Палач - Виктор Вальд

Слова Венцеля Марцела заставили гостей с уважением посмотреть на него.

– Значит, дело стоящее и прибыльное, если Венцель Марцел готов выложить собственное серебро, – подытожил старейшина цеха кузнецов.

– Прибыльное. И каждый будет иметь прибыль в зависимости от участия, – выпалил бюргермейстер и почувствовал, как кровь подступает к лицу. – Вчера я говорил с рыночными менялами. Они готовы под слово городского совета ссудить значительную сумму денег.

– Ну, уж если и менялы… – протянул Отто Штуфер. – Что ж, я готов отправиться в Любек[42] и поговорить с ганзейскими купцами.

– Я думаю, все цеха поддержат этот великий труд, – с важным видом сказал Андрес Офман. Я скажу свое слово цеховым старейшинам. Они поддержат.

– Поддержат. Можно не сомневаться, – весело произнес Гельмут Хорст. Он уже прикинул, сколько больных и раненых будет на строительстве, и эта мысль, как и добрые напитки хозяина, развеселила его душу. – Да и народ будет рад потрудиться. А то скучно ему. Торги прошли. Теперь начнутся только с посева. Так что от скуки уже собственные улицы от дерьма чистят. Когда такое было.

– Такого еще не было, – согласился судья Перкель, – и это меня беспокоит. Особенно эти кресты.

– Да это шутки мальчишек, – рассмеялся лекарь.

– Все же я бы прислушался к старухе Верте, – настаивал судья.

– К полоумной и слепой старухе?! – Венцель Марцел тоже хохотнул. – Что за глупость! Хотела вылить с третьего этажа горшок со своим дерьмом, а ей помешал палач. И как же она сослепу разглядела, что вместо палача был сам дьявол? Да еще крутился волчком и какой-то крест нарисовал под заклинание. А все потому, что она чуть не вылила ему на голову свою гадость.

– Но ученые мужи говорят, что в момент страха человек прозревает, – задумчиво произнес лекарь.

– А кресты эти не что иное, как проклятые Церковью кресты еретиков тамплиеров, – тяжело дыша, сказал отец Вельгус. – И самое страшное, что они продолжают появляться на стенах.

– С чего вы взяли, что это кресты тамплиеров? Такие же кресты носят сейчас госпитальеры. Так что никакой это не еретический знак. – Венцель Марцел повертел в руках пустую кружку и добавил:

– А вот польза от него явная. Наши глупые бюргеры, едва завидев крест, не высовываются из окон и не выливают помои. Они теперь носят свои горшки в отстойные ямы. Да еще и улицы скребут. Удивляются, как приятно им стало ходить. Да и сами же между собой говорят, что при первых горожанах на улицах не было столько дерьма.

– Тогда они были подневольные, и барон брал штраф за каждое ведро вылитых помоев, – вздохнув, сказал судья Перкель. – Теперь они вольные бюргеры. Опора города и ее защита. Всех не накажешь и штраф не наложишь. Еще за оружие возьмутся. Пусть уж палач рисует кресты и пляшет под окнами.

– Пусть этот палач пляшет в адском огне, – гневно промолвил отец Вельгус и пьяно пошатнулся.

– Палач прилежно выполняет свою работу. Этим он замаливает, наверное, свои неправедные поступки. – Венцель Марцел уже обходил стол с высоким бронзовым кувшином и щедро наливал вина каждому из гостей. – В том, что к нам потянулись купцы, есть и его заслуга. Однако нам предстоит еще очень многое сделать. И на пользу города, и на пользу Церкви. Давайте выпьем это вино за наш великий труд!

Гости встали.

– Да будет на то Божье благословение, – промолвил отец Вельгус и первым выпил вино.

Гости расходились в сумерках. Они громко обсуждали предстоящие работы и все больше соглашались с бюргермейстером. Хотя умудренный жизнью купец Отто Штуфер все еще продолжал сомневаться. Поэтому Венцель Марцел провел его до самого дома, с успехом рассеяв все его опасения.

Назад бюргермейстер возвращался затемно. Улицы были пусты, окна плотно закрыты ставнями.

В душе Венцеля Марцела гремела музыка, а воображение рисовало картину: молоденькие девушки-пастушки кружатся в хороводе, а он пытается присоединиться к этому танцу. Неожиданно правая нога бюргермейстера соскользнула и он упал на колени.

– Грязь, проклятая грязь, – чувствуя, как улетучиваются пастушки, сердито вымолвил бюргермейстер и достал из кармашка кусок мела.

Сегодня крест у него вышел скошенным вправо и незаконченным снизу.

Венцель Марцел чувствовал, как его глаза наполняются слезами. Если бы рядом с ним находился любой другой человек, бюргермейстер, скорее всего, шмыгал бы носом и даже зло сопел. Но сейчас напротив него сидел палач Гудо.

