Время истинной ночи - Селия Фридман

- Аминь, - откликнулась толпа.

"Очень мило, - подумал Дэмьен. Презирая себя за цинизм и вместе с тем самым тщательным образом анализируя факты. - Другими словами, это представление угодно Господу и, значит, ничему на свете, включая ваши собственные страхи и питающуюся ими Фэа, не дано сорвать его. Хорошо продуманная адресация воли плебса на решение конкретной задачи". Он вспомнил фигуры в рясах на корабле Тошиды и вдруг понял, ради чего они там находились. Чтобы в урочный час благословить каждую пушку, каждую закладку пороха, каждый поднесенный фитиль... так чтобы солдаты поверили - с воистину религиозным рвением и на каждом из уровней собственного сознания - в то, что пушка произведет залп точь-в-точь как это и запланировано. Да, эти люди прониклись теориями Пророка, ничего не скажешь. И сумели поднять их на новую ступень даже применительно к нему самому. Дэмьен подумал о том, способны ли такие молитвы предотвратить случайный и естественный, а вовсе не спровоцированный Фэа взрыв. А впрочем, что в этом мире естественно? И что случайно?..

И тут, без какого-либо предварительного оповещения, начался фейерверк. Взрыв за взрывом, стремительно сменяя друг друга, сотрясали небо, не давая залюбовавшимся зрителям и секунды на то, чтобы перевести дух. Искусственные звезды в пламени родились в темном небе, расцвели цветы, заструились потоки, изогнулись спирали, круги, мириадами алмазов брызнули водопады звезд, озарив небо светом, который был ничуть не слабее сияния Коры. И как будто самого этого представления было еще недостаточно, туман поймал разбросанный по всему небу свет, отразил его и распространил надо всем городом, озаряя собравшиеся толпы все новыми и новыми порциями призрачного мерцания, так напоминающего солнечное. И при всем этом неистовстве небесного пламени наземь не упала ни единая искра. Ни наземь, ни, скажем, на обнаженную руку кого-нибудь из зевак. Да, судя по всему, никто в толпе и не задумывался над тем, что такое вполне могло бы случиться. Исполнялась великая симфония Творения, включающего в себя не только свет, но и веру. Дэмьен почувствовал, что все это произвело на него чрезвычайное впечатление. Не зрелище само по себе - каким бы чудесным оно ни казалось, - а люди, собравшиеся полюбоваться им. Их предельная уверенность в собственном господстве над технологией. Мужчины и женщины, которые глядят в небо, не испытывая при этом страха, не испытывая трепета, а только любуясь ночным спектаклем. И если время от времени они разражались аплодисментами, то это были овации пиротехникам, а вовсе не собственной вере, сделавшей подобное чудо возможным.

"И все это они считают само собой разумеющимся, - подумал Дэмьен. И подобное представление о сути мироздания показалось ему столь чужеродным, что у него даже разболелась голова. - На девяти десятых суши, имеющейся на данной планете, такая демонстрация собственного могущества была бы просто-напросто невозможна, а им это кажется всего лишь ночным представлением!" Мог ли он когда-нибудь раньше представить себе нечто подобное? Да не только он, но и кто угодно? Его предки мечтали о том, чтобы перестроить здешний мир, придав ему параметры планеты Земля, но понимали ли они сами, что это значит на самом деле? Понимали не в большей степени, чем до сих пор сам Дэмьен, а он как-никак посвятил всю жизнь размышлениям на данную тему. Но вот оно, здесь и сейчас, самая суть иновоплощения планеты Земля: и это не только наука, это не просто технология, - это жизнь, проживаемая в безмятежной уверенности, в абсолютной ясности и непреложности окружающего мира и самого человека вера в физический детерминизм пустила здесь такие глубокие корни, что это не требует никаких дополнительных размышлений. Это воспринимается как нечто само собой разумеющееся.

Дэмьен закрыл глаза, его затрясло. Вот в чем суть его веры. Не в хитроумном планировании мира, не в умелом обращении с паровыми машинами, не в заранее задуманной неточности полудюжины предупредительных выстрелов с одного борта по другому. А в уверенности всей человеческой общины. В ее радости - и в воздействии, оказываемом этой радостью. В невинности - и в свободе, которую подразумевает такая невинность...

"К этому я стремился всю свою жизнь... и не пожалел бы и десятка жизней, будь этот срок мне отпущен, и радостно принял бы тысячекратную смерть, позволь это Эрне хоть на шаг приблизиться к такому единству".

Представление закончилось. Он даже не смог бы сказать, сколько оно длилось. Священник смотрел на мир глазами, на которые нахлынули слезы, слезы радости, слезы истинной веры, слезы умиления. Только что все небо было заполнено звездами, совокупный свет которых над городом казался ярче солнечного... и вот все пропало. На лету замерли последние искры. Туман восстановил свой изначальный цвет и окутал небо, повиснув своего рода прозрачным пологом между миром и звездами. И Дэмьен наконец начал более или менее ровно дышать.

- Ну как? - Из-за спины до его слуха донесся голос регента, ровный и сдержанный, но не без некоторого внутреннего напряжения. - Что скажете?

Встретившись с Тошидой взглядом, Дэмьен подумал: "Этот вопрос задан не случайно, точно так же не случайно организовано и все празднество. Тем самым ему хотелось сообщить мне нечто, и он в этом преуспел".

- Мало что производило на меня подобное впечатление, - сообщил он Тошиде.

И голосом и тоном он дал понять, что произносит эти слова вовсе не из простой вежливости. Более того, что в его ответе содержится тот же самый подтекст, который он уловил в вопросе. Эта ночь и впрямь потрясла его до глубины души. Тошида одобрительно кивнул и собрался, должно быть, продолжить разговор с Дэмьеном, не отвлеки его капитан "Золотой славы", выбравший именно этот момент для того, чтобы подойти, пожать руку и заявить, что за все годы, проведенные в плаваниях, - а лет этих было много, да и плавания где только не проходили, - он никогда не видел публичного представления, которое могло бы сравниться с только что состоявшимся. И тут же капитана оттер от регента один из пассажиров, затем пришла очередь Раси (и глаза ее при этом горели разве что не прямым призывом), а Дэмьен стоял в сторонке, осознавая, что, прежде чем регент управится со всеобщим восхищением, пройдет не меньше часа.

Никем не замеченный, священник прошел в дальний конец трибуны, а затем спустился с нее по лестнице. У него за спиной высился дворец регента; в лунном свете Домины он всмотрелся в тщательно ухоженные газоны в поисках тропы, которая привела бы его к желанной цели без опасности столкнуться с кем-нибудь из тысяч ночных гуляк. Наконец он нашел ее - узкую тропу, начало которой было замаскировано живой изгородью. И отправился по ней на север, пытаясь вспомнить план города. Навстречу ему попадались лишь немногие прохожие - парочка подростков разного пола, идущих взявшись за руки, небольшая группа горластых спорщиков, семья из пяти человек, включая троих детей, один из которых, младшенький, гордо восседал на отцовском плече, - однако по большей части тропа, а затем и узкая улица были пустынны, что выглядело по меньшей мере странно с учетом того, что целые толпы зевак должны были сейчас разбредаться по домам после ночного фейерверка.