Валерий Еремеев - Тремориада

Он аккуратно спустился по ступенькам магазина и по-шёл к свету фонарей, растянувшихся вдоль дороги. Движе-ние на ней не было оживлённым, но всё же он опасался угодить под машину, не разглядев фар. И обрадовался, уви-дев фигуру, начавшую переход дороги. Саныч пристроился сзади и в конце чуть не упал, запнувшись о бордюр. “Вот наверняка кто-то увидел, и теперь засплетничает: Саныч-то до двенадцати наотмечался. На ногах не стоял”. Пришёл он домой злым. Включил телевизор. Подо-двинул табуретку, служившую столом. И плюхнулся в крес-ло, похожее на трон. Откупорив бутылку, налил стопку и залпом выпил, даже не запив. Потянул жадно ноздрями воздух и, шумно выдохнув, похлопал себя по колену. Эх, ноги, конечно, всё ныли. Саныч к этому уж привык (ныть они ещё весной начали). Но вот периодические прострелы острой боли вроде прекратились. – Так-то получше будет, – проговорил Саныч и пошёл в ванну – помыть-побрить тело к празднику. С расчёсанными, длинными, мокрыми волосами, благоухая подбритыми щеками и шеей (короткую бородку он оставил), Саныч вышел из ванной голым и направился к шкафу – одеваться во всё свежее. Одежда, провонявшая потом, осталась в тазу под ванной. Он надел лёгкие камуфляжные штаны и достал хра-нившуюся в распечатанной упаковке белую рубаху. Кри-стина – жена – подарила её на прошлый Новый Год. Са-ныч тогда померил рубаху перед зеркалом, и они на пару покивали головами: о, да, замечательно. И благополучно убрали её в шкаф для подходящего случая. Потому как Са-ныч настаивал, чтоб кульминацией праздника был фейер-верк из салатов. Уж раз-то в году можно пошалить. И вот подходящий случай настал. Он налил полстоп-ки, выпил и пошёл в маленькую комнату гладить рубаху, сорвав этикетку. Поглаженная рубаха осталась висеть на спинке стула, а Саныч отправился готовить праздничные блюда. Он прикинул, чем располагает. Гречка – очень полезно. Чёр-ный перец, горошек – очень душисто. Банка консервы “килька в томате” – очень экономно. Луковица репчатая – не гусь, конечно, лапчатый, но сплошь витамин. Масло растительное – живём, братцы! И хлеб чёрный, что всему голова. К тому же был чёрный крупно-листовой чай с аро-матом лимона, вместо которого были лепестки подсолну-ха. Это ему прочитал на упаковке один из редко заходящих знакомых. – Слепого каждый обмануть может, – сказал тогда Са-ныч. – Пахнет лимоном. Кому верить – тебе или нюху? Вообще, у Саныча друзей не осталось. Кто здравство-вал ныне, тем времени на него не хватало за своими житей-скими заботами. Да и интересы их разошлись. Понятия, если угодно. “Друганы” же, в основном новоиспечённые, что в последний год зачастили, имели острый нюх на ха-ляву. Появлялись цыганским табором, когда Саныч полу-чал деньги, и растворялись вместе с последней стопкой так внезапно, что дохнущий с бодунища Саныч, глядя на раз-руху в доме, гадал: а был ли мальчик? Когда гречка сварилась, Саныч насыпал меж газет-ных листов горошинки перца и пустой бутылкой раскатал перец в порошок. Затем ссыпал его в кастрюлю с гречкой, перемешал. Душистый аромат был восхитителен. Это вам не молотый, в упаковке. Тут и запах, и острота. Наложив тарелку простой гречки, пошёл в комнату, где импровизированный стол-табуретка, был уж накрыт. Нарезанный, подсоленный лучок в растительном масле. Открытая банка кильки. Кружка остывающего чая. Наре-занный хлеб. И вот, главное праздничное блюдо – гречка. Саныч надел выглаженную рубаху, налил и выпил стопку водки, закусив лучком. Затем достал из серванта чи-стую стопку и, поставив её на комод, налил до краёв водки, накрыв сверху куском хлеба. Кристина. Она умерла в фев-рале прошлого года. Спустя чуть более месяца, как подари-ла рубаху, что сейчас была на нём.

