Ползущие в ночи - Тим Каррэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он увидел рябь в мутной грязи и немного замедлился.
Затем почувствовал во рту кисло-сладкий привкус. Вкус страха? Адреналина? И того и другого? Он не знал. Он двинулся вперед с бравадой и уверенностью, что удивило даже его.
Я выберусь отсюда нахуй, да. И никак иначе.
Он повторял эту фразу про себя снова и снова, словно мантру.
Кенни позади него снова безуспешно попытался включить рацию. Вскоре, может быть, они обязательно смогут с кем-то связаться. Он сказал себе это, пораженный собственным оптимизмом.
А потом начался ад.
Он понял, что все его надежды не оправдались.
Полдюжины мутантов выскочили из воды, волоча за собой свои отслоившиеся шкуры. Бек начал палить во все стороны с прерывистым криком. Он израсходовал все свои патроны за несколько секунд, и он даже не мог сказать, попал ли в кого-нибудь. Его пистолет был выбит из рук женщиной, плоть которой висела, как одежда большого размера... как брезент, который обтекал ее, бледный и застывший, с розовыми нарывами и узловатыми наростами, с которых капало гнилое молоко.
Она потянулась к нему сучковатыми руками, похожими на искореженные корни деревьев, протянув черные когти к его глазам.
Она чудом промахнулась. Бек нанес удар и почувствовал, как его кулак погрузился в губчатую ткань, и это заставило его рефлекторно отшатнуться назад. Он чуть не упал в мутную воду, но тварь поймала его, крепко схватив.
Он услышал крик Кенни, когда рванулся вперед, но больше ничего.
Одна из ее когтистых рук ударила его, разорвав гортань, и с такой силой сместила мышцы на его шее, что одним махом вывихнула челюсть. Он взвизгнул, но существо зажало его рот липкой рукой, и он подавился выдавившимся из нее соком.
Кенни не мог ему помочь.
Он отбивался от них своим оружием, пытаясь поспешно отступить, чтобы спастись от нападения. В мерцающем свете дрожащего пистолета ему показалось, что он видел, как двое или трое из них схватили Бека и аккуратно разорвали его пополам, словно бумажную куклу.
39
Сент-Обен не умер.
Возможно, он уже не был живым в обычном смысле этого слова, но он определенно не был мертв. Его разум стал какой-то дрожащей желтой штукой, которая таилась и дрожала в смутных уголках его мозга. Время от времени здравомыслие поднимало голову и недвусмысленно сообщало ему, до каких уровней безумия и ужаса он дошел, но в основном он держал их запертыми в затхлом сундуке.
Но он все еще был человеком и по-прежнему обладал самосознанием, хотя ему было трудно вспомнить, кто он такой и как он оказался в этом затруднительном положении. Он держался в основном на сырой, грубой каше инстинкта. Это питало и наполняло его, заставляло его конечности двигаться, а его разум был сосредоточенным и стабильным. Если бы не этот атавистический инстинкт, он бы давно спрятался в себя, захлопнув дверь в реальность.
Он полз по наклонным узким туннелям на животе. Туннели были такие маленькие и тесные, что стены задевали его плечи, а потолок давил на макушку. Облепленный грязью, он полз через эту черную всасывающую грязь. Как какой-то безумный крот, теперь он был совершенно слеп в абсолютной темноте и двигался только на ощупь, его пальцы исследовали пространство и обнаруживали препятствия впереди.
Часть его мозга что-то помнила, но его сознание прятало эти воспоминания как можно глубже.
Было важно не вспоминать некоторые вещи.
Как те грязные, мясистые руки, которые оттащили его от Кенни и потащили по бесконечной извилистой сети ям с паразитами, в конце концов поместив в какое-то мерзкое логово, где еще больше рук щупали его, носы обнюхивали, а пальцы исследовали его. Он хорошо помнил это, потому что неровные стены освещались тусклым светом, исходившим от того, что казалось своеобразной сине-зеленой плесенью, пропитанной какой-то странной биолюминесценцией. Он не мог четко видеть, но было достаточно светло, как в сумерках или при бледном лунном свете.
Именно тогда он начал собирать все детали воедино.
Они думали, что он мертв.
Они поместили его в тесную закрытую камеру, вырытую в скользкой, влажной глиняной стене. И когда они это сделали (и он позволил им это сделать, Боже, да, он был парализован и физически, и эмоционально ужасом), он увидел другие фигуры, похороненные в бесчисленное количество других ячеек. И он знал, несмотря на зернистый свет, что эти запутанные, крепко связанные тела были телами мужчин и женщин, которые были помещены в эти отверстия, чтобы они могли размягчиться до состояния мякоти и должным образом разложиться перед тем, как их съедят.
И он был просто еще одним обедом.
Да, да, плоть – это пища, труп – это мясо, кровь – вино, а разделанный, непрожаренный труп – это хлеб, который нужно преломить ужасными руками, чтобы затолкать его в пасти прожорливых упырей. Все сходится, все работает, и все это имеет прекрасный смысл, верно? Ну... ВЕРНО?
И, Боже, так и есть, о, Боже милостивый, возвышавшийся на своем престоле высоко над могильными ямами, в этом есть смысл. Здесь внизу не мужчины и женщины. О, нет, нет, нет, нет, пропади пропадом эта гребаная мысль, друзья и соседи. Это не были ни мужчины, ни женщины, ни люди, просто... просто... отвратительные, богохульные, выродившиеся существа, которые не могут существовать при свете, а вынуждены ползать в могильной тьме. Черви, человеческие личинки, питающиеся мертвецами, точащие когти о крышки гробов и зубы о кости.
И если счастлив ты, в ладоши делай хлоп, и никто не смеется, когда мимо проезжает катафалк... хи-хи-ха-ха.
Его разум плавал в этом бесконечном море безумия. Он вспомнил, как очнулся и увидел, что остальные ушли, а рядом было только какое-то древнее, тонкое, как палочка, существо. Это была женщина, невероятно старая, ее лицо было скрыто под копной серовато-коричневой шерсти, в бесцветных волосах застряли палки и комья грязи. Ее грудь корчилась от каких-то ужасных судорог, как соски у матери-свиньи. Она сидела в углу, глядя в одну точку и покусывая собственные пальцы. Сент-Обен слышал
