Валерий Еремеев - Тремориада

Справившись с туалетом, Саныч принялся отмывать кровавую корку, осторожно склонившись над ванной. И вдруг вспомнил: – Вон, одно быдло пьяное тут ходит… Дыра и есть дыра! Это он услышал за спиной, уж открывая дверь своего подъезда. – Я сумею простить вас, если сейчас же свалите отсю-да, – сказал, оборачиваясь к компании, Саныч. – Хотя, в жопу милосердие, вы назвали мою улицу дырой. Он ничего не помнил о драке, но кто победил – дога-дывался. Жаль, его жизнь не снимают американские кине-матографисты. У них бы хороший парень победил. А ведь он даже и фразу сказал киношную. Небрежно-пафосную, как хороший парень. Саныч усмехнулся своим мыслям и тут же скривился от боли. Он посмотрел на костяшки своих кулаков. Те были целёхоньки и ничуть не болели. “Вот и, слава Богу, – подумал он. – Лишь бы мерзавцы не пострадали”. Он вообще считал, что драться с незнакомцем, у ко-торого вполне может оказаться ВИЧ, гепатит и чёрт знает что ещё – полнейший идиотизм. И объяснил бы ему кто, Христа ради, зачем он вечно поступает не по своему раз-умению? Хуже собаки – всё понимает, но поступить пра-вильно не может. Саныч, склонившись, подставил под тёплую струю щёку и осторожно, пальцами продолжил отмывать въев-шуюся в щетину кровавую корку. Бледно розовая вода за-крутилась водоворотом вокруг стока ванной. И тут Саныч вспомнил свет, ворвавшийся в дверь подъезда. А в нём де-вичья фигура, спрашивающая: “Живой?””Точно, – подумал Саныч. – Это ж соседушка новая помогла добраться мне до квартиры, до диванчика”. И всё же он вчера был здорово пьян, и ничего подроб-нее вспомнить не мог.

Санычу больших усилий стоило снять окровавлен-ную футболку и штаны. На это ушло около получаса. Было очень больно, и к тому ж его начинало мутить. Может, толь-ко с перепою, а может, ещё и сотрясение мозга. Последнее радовало, последнее подтверждало наличие в голове серого вещества. А как ещё проверишь, когда вся жизнь напере-косяк, и поступки указывают на отсутствие ума? Уже будучи голым, Саныч принялся отмывать шею и грудь. На подбородок он махнул рукой. Окончательно смыть кровавую корку не давала щетина, а поломанную челюсть особо-то не потрёшь. Наконец, кое-как отмывшись, он глянул в зеркало на стене. Ну, уж не восставший мертвец, каким он вошёл. Но и не красавчик. На подбородке осталось много крови. Под глазом синяк небольшой, а вот на левом боку, на рёбрах, синяк здоровенный. Точнее сказать, синий весь бок. Слов-но его бульдозер сбил. Он отмыл стальную цепь, снятую с шеи перед умыва-нием. В её звеньях тоже засохла кровь. Затем одел вновь. Та звякнула медальоном с надписью на латыни: “Вся моя надежда на себя самого”. Мучил зверский сушняк, но Саныч лишь прополоскал рот и ограничился маленьким глотком. С воды его непре-менно стошнит. Так и челюсть в унитаз можно выронить. Кроме боли чувствовалась слабость во всём теле. В глазах заплясали светлячки от давления. Оставалось радо-ваться, что посетил ванну, пока были хоть какие-то силы. И тут он подумал: “А вдруг?” Добрёл до кухни. Открыл створку стола. И – о, чудо! Обнаружил чекушку водки! Когда её купили? Кто её купил? Как Митя о ней не узнал? Обо всем этом Саныч понятия не имел. Сам он никогда не покупал чекушек. Но на опохмел старался отложить всег-да. И порой, как сейчас, случались сюрпризы. Теперь ему из дому не выйти, этой чекушкой следовало распорядиться грамотно. Саныч сквозь зубы процедил полстопки и поко-вылял надевать трусы.