2.Кристина просто простыла. Поднялась температура. У неё были выходные, и за ненадобностью больничного они не спешили вызывать врача. Редко что ль люди просту-жаются. Тёплое молоко с мёдом, рюмашка водки с перцем на ночь. Но лучше не становилось. Становилось хуже. Тем-пература под сорок, Кристина вся горела. Через два дня, несмотря на протесты, Саныч вызвал врача. После осмотра её увезли в больницу. – Всё будет нормально, – сказал доктор. А на следующее утро, когда Саныч пришёл навестить жену, ему сообщили, что два часа назад она скончалась. Врач говорил тарабарщину о том, что грипп вызван виру-сом высочайшей вирулентности, из-за чего развилась мол-ниеносная смертельная геморрагическая пневмония… Доктор говорил это контуженному горем Санычу, и всё же тот запомнил сложные врачебные термины. Стран-ная штука – человеческий мозг… Они прожили с Кристиной всего восемь месяцев. Во-семь месяцев настоящей жизни из всех его бестолковых са-мостоятельных лет. Эх, если б только он не слушал её, если б только сразу вызвал врачей… Запил Саныч, когда все дела похоронные были завер-шены. Посадил тёщу, совсем не контачившую с бывшим мужем, отцом Кристины, на поезд Мурманск-Москва, и запил, вернувшись в опустевшую квартиру жены (со своей прежней он выписался). Просто снял намордник с демона, сидящего на плече. Отстегнул цепь, на которой собирался продержать его весь остаток жизни. И засинячил, затмив свой былой опыт. С работы его в марте сократили. Надоб-ность держать себя в руках днём отпала. Пособие безра-ботного у него выходило побольше прежней зарплаты. Так что за прошедший год он трезвел крайне редко. Денёк, и вновь пошло-поехало. Разве что, после инсульта не пил аж неделю.

Инсульт разбил его в сентябре. Он беспомощно валял-ся на полу целые сутки. “Друганов” скоро ждать не при-ходилось, деньги только закончились. “Друганы” волшеб-ным образом могли бы появится, займи он у кого-нибудь денег. А так, до выплаты пособия и думать нечего. Наконец, Саныч кое-как дополз до входной двери и ещё через пару часов умудрился открыть замок. Пожилая соседка, открыв дверь, была несколько обескуражена, обнаружив на своём пороге лежащего с ботинком в руке Саныча, коим он сту-чался к ней. Она-то и вызвала ему “скорую”. Через недельку Саныч двигался уже вполне самостоя-тельно. Правда, к вечно ноющим ногам добавились перио-дические прострелы острой боли. А вот со зрением совсем беда. Он практически ослеп. Только уткнувшись носом, мог разобрать, к примеру, название газеты. После инсульта, получив пособие, Саныч послал всех “друганов”, куда давно следовало. И продолжал посылать, пока те наконец не отвадились от визитов. Живя с Кристиной, он выпил всего дважды. На свадь-бе и на Новый Год. Банально, но был дом, куда хотелось возвращаться, где его ждали с работы. На которую он устроился после нелепой смерти Трескачёва. Да, все друзья ушли нелепо. Славный, будучи практически трезвым, так и вовсе попросту поскользнулся. “Эх, Славный. Эх, Кристина. Отметим Новый Долба-ный Год”. Саныч достал из серванта ещё одну стопку и, поста-вив рядом с “Кристининой”, налил до краёв водки, накрыв хлебом. Плеснул полную стопку и себе. “За вас, родные…“3.На Саныче была морская роба с застиранным до блед-ной голубизны гюйсом третьекурсника на плечах. Его порядком мутило. Вчера ему стукнуло восемнадцать. И теперь он шёл по узкому коридору ПТУ в гальюн – то ли покурить, то ли поблевать. На уши давил многоголосый гул. Туда-сюда двигались пацаны в форме. Мимо, посре-ди коридора – светлые гюйсы. То один, то другой здорова-лись, протягивая руку. Саныч буркал в ответ: “Здорово”, и брёл дальше. Тёмно синие же гюйсы больше жались к сте-нам. Топтались стайками у дверей кабинетов. Сегодня они рвались на урок. Вот два “третьяка”, словно акулы скольз-нув