Держатель знака - Елена Чудинова

— Во всяком случае, г-н штабс-капитан, таковы инструкции, данные Его Высокопревосходительством.

С оружием Сережа давно уже привык почти не расставаться, даже во время сна, особенно во время сна…

— Руки вверх, Абардышев!

Олька вскочил, выхватывая наган: пуля ударила о паркет, когда сидевший с ним рядом за столом Казаров с силой перехватил в последнюю секунду его руку. Схватка была недолгой: через несколько минут Олькины руки были стянуты за спиной бельевой веревкой.

— Садитесь. — Некрасов, еще тяжело дыша, кивком показал Абардышеву на стул.

Олька, усмехнувшись, сел.

Обернувшись к Тутти, Некрасов увидел все еще застывший в ее широко раскрытых глазах ужас. Ужас этот был вызван не тем, что на ее глазах только что разыгралась потасовка со стрельбой, нет! Свой, назвавший пароль, больше часу болтавший с ней в гостиной, игравший для нее на гитаре, оказался чужим, врагом…

— Иди к себе, Таня, — мягко произнес Некрасов. Он только в исключительных случаях называл ее Таней. Тутти вышла.

— Владимир, на всякий случай привяжите еще руки к спинке стула. Вы знаете этого человека, прапорщик, кто он?

— Я хорошо знаю этого человека, г-н штабс-капитан. Это сотрудник Чрезвычайки Олег Абардышев.

— Приятная встреча, Сережка.

— Не я ее искал.

— Искал ее я. И, грех обижаться, добился своего, правда, несколько в ином виде, чем представлялось.

— Значит — Абардышев… Мне, разумеется, знакома Ваша фамилия. И Вы, разумеется, отказываетесь давать показания.

— Вы действительно обо мне слышали, г-н Некрасов.

— Что же… и без Ваших показаний ясно, что Ваш визит может означать только одно — провал Шидловского. По счастью, у Шидловского были адреса только пяти конспиративных квартир. Но эта была очень выгодна. — Некрасов, расхаживающий по комнате, остановился. — Господа офицеры! В нашем распоряжении имеется часа полтора, может быть — больше, но рисковать нельзя. Г-н подпоручик, Вы отправляетесь сейчас вместе с mademoiselle Баскаковой. На всякий случай пройдите по второму этажу к черному ходу первого подъезда и выйдите там. Вы, г-н поручик, выйдете парадным ходом первого подъезда. Ждите меня у рынка.

На несколько минут в квартире воцарилась суета поспешных сборов: рассовывались по карманам бумаги, чертежи, планы… Что-то поспешно сжигалось.

— Что же, г-н прапорщик. Я сейчас выйду черным ходом третьего подъезда и отправлюсь вместе с поручиком по подозрительным явкам. Вы же, ровно через пять минут после моего ухода, разберетесь с агентом, да, ваш наган не подходит — и так уже была стрельба, возьмите. — Некрасов перекинул Сереже небольшой пистолет. — Выйдете третьим подъездом через парадное. Встречаемся у Владимира Ялмаровича, Большая Спасская, двадцать семь. Все!

Юрий вышел из комнаты. На выражение Сережиного лица он не обратил внимания, вероятнее всего — он даже не заметил этого выражения.

Приказ был дан.

58

…Дверь черного хода захлопнулась за Некрасовым. Сережа медленно повернулся к Абардышеву.

— На твоем месте я бы тебя сейчас шлепнул без всяких угрызений совести, — проговорил Олька твердо. — Смотри на это проще, Сережка.

— Я не хочу тебя убивать, — Сережа подошел к Абардышеву и, вытащив из кармана перочинный нож, перерезал веревку на его скрученных за спинкой стула руках. — Иди.

— Не торопись. Ты знаешь, — Олька с видимым удовольствием разминал онемевшие руки, но не поднимался со стула, — куда ты сейчас хочешь меня отпустить?

— Нет.

— Отсюда я отправлюсь только в Чека. И, может статься, не далее чем к утру мы с тобой поменяемся местами. Оставляя мне жизнь, ты очень рискуешь.

— Я привык.

— Привыкни убивать.

— Не могу, Олька. Уходи, слышишь? Твоя совесть чиста — ты меня предупредил.

— Подумай еще.

— Эта квартира все равно провалилась — через несколько минут здесь никого не будет, даже меня. Прежде чем ты свяжешься со своими приятелями, я буду уже в другом и пока безопасном месте.

«Большая Спасская, двадцать семь… Да, это у Владимира Ялмаровича… А ведь Олька слышал, как Некрасов назвал адрес!»

Сережа вздрогнул: глаза его встретились со спокойными Олькиными глазами, и он понял, что Абардышев угадал его мысль.

— Видишь, я был прав. Я мог бы сейчас воспользоваться твоим благородством, но это было бы бесчестно. Надо уметь чисто проигрывать. — Олька казался очень спокоен.

