Зов кукушки - Роберт Гэлбрейт

— Хлам, — радостно объявил Болт. — Где ты пропадал, Фед? А то пипл уже начал дергаться.

— Спасибо за беспокойство, — сказал Страйк. — Но, право, не стоит.

— Пару дней назад заходил к Нику с Илсой — только и разговору было что о тебе. Ты, говорят, в подполье ушел. О, спасибо, — кивнул Болт официанту, подавшему суп. — Ребята тебе обзвонились, но все время попадают на автоответчик. Илса считает, у тебя по женской части облом.

Тут Страйк сообразил, что известить друзей о разорванной помолвке будет проще всего через Болта, он — лицо незаинтересованное. Младший брат одного из старинных друзей Страйка, Болт не парился насчет их давних, тяжелых отношений с Шарлоттой. Поскольку Страйк не выносил участливых соболезнований и не собирался вечно делать вид, что у них с Шарлоттой все прекрасно, он отметил проницательность Илсы и попросил, чтобы друзья впредь не звонили в квартиру Шарлотты.

— Хреново, — сказал Болт, но тут же с полным безразличием к чужим неурядицам и с интересом к трудным задачкам ткнул приплюснутым пальцем в «Делл»: — А с этим что будем делать?

— В нем уже легавые покопались, — Страйк заговорил вполголоса, хотя окружающие явно понимали только кантонский диалект, — но я хочу кое-что перепроверить.

— У легавых классные айтишники. Если они что-то прохлопали, я тем более не найду.

— Может, не то искали, — сказал Страйк, — а может, нашли, да не доперли, что к чему. Их интересовали ее последние сообщения, которые я уже видел в распечатке.

— А что искать-то конкретно?

— Весь трафик за восьмое января и за предшествующие дни. Последние поисковые запросы, что-то в этом духе. Пароль не знаю, а к легавым обращаться лишний раз не хочется.

— Крякнем, без проблем, — пообещал Болт. Вместо того чтобы записать инструкции на бумажке, он вбил их в свой мобильный; Болт был на десять лет моложе Страйка и от руки без особой нужды не писал. — А ноут чей?

Услышав ответ, Болт переспросил:

— Этой супермодели? Клево.

Но интерес Болта к человеческим особям, включая мертвых и знаменитых, отступал перед его любовью к редким комиксам, электронным гаджетам и музыкальным группам, о которых Страйк даже не слышал. Съев несколько ложек супа, Болт нарушил молчание и живо спросил, на какую сумму он может рассчитывать.

Когда компьютерщик ушел с розовым ноутбуком под мышкой, Страйк похромал назад в контору. Перед сном он тщательно вымыл культю правой ноги, а потом наложил мазь на воспаленную рубцовую ткань. Впервые за много месяцев он принял болеутоляющее и только потом залез в спальный мешок. Дожидаясь, когда утихнет боль, он размышлял, не пора ли записаться на консультацию в центр реабилитационной медицины. Его неоднократно предупреждали о возможности таких осложнений, как отек культи, некроз, нагноение, набухание. Он знал, что симптомы лучше выявлять на раннем этапе, но содрогался при мысли о возвращении в те же пахнущие карболкой коридоры, к тем же докторам, которые будут бесстрастно изучать небольшой искалеченный участок его тела и подгонять протез, что потребует новых возвращений в этот тесный стерильный мирок, с которым, как надеялся Страйк, покончено раз и навсегда. Он опасался, что ему порекомендуют не нагружать правую ногу, воздержаться от лишних передвижений и снова встать на костыли. Прохожие будут глазеть на его подколотую пустую штанину, а дети — пронзительными голосами задавать глупые вопросы.

Поставленный на подзарядку мобильник коротко зажужжал, сообщая о приеме текстового сообщения. Страйк был рад всему, что могло бы отвлечь его от пульсации в ноге; пошарив в темноте у раскладушки, он поднял с пола мобильный.

Позвони пожалуйста когда будет удобно. Есть короткий разговор. Шарлотта.

Страйк не верил ни в ясновидение, ни в телепатию, но первой его мыслью было, что Шарлотта почуяла, о чем он сообщил Болту, как будто бы задев невидимую, туго натянутую нить, до сих пор связывающую их двоих, и тем самым придав их расставанию официальный статус.

Страйк вглядывался в маленький серый экран и читал между строк, как по ее лицу.

Пожалуйста. (Знаю, ты не обязан: я просто вежливо прошу.) Короткий разговор. (У меня есть законная причина добиваться разговора, так что давай переговорим быстро и четко, без скандала.) Когда будет удобно. (Я оказываю тебе любезность, признавая, что без меня ты способен чем-нибудь заниматься.)