Их разделял маленький столик в комнате для заезжих гостей города Мюнстера. На столике стояли два столбика серебряных полновесных пражских грошей[43] и золотых рейнских гульденов[44]. И золото, и серебро принадлежали Венцелю Марцелу. Пока еще принадлежали. Но уже сегодня вечером, а может, и завтра они навсегда покинут своего доброго хозяина. Так нужно. Ведь без них мечта о большой дороге, начинающейся от лесопилки, почти невозможна. Или начнется очень не скоро. В этом бюргермейстера убедил палач Гудо.

Сегодня он необычайно многословен. В его голосе звучит уверенность, хотя сам Венцель Марцел, и это печально, чувствует, как трясется его толстая правая ляжка.

– Я еще раз напомню то, что говорил в Витинбурге. Вы, бюргермейстер, отправитесь в епископский дворец. Епископ мертв. Вы сами это видели, будучи на его погребении. Новый епископ все еще в пути. Ведь путь из Рима так долог. Во дворец попадете без труда. Сейчас нет той строгости, что была при старом епископе. Там вы спросите архивариуса Мориали. Скажете ему, что приехали забрать Святое Писание, писанное в Испании тридцать лет назад. Его вам завещал покойный епископ. Он, конечно же, усомнится в сказанном. Тогда вы постараетесь убедить его, что книга дорога вам как память о покойном и предложите ему десять грошей. Но при условии, что книгу он принесет вам сюда, на постоялый двор.

– А если он не согласится? – все же шмыгнув носом, спросил Венцель Марцел.

– Увидев деньги, он согласится. Сейчас только сумасшедший не растаскивает из дворца то, что у него под рукой. Тем более что эта книга не имеет никакой ценности, кроме той, что содержит слово Божье.

Бюргермейстер перекрестился дрожащей рукой.

– Когда придет архивариус, вы заберете у него книгу и полностью расплатитесь. Провожать его не нужно. Оставайтесь в своей комнате. За час до того как начнет темнеть, велите запрягать коней и ждите меня в конюшне.

– А если закроют городские ворота? Ведь их закрывают при первом факеле.

– Мы успеем выехать из города. В ночь за нами никто не отправится в погоню. Все будет так, как задумано.

Не давая бюргермейстеру еще более разволноваться от собственных вопросов, Гудо встал, сгреб в свой тайный карман золото и ушел в снятую для него комнату за стеной. Там палач прилег на низкую лежанку и, поправив короткий меч, с которым он никогда не расставался, уставился в черный от времени потолок.

Даже находясь здесь, в Мюнстере, он не хотел верить, что ему придется еще раз оказаться вблизи епископского дворца и страшного подземелья Правды. В голову хитрыми лисами стали протискиваться воспоминания, одно неприятнее другого. Они не вытесняли друг друга, не выстраивались в очередь по времени и важности, а накладывались одно на другое. Стало трудно дышать. На лице выступили мелкие капельки пота.

Хлопнула дверь. Это бюргермейстер отправился во дворец. Немного выждав, Гудо поднялся, плотно закутался в свой старый плащ и опустил почти до носа капюшон. Затем он спустился по лестнице и вышел на широкую, в две повозки, улицу перед постоялым двором.

Он не стал далеко удаляться и привалился к углу этого же дома, откуда была хорошо видна входная дверь.

Мимо него проходили мастера и подмастерья, женщины вели за руку детей, пробегали собаки и со скрипом тянулись повозки. И никому не было дела до стоящего на углу огромного мужчины, лицо которого скрывал низко надвинутый капюшон. Как было бы чудесно, если бы на него не обращали внимания даже тогда, когда он был с обнаженной головой. Но он узнаваем. Однажды его увидевший уже никогда не забудет уродливое лицо палача. Особенно в Мюнстере, где его помнили все – от ребятни до дряхлых стариков. Особенно те, чьих знакомых или родственников палач Гудо клеймил, истязал кнутом, колесовал и вешал.

Пожалуй, его растерзали бы на месте, если бы узнали. В этом городе у Гудо только враги. И лучше бы ему скрыться в комнатушке постоялого двора.

Палач оттолкнулся от стены и направился к входу. Но, пройдя с десяток шагов, он был вынужден вновь прижаться к стене. Ему навстречу двигалась повозка, крытая старым войлоком.

Гудо поднял голову и с немалым удивлением увидел на передке повозки знакомого ему маленького круглолицего мужчину. Без всякого сомнения, это был купец Арнульф. Одним прыжком Гудо оказался на передке повозки, легко сдвинув на край малорослого купца. Тот от неожиданности икнул и, уставившись на непрошеного гостя, глупо захлопал глазами.