Третья истина - Лина ТриЭС

— Значит, мы пошли в театр? — спросила она вместо этого.

— Поняла, умная девочка.

— А вдруг меня не пустят? — раньше Лулу никогда не интересовалась, можно ли гимназисткам в театр — это ей было ни к чему. Театр — не цирк и не зоосад. Туда запросто, без взрослых, не пойдешь.

— Из-за формы? Опасаешься? Ну, отменим, провожу домой.

— Нет, нет, я так хочу в театр! Я не знаю такого правила. Я просто спросила, я всегда мечтала… именно об этом… в театр.

Виконт посмотрел на нее, пожал плечами и сказал:

— Многовато местоимений.

Лулу поежилась, но предвкушение чего-то таинственного, необычного, дополненное сознанием, что он, несмотря на прохладный тон, вряд ли выскочит из пролетки, помогли ей задать вопрос:

— А там поют, танцуют?

— Нет, мы идем на драматическое представление. Поют — в опере, танцуют — в балете. Впрочем, в «Снегурочке» могут быть и хороводы, и песни, слава Яриле и прочее! Потерпи!

— А у нас, в гимназии делали спектакль про ребенка без родителей — сиротка это называется. Я была мачеха.

— Значит, имеешь представление.

— А сиротка была Агаджанова — она такая толстая и румяная. Когда она вышла и спела, что умирает от голода на морозе, все так похохотали увесисто, — вспомнила Лулу Тонино словечко. Виконт только брови приподнял.

— А еще она на голову выше меня, а я — ее злая мачеха, обижаю сиротку, представляете?

— Что же не наоборот? Любишь характерные роли?

— Просто так выбрали! А я, между прочим, побила эту Агажданову и в жизни настоящей, недавно совсем. На тех днях!

— Побила эту румяную великаншу? Хм… И стоило?

— Очень стоило. На всей земле она самая противная. Я бы и еще ей дала, но с ними надо словами.

— Конечно, вы же девочки! — Лулу с огорчением уловила нотки равнодушия. Вообще, он говорил, как бы, не вдумываясь, и не глядя на собеседницу.

Они приехали. Лулу сказала:

— Удивительно. Я столько живу в Ростове, но не представляла, что где-то здесь есть театр. Смешно?

— Смешно. Кстати, я тоже тут не бывал.

— Вы тоже первый раз в театре?

— Ты шутишь? Я сказал, что не был в Ростовском театре. Посмотрим, многого ли я лишал себя. Впрочем, это, кажется, гастролеры.

Из магазина, на вывеске которого красовались замысловатые головные уборы, вышли две богато одетые дамы, одна из них — под руку с солидным господином.

Вторая, та, на которую посмотрела Лулу, вдруг удивленно и оттого громче, чем, очевидно, хотела, сказала своим спутникам:

— Это же Поль Шаховской! Он что, в Ростове? И что это за ребенок с ним?

Она чуть приостановилась, другая, потянув спутника за локоть, тоже замедлила шаг, и обе поздоровались с Виконтом, похоже, собираясь начать с ним разговор. Но он, ответив легким кивком, прошел мимо.

— Это кто? Такие нарядные?

— Кто? — задумался на ходу Виконт, — затрудняюсь тебе ответить. Не помню.

Дальше спрашивать не было времени. Они едва успели снять верхнее, причем Лулу стянула понезаметнее фартук и подсунула его под стойку гардероба, пока Виконт отдавал одежду и брал номерок. Проходя мимо большого зеркала, Лулу посмотрела, как они выглядят. Какой же он большой там, в зеркале! Лулу ему чуть-чуть выше локтя. Оба они одеты не особенно нарядно. На нем тот самый «серый походный». Значит, все-таки, по делам здесь… Добрый друг, воротник рубашки апаш, поражает белизной… И как же красиво все это смотрится, он лучше всех здесь, подтянутый и спокойный. Лулу преисполнилась гордости, но мысли ее бежали вперед. Впервые в театре! Она была полна предчувствий.

Свет погас, едва они успели усесться на свои места, занавес потянуло вверх, и Лулу растворилась в сказочном зачарованном лесу, где красавица Весна с великолепными синими ресницами говорила с Дедом Морозом о дочке. Лулу ни на минуту не отрывалась от сцены. Как хорошо! Хотя все время немножко хочется плакать. Жалко бедных Бобыля с Бобылихой, жаль Купаву, ее обманул Мизгирь, и самого Мизгиря тоже жаль — ведь снежная девочка не хочет его любить… А уж саму Снегурочку жалко-прежалко. У нее холод в сердце, она не может полюбить никого.

Как Лулу удерживалась на самом краешке стула, да еще вся устремленная вперед, непонятно. Она раскраснелась и, кажется, вообще перестала моргать. Купава побежала топиться, а Лулу вцепилась в ручки кресла.