Или так: Пожалуйста. (Откажешься — будешь последней скотиной, Страйк. Ты и без того попортил мне много крови.) Короткий разговор. (Знаю, ты боишься скандала. Не волнуйся, прошлого раза мне хватило навсегда: ты показал себя редкостным дерьмом.) Когда будет удобно. (Давай говорить прямо: меня всегда оттирали более важные дела — то армия, то еще что-нибудь.)

Вот прямо сейчас — удобно? — мысленно спрашивал Страйк, маясь от боли; анальгетики еще не подействовали. Он посмотрел на часы: десять минут двенадцатого. В такое время она еще не спит.

Мобильный вернулся на пол и продолжил молчаливую подзарядку, а Страйк накрыл глаза волосатой ручищей, чтобы не видеть даже узких полосок фонарного света, которые проникали сквозь жалюзи, расчерчивая потолок. Против его воли перед глазами возникла Шарлотта, какой она была в день их знакомства, когда в одиночестве сидела на подоконнике во время студенческой вечеринки в общежитии Оксфорда. Страйк в жизни не видел ничего прекраснее, и его однокашники тоже, судя по бесчисленным мужским взглядам украдкой, преувеличенно громким голосам, раскатам смеха и показным жестам, рассчитанным на одинокую молчаливую фигурку.

Глядя на нее от противоположной стены, девятнадцатилетний Страйк испытал то же самое чувство, какое в детстве вызывал у него свежий снег во дворе у дяди Теда и тети Джоан. Ему захотелось первым оставить свои следы на этой невыносимо гладкой поверхности, первым потревожить ее и первым нарушить.

— Ты же поддатый, — напомнил ему приятель, когда Страйк объявил о своем намерении подойти к этой девушке и поболтать.

Страйк и не спорил; прикончив седьмую за тот вечер пинту, он решительно направился к подоконнику. Его провожали любопытные взгляды, подначки, а возможно, и насмешки: ведь он смахивал на могучего Бетховена в роли боксера и недавно заляпал футболку соусом карри.

При его приближении девушка подняла голову, распахнула свои большие глаза, откинула длинные темные волосы, и открытый ворот ее блузы обнажил бледную ложбинку.

Кочевое, неспокойное детство, с вечными переездами и сменой школ, привило Страйку незаурядные навыки общения: он легко вписывался в любые компании малышни и подростков, умел смешить, почти ни с кем не ссорился. Но в тот вечер он едва ворочал языком. По воспоминаниям, его даже слегка качало.

— Чего тебе? — спросила она.

— Да вот… — Страйк оттянул футболку и показал кляксы соуса. — Как по-твоему, чем это можно отстирать?

Она невольно (он видел: ей хотелось сдержаться) засмеялась.

Через некоторое время в зал ворвался с кучкой лощеных дружков университетский Адонис, сын парламентария Джейго Росс, которого Страйк знал только в лицо и понаслышке; он застал их с Шарлоттой, увлеченных беседой, все на том же подоконнике.

— Где тебя черти носят, Шарлотта, крошка? — Росс застолбил свои права с помощью сердито-покровительственного тона. — Вечеринка Ричи — этажом выше.

— Я не пойду. — Она повернула к нему улыбающееся личико. — Мне нужно помочь Корморану отстирать футболку.

Так она прилюдно отшила своего парня, выпускника элитной школы «Хэрроу». Для Корморана Страйка это был миг самого грандиозного триумфа за девятнадцать лет его жизни: у всех на виду он похитил Елену Троянскую из-под носа Менелая, но сам от восторженного изумления даже не задумался об истоках такого чуда, а просто воспринял его как должное.

Лишь много позже он узнал, что кажущаяся случайность — или прихоть судьбы — была мастерски подстроена самой Шарлоттой. Через несколько месяцев она призналась, что хотела наказать Росса за какое-то прегрешение, нарочно зашла не в ту комнату и стала ждать, чтобы ее заклеил кто-нибудь из парней — не важно кто; так что он, Страйк, оказался всего лишь орудием пытки: Шарлотта исключительно назло Россу в первую же ночь переспала со Страйком, а он принял ее взвинченность и жажду мести за любовную страсть.

Первая ночь таила в себе все то, что впоследствии разлучало, а потом неодолимо тянуло их друг к другу: саморазрушение Шарлотты, ее безрассудство, желание ранить, и побольнее, невольное, но искреннее влечение к Страйку, прочное место в том замкнутом мире, где она выросла и впитала ценности, вызывавшие у нее презрение и пиетет одновременно. Так начались их отношения длиной в пятнадцать лет, а в результате Страйк, израненный телом и душой, оказался на походной койке и желал лишь одного — стереть из памяти Шарлотту.