вдоль плотного косяка “перваков”, отделили одного лопоухого паренька лет пятнадцати и сунули ему под нос форменную шапку, наполненную лотерейками. “А там все билеты счастливые. Будет петь, плясать, иль лампочку задувать”, – мимоходом отметил Саныч и решил – сначала поблевать, а затем покурить. Раздался звонок на занятия. Не все “перваки” попадут на урок. Но основная масса двинулась в кабинеты. Саныч шёл против течения. В прокуренном гальюне стояли четверо. Два Лысых, так звали Саню и Рому, сокурсников Саныча. И два “пер-вака”. Блондину замазали макушку зелёнкой. Он прижи-мался к стенке, уставившись в пол. Лысые же горячо спо-рили, по очереди тыкая пальцами в грудь брюнета, второго “первака”. – А я настаиваю на зелёнке! – восклицал Рома. – Не могу согласиться. Нужно выстричь крест. – Для наглядности Саня вжикнул ножницами у уха “первака” и кивнул на блондина. – Глянь, что ты уже наделал, изверг. Он увидел вошедшего Саныча и сказал: – Здорова! Видал, измазал “первака”. Налысо-то он теперь добровольно подстрижётся, но на черепе зелёнку придётся наждачкой зачищать. – Всё по-божески. У него осталось право выбора, – сказал Рома. – Коль с этого года при поступлении в хабзу первый курс официально не стригут, то так тому и быть. Дело добровольное. Саныч, как считаешь? – Минуточку, – проговорил Саныч и, подойдя к уни-тазу, блеванул.

– Это всё алкоголь! – погрозил Саня пальцем брюнету. – Пьёшь водку? – строго спросил “первака” Рома. – Иногда, – пролепетал паренёк. – Детский алкоголизм страшен! Малыш, куда ты катишься? – досадовал Рома, затем обратился к Сане: – Братишка, давай по справедливости. Я зелёнкой, а ты крест. – Оставьте его, мы знакомы, – сказал Саныч, идя к умывальнику. – Блин, а чё молчишь то?! – воскликнул Саня. – А сам попробуй говорить, когда блюёшь, – сказал Саныч, умываясь. Оторвавшись от умывальника, он вытер рукавом лицо и, выдохнув, проговорил: – Вроде получше стало. – Саныч глянул на вымазан-ного зелёнкой блондина и усмехнулся. – А вы подонки. – Что есть, то есть, – согласился Рома, улыбаясь дву-мя железными зубами, вставленными вместо выбитых на первом курсе. – Ну, чё, пойдём, – кивнул Саныч брюнету и, двинув-шись на выход, сказал Лысым: – Я домой, бывайте. – Бывай, – дружно сказали Лысые. А брюнет позвал за собой блондина: – Немец. Измазанный зелёнкой “первак” с готовностью ото-рвался от стены, поспешив на выход. – Давай хоть покурим, Лысюша, – предложил Саня Роме. – Давай, Лысюша, – кивнул тот. – Немец, – усмехнулся Саныч, выйдя из гальюна. – А ты кто? – Я – Славный, – ответил брюнет. – Ну, звать меня Слава. – Так вот, Славный, валил бы ты с Гитлером домой. Ви-дишь, опять “день первака”, – сказал Саныч, думая, что хо-рошо – всё-таки не закурил. Вроде действительно легчает. Они вместе подошли к раздевалке. “Перваки” получи-ли свои шинели, а Саныч – куртку. – Пацаны, мармулеты есть? – спросил Саныч, когда они вышли на заснеженную улицу. – Чего? – не понял Славный. – Деньги, – пояснил Саныч. – На пиво. – У меня дома есть, ящика на полтора, – сказал Слав-ный. – Да только очереди такие… И продадут ли? Саныч хмыкнул, глянув на наручные часы: – Через полтора часа пиво привезут на “Гвардак”. Че-рез два – на “Фадеевку”. Кто в очереди стоит, тому не хва-тает. – А у меня хата свободна, – впервые за все время по-дал голос Немец. – Так едем же! – хлопнул обоих “перваков” по плечам Саныч. Славный с Немцем жили на одной улице. Оба перео-делись. И к магазину подъехали перед самым пивным за-возом. Саныч договорился на разгрузку машины. Немец, скрывающий зелёные волосы под задрипанной шапчон-кой, выглядел совсем ребёнком. Поэтому пиво с машины в магазин таскали без него. За что и получили полтора ящика без очереди. И, когда толпа жаждущих мужиков только на-чала давку в открывшихся