День он провёл в кресле перед телевизором. Подыма-ясь переключить канал, когда начиналась совсем уж не-стерпимая галиматья. Типа концертов по выходным. Водки выпил ещё раз, полстопки. А вечером, часов в семь, неожи-данно послышался звук открываемой двери. У Саныча с похмелья ёкнуло сердце. “Даже не проверил, заперта ль дверь”, – спохватил-ся он. Не шевеля корпусом, Саныч повернул голову и увидел на пороге комнаты вчерашнюю соседушку. – Извини, – сказала она. – Я без стука. Вчера дверь осталась открытой. Вот, проверила – до сих пор открыта. А тебе, наверное, сейчас тяжеловато ходить, гостям отворять. Как себя чувствуешь? РОК ЗВЕЗДА НА ПЕНСИИ. Друзья ушли Скорей, чем стали Миром, Которому На всё плевать, Лишь вороньё теперь Галдящей сворой Слетается Сюда клевать. 1.Когда-то было всё очень хорошо. Потому что было. И тем более – когда-то. Пусть ступеньки в магазин игрушек доходили почти до колена, и до ручки на его двери было не дотянуться. Пусть огромный мир с недосягаемыми дверными звонками и кнопками лифта был подогнан под боль-ших людей. Пусть так. Но при всём этом крутился-то этот мир вокруг маленького человечка. Куриные ножки – тогда не было окорочков, были нож-ки – от запеченной в духовке курицы доставались только ему. Вся сгущёнка, так редко появляющаяся в магазинах, была только для него. И, конечно же, все игрушки в доме принадлежали одному ему. Его возили на санках и читали сказки. Его жалели, когда он больно ушибался, заигравшись. И умилялись его смешным – палка-палка-огуречик – рисункам. Но то было когда-то. А теперь… Теперь этот долбаный мир соответствует его тридцатидевятилетним габаритам. И ступеньки в магазин игрушек подогнаны под его ногу. Но их ещё разглядеть надо. Да и игрушки изменились. – Два литра водки с серебром и четыре пачки сигарет, “Арктики” лёгкой, – сказал, покупая себе две новогодние игрушки, Саныч. Он сунул кассирше тысячную купюру. А что это имен-но тысяча рублей, Саныч разглядел дома через увеличи-тельную лупу. Разглядывай он через неё и сдачу – конфуза не избежать. Поэтому он просто сгрёб на ладонь остатки денег и сунул в карман куртки. Благо хоть руки не дрожали – перед походом в магазин он похмелился. Его тогда колотило нешуточно. И он, взяв двумя ру-ками бутылку, стуча горлышком о зубы, сделал два глотка. Водка обожгла горло, а всё нутро в ужасе сжалось. Саныч, мигом опустив пузырь на табуретку, схватил кружку холод-ного чая и загнал им рвотный позыв обратно. С минуту си-дел ни жив, ни мёртв, прислушиваясь к своим ощущениям. И, наконец, резко вскочив, метнулся в туалет, выблевав в унитаз выпитое. “Соседи, наверно, думают, что тут свинью режут”, – подумал Саныч, когда из его носа и рта вытекали тягучие остатки блевотины с соплями да слюной. Он обхватил унитаз, но практически его не видел. Так, расплывчатое пятно. После инсульта Саныч разли-чал лишь очертания предметов. А тут от блёва ещё и глаза слезились. Отсморкавшись, отдышавшись, умывшись ледяной водой, Саныч почувствовал себя лучше и вернулся в комнату. Уже менее трясущейся рукой, полагаясь на интуицию, плеснул с полстопки водки. Когда рука была тверда, он мог вот так, вслепую, разлить до полна по разнокалиберным рюмкам, не пролив ни капли. Талант не пропьёшь. Для верности взяв стопку двумя руками, наклонившись к та-буретке, махом выпил, откидываясь назад. Холодная водка вновь обожгла горло. Саныч, как и прежде, тут же запил чаем, подавляя рвотный позыв. Опять замер, прислуши-ваясь к организму. На этот раз удержать выпитое удалось. Облегчённо вздохнув, Саныч покачал головой. “Ай-яй-яй, ну и дела” Сознание начало проясняться. Конечно, было ещё хреново, но всё же. Минут пять назад он всерьёз опасался “белочки”. Или второго инсульта. Муки похмелья достигли апогея. Он уже дней пять практически не спал. Похмелив-шись, удавалось отключиться максимум минут на тридцать, но он все равно постоянно подрывался от кошмаров. Кроме того, всё время болели ноги. От ступней до колен они ныли, словно отмороженные. И, кроме этих монотонных мук, ноги периодически простреливала острая боль, внезапно устремляющаяся гвоздём в мозг. Врач на приёме заумно го-ворил об этом недуге и, наконец, на предложение “покоро-че”, ответил: “Пить надо меньше, водочка аукается…” Также сна не было из-за бешено скакавшего давления. Голова кружилась, Саныч чувствовал – расслабься он на секунду, и трындец. “Как там у Кинга? Выйду на поляну, где закончится моя тропа”, – усмехнулся. Отдышавшись, он вновь ронял голову на мокрую от пота подушку. А через пару минут, за-бывшись, опять подрывался, часто-часто дыша: – О, чёрт! О, Господи… Блин, сдохну… Саныч пытался достичь восьмичасового перерыва меж-ду стопками. А там, глядишь, и десятичасового, пока окон-чательно не выйдет из запоя. Резко бросать пить нельзя, это каждый алкаш знает. И вот он тянул время. К концу вось-мого часа уже не раз слышал какие-то, помимо бубнящего телевизора, несуществующие звуки. Мерещились какие-то движения. И Саныч, дёргаясь, опять шептал горячо: – О, чёрт! О, Господи! Блин, сдохну… Но вот, наконец, прошло восемь часов, и Саныч по-хмелился. Первая стопка не пошла, зато вторая прижилась. Наконец полегчало. Он посмотрел на экран телевизора. Там два оранжевых пятна, похоже, целовались. Саныч пригляделся: “Ёлки! Кэтрин Зета-Джонс!” – А жизнь-то налаживается! Вижу кой чего, – усмех-нулся Саныч, и уже более твёрдой рукой плеснул в стопку водки. – За самый новогодний фильм – “Зорро”! Когда фильм заканчивался, Саныч налил себе в тре-тий раз, полстопки, опорожнив бутылку, и – выпил. Нор-мально пошла. Он подошёл к большим настенным часам и разглядел, что уже восемь вечера. Через четыре часа наступит новый, 2012 год. Древние индейцы обещали конец света, и Саныч склонен был верить им. Поначалу не хотелось обращать на Новый Год внимания. Просто валяться и дохнуть себе дальше. Но водка зацепила. Депрессняк отступил. Здоро-вье поправилось. Мысли стали вменяемы. После водки по-чувствовал себя в твёрдом уме и трезвой памяти. И Санычу ох как не захотелось обратно в ад похмельный. Он был уве-рен, что все алкаши попадают в рай. Потому что муки за грехи свои принимают сполна при жизни, с бодунища. Но – только не на Новый Год! Одинокий, забытый, жалкий. В горячечных кошмарах, пожирающих его, стоит лишь на минуту забыться в дрёме. “Крюгер – мой Дед Мороз”. И вновь, отрывая жаркую голову от мокрой подушки, часто-часто дыша шептать: – О, чёрт… О, Господи… Блин, сдохну!Нет, только не сейчас, когда весь мир празднует. И Саныч, чувствуя прилив сил, стал собираться в магазин.