Отпрыск королевы-ведьмы - Сакс Рохмер

лежала на футляре – он держал мягкую шляпу. С легкой небрежностью он стоял, глядя на человека, который поклялся убить его, а тот не двигался, не произносил ни слова. Абсолютное изумление удерживало его в неподвижности.

– Я знал, что ты в музее, Кеан, – продолжил Феррара, все еще не сводя своих глаз василиска с собеседника из-под опущенных век, – и я позвал тебя присоединиться ко мне здесь.

Кеан по-прежнему не двигался, не говорил.

– В прошлом ты поступал со мной очень сурово, дорогой Кеан, но поскольку моя философия заключается в замечательном смешении того, что практикуется в Сибарисе, с тем, что проповедует превосходный Зенон, потому что, хотя я готов поселиться в бочке Диогена, я, тем не менее, могу наслаждаться ароматом розы, персика…

Хрипловатый голос, казалось, гипнотизировал Кеана; это был голос сирены, завораживающий его.

– Поскольку, – невозмутимо продолжал Феррара, – как и все человечество, я состою из мужчины и женщины, я могу возмущаться враждой, которая гонит меня от берега к берегу, но, будучи сам знатоком алых губ и смеющихся глаз девичества, я думаю, особенно о Майре, я могу простить тебя, дорогой Кеан…

Затем Кеан пришел в себя.

– Ты, бледнолицая дворняжка! – прорычал он сквозь стиснутые зубы; костяшки его пальцев побелели, когда он обошел витрину. – Ты смеешь стоять здесь и издеваться надо мной…

Феррара снова поставил ящик между собой и своим врагом.

– Пауза, мой дорогой Кеан, – сказал он без эмоций. – Что бы ты сделал? Будь осторожен, дорогой Кеан; подумай о том, что мне стоит только позвать смотрителя, чтобы тебя с позором вышвырнули на улицу.

– Перед Богом клянусь! Я задушу твою жизнь! – сказал Кеан дико хриплым голосом.

Он снова бросился к Ферраре. И снова последний увернулся от ящика с ловкостью, которая бросила вызов более тяжелому человеку.

– Твой темперамент такой болезненно кельтский, Кеан, – насмешливо запротестовал он. – Я совершенно ясно понимаю, что ты не будешь обсуждать этот вопрос в судебном порядке. Должен ли я тогда позвать смотрителя?

Кеан судорожно сжал кулаки. Сквозь всю бурю его ярости проник тот факт, что он был беспомощен. Он не мог напасть на Феррару в этом месте; он не мог задержать его против его воли. Ибо Ферраре достаточно было обратиться за официальной защитой, чтобы полностью сбить нападавшего с толку. Через футляр с дубликатом кольца он впился взглядом в этого воплощенного дьявола, которого закон, который он втайне оскорблял, теперь защищал. Феррара снова заговорил своим хрипловато-музыкальным голосом:

– Я сожалею, что ты не будешь благоразумен, Кеан. Есть так много того, что я хотел бы тебе сказать; есть так много интересных вещей, которые я мог бы тебе рассказать. Знаешь ли ты, что в некоторых отношениях я особенно одарен, Кеан? Временами я могу совершенно отчетливо припоминать подробности прошлых воплощений. Ты видишь ту жрицу, лежащую там, прямо в дверном проеме? Я совершенно отчетливо помню, что встретил ее, когда она была девушкой; она была красива, Кеан. И я даже могу вспомнить, как однажды ночью на берегу Нила – но я вижу, что ты теряешь терпение! Если ты не воспользуешься этой возможностью, я должен пожелать тебе хорошего дня…

Он повернулся и направился к двери. Кеан бросился за ним, но Феррара, внезапно пустившись бежать, добежал до конца Египетской комнаты и выскочил на лестничную площадку, прежде чем его преследователь успел сообразить, что он делает.

В тот момент, когда Феррара повернул за угол впереди него, Кеан увидел, как что-то упало. Подойдя к концу комнаты, он наклонился и поднял этот предмет, который представлял собой плетеный шелковый шнур длиной около трех футов. Он не остановился, чтобы рассмотреть его повнимательнее, а сунул в карман и помчался вниз по ступенькам вслед за удаляющейся фигурой Феррары. У подножия лестницы констебль вытянул руку, задерживая его. Кеан в удивлении остановился.

– Я должен спросить у вас ваше имя и адрес, – грубо сказал констебль.

– Ради всего святого! Зачем?

– Один джентльмен пожаловался…

– Боже мой! – воскликнул Кеан и протянул свою визитную карточку. – Это… это розыгрыш с его стороны. Я хорошо его знаю.

Констебль с подозрением посмотрел на карточку, а затем снова на Кеана. Очевидно, появление визитки успокоило его или, возможно, у него сложилось лучшее мнение о Кеане из-за того факта, что полкроны быстро перешли из рук в руки.

– Хорошо, сэр, – сказал он, – это не мое дело; он ни в чем вас не обвинял – он только попросил меня помешать вам следовать за ним.

– Совершенно верно, – раздраженно бросил Кеан и помчался по галерее в надежде догнать Феррару.

Но, как он и опасался, Феррара хорошо воспользовался уловкой, чтобы сбежать. Его нигде не было видно, и Кеану оставалось только гадать, с какой целью он рискнул встретиться в Египетской комнате – он совершенно ясно понимал, что это было преднамеренно, а не случайно.

Он спустился по ступенькам музея, погруженный в раздумья. Мысль о том, что он и его отец месяцами искали злодея Феррару, что они поклялись убить его, как убили бы бешеную собаку; и что он, Роберт Кеан, стоял лицом к лицу с Феррарой, говорил с ним и позволил ему уйти на свободу невредимым, это сводило с ума. И все же, в сложившихся обстоятельствах, как он мог поступить иначе?

Не помня, как пересек разделяющие улицы, он обнаружил, что идет под аркой, ведущей во двор, в котором располагались его покои; в дальнем углу, в тени высокого платана, где потертые железные перила лестницы и маленькие стекла в окне адвоката на первом этаже вызывали воспоминания о Чарльзе Диккенсе, он остановился, преисполненный своего рода удивления. Ему казалось странным, что такая атмосфера мира может царить где угодно, пока Энтони Феррара жив и остается на свободе.

Он взбежал по лестнице на вторую площадку, открыл дверь и вошел в свои комнаты. Сегодня его угнетало воспоминание, воспоминание о некоторых ужасных событиях, сценой которых были эти комнаты. Зная силу Энтони Феррары, он часто сомневался в разумности жизни там в одиночку, но был убежден, что позволить этим страхам развиться, значило бы уступить врагу. И все же бывали ночи, когда он не мог заснуть, прислушиваясь к звукам, которые, казалось, будили его; воображая зловещий шепот в своей комнате и воображая, что он может уловить ужасный запах тайных благовоний.

Усевшись у открытого окна, он достал из кармана шелковый шнурок, который Феррара обронил в музее, и с любопытством осмотрел его. Изучение предмета не помогло ему просветить его относительно его характера. Это был просто кусок шелкового шнура, очень плотно и причудливо сплетенный. Он