Свет зажегся, зрители стали расходиться. КАК??? Неужели все? Не может быть! Они же пошли к царю. Это должны показать. Она повернулась к своему спутнику за разъяснениями и только сейчас подумала, что он и не пытался ее как-то успокоить, что-то шепнуть, объяснить или хотя бы посадить нормально. Он даже не смотрел в ее сторону, а бесстрастно разглядывал зал, в настоящий момент — потолок.

— Это что, перерыв? — осторожно начала Лулу.

— Да, антракт.

— Как переменка в гимназии?

— Угу, — продолжая свой осмотр, согласился Виконт. — Ну, это все эклектика!

— Где? Кто? Это она виновата? Я такой не заметила!

— Нет, мы определенно отвыкли друг от друга, — покрутил он головой. — Эклектика к страданиям Купавы отношения не имеет. Это я так, себе.

— Значит, кончится все хорошо? Раз не имеет?

— М-м-м, нет. Для Снегурочки нехорошо.

— Как ужасно! А что же такое будет? Умрет?

— Здесь дело не в судьбе ее даже. Видишь ли, она неестественна среди людей, — он помолчал. — Ты как-то слишком прямолинейно воспринимаешь сказку, я бы сказал, событийно. Ты же большая уже, пора понимать — здесь символика, поэзия.

— Снегурочка, что же, никого так и не полюбит?

— Смотри сама. Только особенно безоблачного конца не жди. — Виконт вздохнул и с удвоенным вниманием стал рассматривать стены и потолок.

— Я первую часть так смотрела! Ничего и никого вокруг не видела…

— Это я заметил.

Лулу тоже возвела глаза к потолку:

— Это там эклектика?

— Эклектика, — еще раз вздохнув, сказал Виконт, — это механическое смешение стилей, композиция разнородных элементов.

— Виконт, почему я никогда не понимаю слов, которые вы говорите?

— «Никогда», нечего сказать, обрадовала! Раньше ты находила со мной общий язык.

— Ой, нет, я не то хотела сказать, я вас лучше всех вообще понимаю!

— Зато я перестал тебя понимать.

— Виконт! — тихо позвала Лулу и только, когда он повернулся к ней и прозвучало характерное для него: «Что?», содержащее больше утверждения, чем вопроса, она заговорила, разгоняясь и стараясь, чтобы нахлынувшее волнение не помешало передать смысл:

— Вы знаете, вы думаете, я вас забыла? Я вас все время ждала, даже во сне. Потом подумала, что вы не приедете, и все равно ждала и ждала. Я каждый день про катание помню, и лето скоро вообще, уже ведь ноябрь! А вы ведь в какой-нибудь Белокалитвенской, как же я могла верить? А как вы про летучего голландца недорассказали… Я даже, когда чего-то не понимаю в книжке, представляю, как вы скажете это — и сразу лучше!

Ни русский, ни французский язык не помог Лулу объяснить, как же она счастлива тем, что он приехал, как ей хорошо и уютно возле него, сколько бы непонятных слов он не наговорил. Она хотела как раз сказать, что не поняла-то всего две последние фразы и просто неправильно попросила объяснить, но свет потух, и ее горячие излияния были прерваны. Не находя больше слов, она уткнулась в его плечо. Через мгновение почувствовала на голове его руку и услышала очень ясно, видимо, он наклонился:

— Не нервничай, Александрин, ты же умная девочка! Ты в театре, столько интересного! Я-то здесь при чем?

Дважды он назвал ее сегодня умной и как-то совершенно по-разному. Кажется, вот теперь, это был прежний, «летний» Виконт, но Лулу все не могла успокоиться: он перестал обижаться? Она пыталась заглянуть ему в лицо: когда он сердится, радужки становятся гораздо темнее. Но цвета глаз было в темноте не разглядеть, а по плотно сомкнутым губам и спокойному взгляду, устремленному на сцену, ничего нельзя было понять. Лулу осторожно подергала его за рукав.

— Ты рано забеспокоилась, до развязки еще далеко!

Но развязка была не при чем: она внезапно перестала жить в мире той сказки и переселилась в свою, в этот момент такую счастливую! Она — зрительница, пришла с родным человеком, он о ней заботится, а она с удовольствием смотрит спектакль. И если будет что-то страшное на сцене, или даже не на сцене — у нее есть надежная защита. Она так до конца спектакля и упивалась присутствием «своего» человека рядом — это было такое необычное и желанное ощущение для нее, что «не совсем безоблачный конец» не смог ее пронять.

Она снисходительно и сочувственно вздохнула, когда растаяла одинокая, чужая всем Снегурочка… но созвучнее всего ее настроению была приветственная песня Яриле.

…Когда они вышли из театра, причем Лулу так и не сумела извлечь свой фартук из гардеробной, было еще сравнительно светло.