Берта, казалось, старательно распутывала шелковые нитки. Она была сломлена, загнана в западню этими его невероятными доводами, и, чтобы освободиться от этой несправедливой силы, она крикнула, глядя на него полными ненависти глазами:

— Оставь меня в покое!

Этого ей показалось мало, и, взглянув на стоявший на туалетном столике хрустальный флакон, она вдруг швырнула шкатулку в Альбера. Она хотела попасть ему в плечо, но шкатулка полетела в сторону камина.

Альбер замолчал, словно их спор больше не интересовал его, и прошел в гостиную.

Он взял со стола книгу Тарда. Он подсчитал, что если каждый вечер будет читать ее по полчаса, то прочтет за три месяца. Он еще раз уточнил число страниц, а затем, погрузившись в стоявшее рядом с торшером кресло, прочел: «Есть ли основания говорить о науке или всего лишь об истории, или же, самое большее, о философии общественных явлений? Вопрос этот все еще остается нерешенным, хотя, по правде говоря, эти явления, если рассматривать их внимательно и под определенным углом зрения, могут быть сгруппированы, подобно любым иным явлениям, в серии мелких, похожих друг на друга фактов, либо в формулы, называемые законами, которые резюмируют эти серии. Итак, почему же общественной науке еще только предстоит родиться?»

Он с трудом следил глазами за текстом, вновь видел безумный порыв, маленькую шкатулку, лицо Берты и думал: «Я так хотел с ней сегодня побеседовать… Чтобы увидеть ее, поторопился распрощаться с Ансена… Ведь я только с ней люблю говорить. Но всякий раз, стоит мне начать, на меня тут же сыплются упреки. Она говорила только для того, чтобы высказать свои обиды. Все в конце концов заканчивается ее глупыми жалобами. Чего ей не хватает, чтобы быть счастливой? К чему мы так придем? И все-таки мне нужно собрать все силы…»

С тяжелой головой, с ноющим сердцем он продолжил чтение, рассеянно уставившись в текст и думая о том, что он выполняет высокую задачу, за которую в ответе перед всеми, и что он не сдастся, несмотря на поздний час, усталость и препятствия, чинимые неразумной женщиной.

«Когда некие схожие предметы являются частью одного целого либо считаются таковыми, подобно молекулам единого объема водорода или клеткам одного и того же дерева…»

Берта сидела в спальне и распускала волосы. Она остановилась, чтобы взглянуть на старинный хрустальный флакон и вспомнила, что хотела бросить его в Альбера. Она сдержала себя, потому что флакон был хрупкий и дорогой. Но она знала, что в следующий раз разобьет именно его.

«Как меня все-таки легко вывести из себя! — подумала она, присаживаясь на низкий стульчик. — И эта ярость, которой раньше я никогда за собой не замечала, находит на меня именно в его присутствии».

Она старалась припомнить слова Альбера: «Я говорю…» Так что же он говорил?.. Когда на меня кричат, у меня тут же все начинает путаться в голове, и я перестаю что-либо понимать. Как раз это и выводит его из себя. Ему нужно было говорить со мной тише. Но какой гнев! Какой злой взгляд!

Она чувствовала себя разбитой и усталой, униженной из-за того, что показала свою слабость. Берта была несчастна, потому что понимала, как сильно отличается от той женщины, какой бы Альберу хотелось видеть ее и какой ей самой хотелось бы быть.

«Но почему же он не идет теперь? Что он там делает? Он оставляет меня одну сейчас, когда мне так плохо…»