Туз пятой масти - Хелена Секула

Анеля выросла в глухой белостокской деревушке, со всех сторон окруженной непроходимыми лесами. В тех краях доктор сродни Господу Богу. Когда Анеля была ребенком, мало кто из местных жителей умел читать-писать. Кормились в основном за счет леса. Хотя с тех пор миновало чуть ли не полвека, Анеля по-прежнему испытывала перед докторами священный трепет. В ее глазах врач – шаман, знахарь и бабка-ведунья в одном лице.

Анеля до сих пор верила в сглаз, в порчу, в колтун – странную, никогда не виданную в медицине болезнь, которую сегодня не встретишь, а в те времена – сколько угодно, особенно там, где царили нищета и невежество. У больного колтуном волосы сбивались в грязную войлочную шапку, он становился капризен, как беременная женщина. Этот самый колтун под страхом смерти нельзя было срезать, пока волосы не отрастут на длину весенней озими.

Верила Анеля и в дурной глаз, и в вампиров, питающихся кровью девственниц, полагала, что нарывы лучше всего лечить, очертив их чернилами и сжигая на восходе солнца лоскут красного сукна. Волков лучше всего отгоняет свеча-громница, если освятить ее второго февраля, а кровь останавливать нужно листьями кровохлебки.

Все это Анеля поведала мне по секрету, когда убедилась, что я не стану ее высмеивать. Я внимательно слушал. Никогда еще я не сталкивался с живой стариной, поэтому мы с Анелей всерьез дискутировали насчет лекарства «с Семи Столов Пасхальных», которое незаменимо при лечении «испуг». Я подумывал, не попробовать ли это загадочное средство на Доротке, только вот ни в одной аптеке чудотворного снадобья почему-то не продавали.

Мы спорили, действительно ли растертая в порошок гнилушка – лучшая присыпка для младенцев, обсуждали свойства трав. Травы Анеля знала превосходно, и мы с ней не соглашались только в том, когда лучше их применять: на закате или на рассвете, до первых петухов или после третьих.

Словом, я с удовольствием проводил время за разговорами с Анелей.

Благодаря ее дружелюбию у меня была ничем не стесненная возможность расхаживать по всему дому. Я внимательно присматривался к тому, что творилось вокруг, и уже ничему не удивлялся, по крайней мере не показывал виду.

Ну вот хотя бы эта история с Омеровичем. Анеля утверждала, что у него дурной глаз. О попытке вломиться в ее комнату Доротка никому из домашних не рассказала, а художник вел себя как ни в чем не бывало. Если случайно сталкивался со мной в коридоре или на лестнице, то с достоинством кланялся, словно и не получал от меня в морду.

– Доротка, он к тебе приставал? – Мне казалось, я начинаю кое-что понимать.

– Хуже! – деланно рассмеялась она. – Предложил руку и сердце. В жизни не встречала большего идиота!

Почему же она так боялась этого идиота, которого презирала? Почему не хотела ни на миг оставаться дома одна?

Ну да, ведь есть еще какая-то шайка. Мне вспомнился мужской силуэт, который я увидел тогда из окна Доротиной комнаты.

Я прекрасно сознавал, что знаю только часть правды, а махинации со спиртом – всего лишь фрагмент гораздо более серьезного дела.

Что я мог предпринять? Позже я клял себя последними словами за роль пассивного наблюдателя, но мое бездействие объяснялось вовсе не трусостью или равнодушием. Я не знал, как помочь Доротке и ее близким. Неосторожным поступком можно было навредить. Натравить на эту историю следственные органы я не мог, поскольку дал девушке слово, но твердо знал лишь одно: в обиду Доротку не дам. Но борьба с преступниками – это уж дело милиции, я же должен лечить больных.

В тот вечер, когда позвала меня на помощь, Доротка вручила мне большой конверт, старательно заклеенный и запечатанный сургучом. Она не объяснила, что в конверте, а я не стал выпытывать.

– Сохрани это. Спрячь как следует у себя дома, у меня уже нервы не выдерживают… На ночь я кладу его под подушку, а днем повсюду таскаю с собой. За мной шпионят на каждом шагу, с Анелей еще полбеды, но ты сам видел, что этот паяц выделывает. Не могу же я устраивать скандал с заменой замков. В конце концов, если они найдут способ меня достать, то достанут.

Человек часто умаляет значение многих вещей, что скрывать. К просьбе Доротки я отнесся с поправкой на свои домыслы. Мне и в голову не пришло, что мы все балансируем на краю пропасти. Как последний слепец, я недооценивал роль Доротки. Ба! Она даже ускоряла ход событий.

