Туз пятой масти - Хелена Секула

Позже должен был заглянуть Павел, одолжить магнитофон.

Он подошел к дому около десяти, а когда оказался возле нашего забора, перед ним вырос Омерович.

– Не советую здесь ходить – вредно для здоровья, – начал этот шут гороховый.

Павел рассмеялся ему в лицо и отодвинул плечом, даже не вынув рук из карманов. Тут с противоположной стороны улицы подоспели два типа. Павел, однако, был настороже, потому что с первой секунды не поверил, что Омерович осмелился напасть в одиночку. Он в два счета расправился с этой шпаной, да и Омеровичу досталось. Как рассказал мой верный друг, он постарался сделать это гуманно, но больно. Визг нашего жильца услышала Анеля – в отличие от своих дружков Омерович не умел терпеть боль.

Тогда Павел едва не попался. Шпана, забыв об Омеровиче, взяла ноги в руки, а наш блистательный плейбой прикинулся бездыханным трупом. Павел задержался, чтобы проверить, уж не откинул ли тот и в самом деле копыта. Еще чуть-чуть – и вызванная Анелей милиция застала бы его на месте драки.

К счастью, я успела предостеречь. Как только раздались вопли Омеровича, я сразу подумала, что вся эта заварушка имеет какое-то отношение к Павлу, и выглянула в окно. Парень смылся как раз вовремя, я же нагло обманула сержанта, указав, в какую сторону удрали мифические хулиганы.

Поверить, будто потасовку затеял Павел, было невозможно. Он прекрасно сознавал свою силу и первым в драку никогда не лез. Меня едва не стошнило, когда Омерович упоенно врал милиционерам, мол, два хулигана молотили его каблуками. Чуть от злости не лопнула, что вынуждена все это слушать и молчать!

Мама занялась мерзавцем квартирантом – теперь он стал для нее обычным пациентом. Я же от души порадовалась, что не имею к медицине никакого отношения: наплевала бы на клятву Гиппократа и все равно не смогла бы врачевать его подлую рожу. Любовалась расквашенной физиономией пана Казика, и во мне росло глубокое удовлетворение, просто на седьмом небе была от счастья, что Павел его так уделал. Мама же решила, что я переживаю за бедняжку Омеровича.

Вскоре позвонил Павел и сообщил, что с ним все в порядке.

– Все нормально, Дорота, иди спать, завтра поговорим.

А я давилась от смеха, поскольку в соседней комнате Омерович жалобным голосом описывал, как над ним измывались.

Когда наутро Павел рассказал мне подробности вчерашнего происшествия, я тут же решила, что напали на него не по инициативе нашего жильца.

– Это все тот… сутенер…

Меня грызла совесть, что втянула Павла в грязную историю.

– Может, этот скунс хочет просто прогнать конкурентов? – спросил Павел, имея в виду Омеровича. Я ему рассказывала, что художник подкатывался ко мне со своими гнусными ухаживаниями.

– Нет, Павел, тут совсем другое.

– Ты по крайней мере догадываешься, почему он затеял мордобой?

– Скорее знаю, чем догадываюсь… – бухнула я.

Гадать особо не приходилось. Банащак хочет отпугнуть от меня друзей, чтобы вернуть свои доллары. Наверняка в моей комнате, да и вообще во всем доме, для него уже нет никаких секретов, и бандиты не могли не понять, что их сокровища я таскаю с собой. А узнай Банащак, что кроме денежек я ношу еще и исчерпывающий донос, мигом свернул бы мне шею!

Павел никогда не вытягивал из меня признаний, но решения принимал быстро:

– Покажи мне шефа!

– Мне кажется… Думаю, тебе не стоит больше в это вмешиваться.

Парень только-только выкарабкался, поступил в институт, а я снова впутываю его в темное дело.

«Панночка играет в детектива! – с отвращением думала я про себя, – так пусть панночка и рискует, а замешивать в эти дела ребят – подлость!

– Павел, я не имею права…

– Не надо лохматить бабушку! – отмахнулся он. – Покажи мне этого шефа!

– Что ты задумал?

– Предупредить его, что может заработать инвалидность. Больше ничего. Я по природе своей кроткий и чувствительный.

– Здравая мысль, – поддержал его Лешек. – В политике это называется демонстрацией силы… Да этот шакал только посмотрит на габариты Павла – тут же хвост подожмет.

Ребята решительно отказались взять меня с собой в «Омар».

Лешек остался караулить Павла у двери.

Когда Банащак сообразил, что перед ним укротитель его горилл, он разъярился, принялся бубнить что-то насчет милиции – юморист, да и только! – и, если бы не посетители, рискнул бы выкинуть Павла за дверь.

– В следующий раз я непременно наябедничаю твоей мамусе, – пообещал Павел и с безмятежным видом стал потягивать пиво, глядя, как Банащака корежит от злобы.