дверях магазина, Саныч с “пер-ваками” уж отправились к Немцу. – Чё ты паришься из-за зелёнки? – спросил Саныч Немца, когда они допивали по второй бутылке. – Давай виски выбреем, и будет достойный панковский причесо-нище. У самого Саныча виски и макушка были выбриты, оставался лишь достающий до кончика носа чуб, который он откидывал с глаз то в одну, то в другую сторону. Допив третью бутылку, Немец согласился. Но не под бритву. В доме была только массажная расчёска, и Саныч взялся выстригать волосы через столовую вилку. Вышло довольно аккуратно. И ужасно. Что и требовалось. Захмелевший Славный был в восторге, и начал уламывать Са-ныча чтоб тот и его подстриг. И Саныч с вдохновением вы-стриг ему ирокез. Квартира немца была довольно убогой. Продавлен-ный диван, прожжённый сигаретами в двух местах. Допо-топная, пошарпанная мебель. Не было телевизора. Он жил вдвоём с отцом. – Бухает мой папаша по-чёрному, – сказал изрядно захмелевший Немец. – Как только восемнадцать мне стук-нет – подам на размен квартиры. Буду один в однокомнат-ной жить, как человек. А то ж это жопа какая-то, у меня даже штанов нет. И вправду, на Немце были штаны от “парадки”, что в хабзайке выдали. Не приглядываясь можно подумать, что это гражданские шерстяные брюки. – А чай! – усмехнулся Немец. – Какой редкостный чай в этом доме! Он подорвался и, сгоняв на кухню, вернулся с завар-ным чайником. – Вот, гляньте… – Немец открыл крышку. – О таком чуде вы даже не слыхали. В чайнике вместо заварки кисли разбухшие жженые сухари. – Не понимаю, – сказал Немец, – зачем жрать-то так? Папаше всё похрен. Отлежится иль дихлофосом похмелит-ся, с бодунища на меня наорёт, типа воспитывает, и айда дальше синячить. Не, как только стукнет восемнадцать – сразу на размен. Заживу по-человечьи. Худенький Немец едва не плакал пьяными слезами. Лет восемь назад Саныч случайно встретил его. Саныч тогда изрядно повеселился в Мурманске, и перед возвраще-нием в родной Североморск заскочил в магазин за пивком, здоровье поправить. Сразу на крыльце магазина откупорил бутылку и отпил треть. Глаза заслезились, он с облегчени-ем выдохнул и тут увидел пред собой собачьи глаза. Нет, перед ним стоял человек. Весьма помятый, небрежно одетый, с всклокоченными жиденькими волосами. Но взгляд у человека был собачьим. Так смотрит вечно голодный, битый пёс на беляш, который вы едите на привокзальной площади. Человек же смотрел на пиво. Саныч протянул бутылку кивая – бери. Собачьи глаза полыхнули счастливо и, если б у человека был хвост, он сейчас завилял бы им что есть мочи. Дрожащими руками человек осторожно, словно ожидая подвоха, взял бутылку и жадно сунул горлышко в рот. Запрокинув голову, он влил в себя всё пиво, пенящееся в бутылке. После, наконец оторвавшись от горлышка, стал глубоко вдыхать осенний воздух замешанный на выхлоп-ных газах. – Немец? – неуверенно проговорил Саныч. Жалкая улыбка вдруг застыла на лице помятого чело-века. – Да, – осторожно ответил он. За его спиной вдруг просигналила проезжающая машина, и Немец дёрнулся, как от удара током. – Я Саныч, помнишь хабзайку? – обрадовался встре-че Саныч. Немец втянул шею в плечи. Мимика лица его стала меняться с нереальной скоростью. Радость, страх, интерес, отчаянье, тоска. Снова страх, словно он вновь “первак” и сейчас его заставят тянуть лотерейку, а после задувать фары проезжающих машин. – Ну же, вспоминай, – сказал Саныч. – Мы со Слав-ным у тебя дома пиво пили. Я тебя ещё под вилку под-стриг. – А-а! – обрадовано воскликнул Немец. – Конечно, помню! Ирокез. Привет бра…(он осёкся, не решившись сказать – брат). Как ты? – Нормалёк. Сейчас, кстати, со Славным зависали. Тебя вспоминали. А ты и вот он. – Ой, – вообще оживился Немец. – Может, к Слав-ному поедем? Тысячу лет не виделись, хоть и рядом жи-вём.