— Олька, я не хочу тебя убивать. — Сережа нервно поигрывал пистолетом. — Я знаю, ты — человек чести. Поклянись мне, что ты забудешь этот адрес. Этого будет довольно, чтобы я тебя отпустил. Иди в Чеку, пытайся меня найти по всему городу — только поклянись забыть этот адрес!

С пистолетом в руке Сережа стоял в нескольких шагах от сидящего Ольки.

— Не могу, Сережка. Прости, но если ты отпустишь меня, оперотряд через час будет на Большой Спасской. Ничего не поделаешь, придется тебе меня все-таки шлепнуть.

— Да. Если хочешь сказать что-нибудь — говори.

— Хочу. Давай выпьем — у тебя ведь тут наверняка что-нибудь найдется. Вас, сволочей, мировой капитал неплохо снабжает, — Олька рассмеялся.

— Не жалуемся, — улыбнулся Сережа.

— Скоро пожалуетесь. Чухна-то вас разграбила, а бриташки это знают, и наплевать.

— Вранье.

— Как бы мы еще с ними за вашей спиной споемся.

— Минут десять еще есть. — Сережа подошел к резному буфету, извлек из него бутылку виски и стаканы, поставил все на стол. — Слушай, тебе ведь тоже не хочется, чтобы я размахивал у тебя перед носом своей пушкой все эти десять минут?

— Идет. Убирай пушку, я твой пленник под честное слово. — Олька опять засмеялся. — Совсем как в детстве, когда мы играли в индейцев, помнишь? В Останкино? Prosit54!

— Prosit! — Зазвенело стекло.

— Сволочь ты все-таки, Сережка… Связал по рукам и ногам… Хуже веревки — так-то я точно не высвобожусь…

— Могу, конечно, снова тебя связать…

— Спасибо, Вы крайне любезны.

«Сидим и смеемся и пьем, как в гимназии. И все идеи сейчас кажутся какой-то не существующей реально абстракцией. И все-таки эта абстракция существует, и ее железный закон подчиняет все. И только потому, что мы с Олькой Абардышевым, с Олькой, с которым восемь лет было высижено за одной партой, с которым мы играли в индейцев на даче — книжные мальчики в матросских костюмчиках, и менялись этими потрепанными приключенческими книгами, вместе ездили в манеж и за полночь спорили в старших классах, — только потому, что мы находимся по разные стороны пресловутых баррикад, я через несколько минут должен убить его. И, зная это, мы сидим сейчас и, не испытывая ничего плохого друг к другу, смеемся вместе. И ничего нельзя поделать».

Последнюю из этих стремительно мелькающих в голове мыслей Сережа проговорил вслух.

— Кое-что все-таки можно… — Абардышев улыбнулся с какой-то странной иронией. — Знаешь, я, собственно, мог бы отправиться туда и без твоей помощи.

— С какой стати ты предлагаешь мне воспользоваться подобной любезностью?

— Попробую объяснить. Прежде всего я исхожу тут из своих интересов. Я всегда думал, что мой конец будет самоубийством и, честно говоря, предпочел бы такой конец всякому другому… Это — первая причина. Есть и вторая — я действительно хочу избавить от этой неприятной обязанности тебя. Для меня это было бы парой пустяков. А для тебя… Я тебя неплохо знаю, Сережка.

— Почему ты этого хочешь? Какое тебе дело до того, что мне было бы не слишком приятно разрядить в тебя пистолет?

— Я очень люблю тебя, Сережка. Ты дурак, ты даже сам не можешь себе представить, что ты такое. Удивлен? Еще бы… Только перед смертью и можно такое говорить. А ты был, может быть, самым светлым из всего, что у меня вообще было. Я еще в гимназии знал., что с радостью бы за тебя умер. Дурак ты, Сережка, какой же ты дурак… Я бы тебя, конечно, расстрелял, но раз уж так… дай мне сделать это для тебя! — Олька вызывающе посмотрел на Сережу. — Если, конечно, не боишься.

Это был вызов.

Сережа молча положил перед Абардышевым свой пистолет.

— Трусом ты никогда не был. — Олька с улыбкой повертел пистолет в руках. — Английское производство. Бесшумный. Остапова скорее всего из него и ухлопали — ты ведь там был.

— Откуда ты это знаешь?

— Поменьше шоколадом разбрасывайся. Когда телеграфистка описала твои приметы, я сразу понял, что, кроме тебя, такого дурака валять некому. Ох и не место же тебе тут с твоим чистоплюйством и ослепительной беспечностью! Спасибо тебе, Сережка, светлый мой… Vivat революции!

Абардышев резким движением приставил дуло к сердцу и нажал спусковой крючок. Выстрела, казалось, не последовало, но в следующее мгновение Оль-кино тело дернулось и тяжело осело на стуле.

Пистолет так и остался лежать на полу — прямо под разжавшейся кистью упавшей руки.