Провокационный визит в «Омар» удался на славу. В тот же вечер ребят подкараулили два бугая, которых сопровождал пан Банащак собственной персоной. Они все еще наивно полагали, что Павел один, а уж втроем с ним ничего не стоит справиться.

Не справились. Ребята задали Банащаку примерную трепку.

Я торжествовала и гордилась своими друзьями, словно была причастна к их храбрости и силе. Мысль о том, что Банащака как следует проучили, приводила в восторг. Пусть на собственной шкуре почувствует, что не всесилен.

Человеческая душа – ужасные потемки! Во мне глубоко укоренились гуманистические взгляды на человека и всякие прочие прекраснодушные принципы, которые внушали дома. Насилие и террор были всегда чужды моей природе, а теперь к этим двум типам я чувствовала только дикую, первобытную ненависть и кровожадность: бей гадов!

Ко мне постепенно возвращалось чувство безопасности, а вместе с ним и твердое решение навязать беспощадную игру этим гангстерам. Пусть теперь они меня боятся! Я выдумала психологическую атаку: послала Банащаку анонимку, сварганив ее у Конрада, естественно во время его отсутствия. Примитивный такой текст с советом убираться из Варшавы. В случае непослушания объявляла тотальную войну.

Пусть знает, за что получил по морде, пусть знает, что в его паршивые дела вмешивается кое-кто значительно сильнее и беспринципнее, чем он сам. И подписалась: Пиковая Дама. По-щенячьи, конечно, получилось, что-то вроде знака Зорро. Кажется, подсознательно я хотела, чтобы он догадался, кто его противник. М-да, последовательности мне явно не хватало.

На что я рассчитывала? Что Банащак перепугается и отцепится от моей мамы, что из нашего дома исчезнет Омерович и настанет мир и покой? Наивная…

А вскоре мама получила повестку из прокуратуры в связи с автомобилем, который с недавних пор стоял у нас в гараже. Она металась всю ночь. Я знаю, поскольку тоже не спала… А утром позвала нас с Анелей.

Лицо у матери было измученное и поблекшее, под глазами круги. Стараясь не встречаться с нами взглядом, она попросила, чтобы мы подтвердили нечто вроде алиби. Иначе это не назовешь.

Я была потрясена, не верила своим ушам! Моя мать сознательно склоняет меня ко лжи, к тому же перед прокурором. А как же этика, как же ответственность за дачу ложных показаний?

Человек удивительно суров по отношению к ближним. Ведь все последние месяцы я врала напропалую, без перерыва и всем подряд, но просьба матери шокировала меня.

В первую минуту я не нашла что сказать, выручила Анеля с ее гибкой моралью, пригодной для любых обстоятельств.

Мать больше не упоминала об автомобиле, а я какое-то время надеялась, что все проблемы разрешатся без меня.

Ничего не разрешилось. Поэтому я отослала Банащаку очередную анонимку, а на улицу по-прежнему не смела выходить без Лешека и Павла.

Атмосфера вокруг меня начала сгущаться, и наконец наступил вечер, когда уже и родной дом перестал быть безопасным. Я умирала со страху, а ребят под рукой не было. Тогда, забыв свои принципы, я позвонила Конраду и доверила ему этот проклятый пакет. Я была благодарна, что он не стал спрашивать о содержимом.

А потом на моих ребят снова напали хулиганы, вооруженные бритвами и кастетами, вчетвером. Гориллы Банащака не оставляли нас в покое. Я была уверена, что Банащак понял, кто такая Пиковая Дама. Но теперь я ни в коем случае не могла и не хотела ему уступать. После этой драки я отправила еще одну анонимку – пусть не думает, будто мы испугались. Но я знала, что тянуть больше нельзя, надо решаться на последний шаг.

И я направилась в «Омар». Лешека и Павла попросила остаться у дверей, но они и слышать об этом не желали. К тому времени ребята отдавали себе отчет, что дело опасное и серьезное, но успели втянуться в эту игру и не собирались пропускать развязку.

Банащак увидел меня, как только мы переступили порог кафе, и скорчил такую морду, что мне на мгновение померещилось, будто он вот-вот оскалит клыки.

Сознание, что мои сопровождающие на голову выше Банащака, да к тому же борцовской комплекции, придавало храбрости. Я шла, уставясь в какую-то точку над головой Банащака. Дорого мне стоило сохранить бесстрастное лицо. Еще труднее было преодолеть слабость в ногах и проглотить комок в горле. Я сама не знала, что такое со мной: то ли до смерти испугана, то ли просто волнуюсь, как актер перед выходом на сцену. Несколько шагов, что отделяли меня от Банащака, показались нескончаемой дорогой. Самой длинной в жизни.