Моя любимая действовала из самых лучших побуждений, но не брезговала никакими средствами. В то же время в этой игре не на жизнь, а на смерть она была иногда поразительно наивна, словно играла в индейцев. Эта наивность могла бы обернуться для Доротки непоправимой трагедией, спасло ее только то, что противники слишком поздно сообразили, что их карты тасует восемнадцатилетняя девушка, – на их взгляд, избалованная и капризная маменькина дочка.

Доротка, несомненно, достигла бы своей цели, если бы ее планы не перечеркнула судьба в лице мелкотравчатого жадного труса.

Но тогда я ничего этого не знал и не придавал значения ее эксцентричным, как мне казалось, выходкам. Я был уверен, что контролирую мою шальную девушку.

В один очередной прекрасный вечер Доротка должна была прийти ко мне домой, но ее все не было и не было. Я не волновался, поскольку имел возможность убедиться, что она не в ладах со временем. Доротка то опаздывала, то заявлялась намного раньше.

Тревожно тренькнул дверной звонок. Я открыл дверь, и в квартиру ворвалась Доротка, за ней по пятам следовали два гладиатора. Дюжие парни с наружностью борцов-тяжеловесов.

– За вами волк гонится? – поинтересовался я.

– Нет! – выдохнула Дорота. – Ребята ранены.

У одного было разбито лицо, у другого рука замотана шелковым шарфиком Доротки. Тонкая ткань пропиталась кровью.

– Ребята подрались… – Дорота умоляюще смотрела на меня.

– Вижу, – буркнул я. – Приготовь воду и достань бинты.

Усадив страдальцев, я принялся разматывать импровизированную повязку.

Побледневший бугай растерянно следил за моими манипуляциями.

– Крепись, Лешек, – улыбнулась ему Доротка, принеся перевязочные средства. – Все мужчины падают в обморок от вида крови и умирают от насморка.

Рана была глубокая и все еще кровоточила.

– Нож? – Я согнул и разогнул пальцы парня. Слава богу, сухожилия в порядке.

– Бритва, – пробурчал он.

– Придется зашивать? – волновалась Дорота.

– Нет.

Я продезинфицировал рану, остановил кровь и наложил повязку. Потом принялся за другого. У Павла оказались разбиты лоб и бровь.

– «Напалечником» меня поцеловал, гад долбаный, – сообщил он мне с подваршавским выговором.

– Рыцари хреновы! Кастет, бритва… Сопляки! – разъярился я. – На черта ты мне привела этих поганцев?!

– Проше пана, – вмешался Лешек, – мы не бандиты. – Он говорил грамотно и правильно, в отличие от Павла, не вставляя жаргонных словечек.

– Павел и Лешек из клуба «Сила», – вступилась Дорота, – Лешек – борец, а Павел – штангист.

– Шпана напала, – объяснил Лешек.

– Четверо! У двоих – свинчатки, – подключился Павел. – Мы и мухи не тронули, скажи, Дорка! Нет, ты скажи ему, что мы – барашки невинные, так какое у него право собачить нас? Я хиляю себе взад-вперед, Лешека поджидаю, а тут подкатывает какой-то фраер, я ему и говорю: падай отсюда, потому как я тебе три на четыре засвечу! А он мне втихую «головоломкой» ка-ак заедет!.. Я ему тоже люлей навешал, а что делать? В конце концов и клешню каблуком разделал, чтобы «головоломку» выбить. Смотрю – еще трое катят… А тут Лешек с Доркой подошли, и эти фраера к Дорке клеятся! Ну, мы их и того… отоварили по полной программе…

– Павел, перейди на польский, пан доктор не понимает, – кротко попросила Дорота.

Павел послушался. Меня поразило, что он великолепно говорит грамотным польским языком, не хуже Доротки и Лешека.

Они выпили ведро чаю, опустошили холодильник, потом я посадил их в такси, и гладиаторы уехали. Доротку я задержал, меня обуревало бешенство. Ох и задам же я ей!

– Дорота, с кем ты водишься?!

– Это очень порядочные ребята!

– Я не желаю, чтобы ты шлялась черт-те где даже с самыми порядочными!

Она метнула на меня исподлобья сердитый взгляд. Я уже понял, что она уперлась и больше ничего я из нее не вытяну. Не пороть же, в самом деле!

Что там, холера ясная, думают ее родители?! Мамаша занята собой, выхоленная сомнамбула, со скуки играет в добрую самаритянку, светило юриспруденции строго следит, чтобы где-то в мире не нарушали закон, а в его доме хозяйничает подозрительный тип, шастает банда трудных подростков, дочь делает что хочет. Господи, да она же фактически под опекой этой полуграмотной Анели! Я начал подозревать, что Омерович – любовник ее матери, это объясняло бы его наглое поведение и отношение к нему Доротки.

– Обязательно напишу твоему отцу! – пригрозил я, хотя не собирался ничего такого делать.