Тони и Сьюзен - Остин Райт

— Я не имею права мешать.

— Я хочу, чтобы ты мешал. — Она задумалась. — Давай рискнем. Если он придет, я его не впущу. Скажу, что плохо себя чувствую.

Ему пришла в голову мысль. Почему нет?

— Хочешь, поедем ко мне?

— О, отличная мысль.

Быстро, пока Джек Биллингс не пришел. Она побежала в ванную, вынесла белый халат, второпях осмотрелась, соображая, что взять, остановилась на зубной щетке.

— Скорее, — сказала она, словно Джек Биллингс был уже у двери.

Когда они вышли из дома, мимо медленно ехала машина.

— Боже, — сказала она, — это он.

Машина проехала.

— Почему он не остановился? — спросила она.

Он вспомнил лес.

— Он посмотрел прямо на меня.

— Я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня неприятности.

— Пожалуйста, не волнуйся. Это не твоя забота.

В машине она сказала:

— Я с ним завтра объяснюсь. Что-нибудь придумаю.

Он подумал: помеха ли это? Хочу ли я нести ответственность за разрыв между Луизой Джермейн и ее любовником? Знаю ли я, какую должен занять гражданскую позицию?

Луиза Джермейн вошла в его дом глубокой ночью. Он включил свет. Она радостно огляделась.

— Я всегда хотела сюда прийти. Еще до того, как твоя жена погибла.

Она стояла посреди Лориной комнаты, смотрела на Лорины картины, на пианино, книжные полки, диван, кресло, кофейный столик. Надругалась над Лорой, потому что была не ею. Она не была ни его жена, ни его дочь, он едва ее знал — и тем не менее хотел прижать к себе как близкого человека, как члена семьи. От этого парадокса его голова пошла крутом.

Она сказала:

— Я хочу, чтобы ты мне все показал.

— Сейчас?

Она засмеялась, встала к нему вплотную и сказала:

— До завтра терпит.

Потом — собственно поцелуй, первый, уже глубокий, эта юная особа когда-то представлялась ему робкой, но она знала о таком целовании все и, вероятно, лучше, чем он. Она прижалась к нему животом и лобком, посмотрела на него, закинув голову, и спросила:

— Где будут увеселения?

— Наверху?

— В хозяйской спальне? Отлично, пойдем.

Он почувствовал легкое раздражение. Они пошли наверх. У двери он включил свет и остановился. Призрак Лоры. Тони удивился, так как думал, что она сняла запрет, но она была в комнате, которую пока не готова была оставить. Он заглянул в комнату Хелен, куда вход тоже был заказан, и потом в прохладную нейтральную гостиную.

— Пойдем сюда.

Увеселения. Она скрестила руки и стянула футболку, они разделись, все время глядя друг на друга, она уже не прятала победоносной улыбки. Она была худая, между ляжками лежала тень от бедер. Она тронула его член — девочка, которая была его аспиранткой.

Приглушенные смешки, воркотание, утыкание, щекотание. Ее тело было знакомо ему так, будто он знал ее всю жизнь. Туда можно, я хочу. Я даже не мечтала, что у меня с тобою это будет. Не торопить события — но время набухало, налилось и не могло ждать, и он поместился над Луизой Джермейн, по-маневрировал, ища ее, и оказался там. Он подумал: как хорошо вернуться.

В своей собственной гостиной, пока она ерзала на нем, он понял, что от двери кто-то смотрит. Отвергнутый Джек Биллингс. Церемония вступила в фазу неистовства, стрелка датчика зашкаливала. Это был не Джек Биллингс, это был кто-то на другой постели. Изменился цвет, снег загорелся закатом, одинокий лыжник оторвался, понесся с горы по пламенеющему снегу и рухнул вниз, в позднюю серую тень. На другой постели кого-то насиловал повернувшийся спиной человек, которого Бобби Андес бил по спине палкой. Тогда Тони Гастингс, хотя и добывал последнее обильное золото из Луизу Джермейн, почувствовал, что раздваивается: дух его отделяется от содрогающегося тела, чтобы сдернуть насильника с другой постели, но, будучи духом, не может его коснуться.

В комнате было тихо, как было на похоронах. Она гладила его по затылку. Людей не было слышно, может быть, они ушли. Он посмотрел на другую постель и обнаружил, что другой постели нет. Была Луиза Джермейн, милая и уязвимая, она смутно улыбалась, как только что разбуженный ребенок, и он, с облегчением от того, что она жива, испытал к ней нежность. Он был смущен случившимся между ними насилием и потрясен тем, что не увидел другой постели. Из этого, видимо, следовало, что две постели были одной, и в таком случае человеком, насиловавшим женщину, был он сам и его пытались остановись, а его дух, пытавшийся вмешаться, был всего лишь духом.

Он был разочарован: да, он знал — вообще ему с Луизой Джермейн хорошо, но вообще ему нехорошо, потому что дело еще не закрыто. Он спросил:

— Ты останешься?

— Я думала, это уже решено.

Среди ночи он захотел разбудить ее и сказать: слушай, а помнишь, как она соблазнила его в черничном поле за домом в Мэне? Когда Хелен каталась на велосипеде с другом, они с Лорой пошли туда с корзинками. На ней были шорты и легчайшая рубашка, теплый летний день, ни ветерка, он услышал за спиной ее смешок, обернулся и увидел, что ее рубашка расстегнута, а руки зацеплены за пояс шортов и тянут их вниз.

— Эй, друг, — сказала она, — что думаешь? — А потом — тишина и жужжание в колкой земле. — Успокойся, — сказала она ему на ухо, — сюда никто не ходит.

Затем вода, бегом за нею к камням, она нырнула голой, и он следом, злой холод, нырнули-вынырнули, и — боже, мы не взяли полотенца, — бегом к дому с шальной горящей кожей. Лора-атлетка, идет, размахивая руками. Зимой коньки, он иногда ходил с нею на каток, смотреть ее пируэты и фигуры, она учила его, хотя у него были слабые лодыжки и ноль способностей. Однажды она уехала кататься со своей подругой Мирой на север штата и не вернулась вовремя. Он лежал без сна до пяти утра, а ее все не было, и он думал, что их машина разбилась на заледенелой дороге. Не ее вина, была причина, по которой она никак не могла позвонить, теперь уже не вспомнишь. Ночи в темноте — рассказать о них Луизе Джермейн. Как правило, они волновались из-за Хелен — притворялись спящими, хотя и он и она знали, что ни он, ни она не спят, и и конце концов Лора садилась на постели и говорила:

— Что, этот ребенок до сих пор не вернулся?

Брак и волнения, Луиза. После того как врач при рутинном осмотре обнаружил новообразование, они ждали, пока угроза шаг за шагом не отступит, и отпраздновали это в китайском ресторане — наконец их будущее опять было свободно и ясно.

Мысль дли Луизы: выйдешь замуж будешь волноваться. Но когда она погибла, волнения прекратились, и ты можешь считать это облегчением. Он посмотрел на Луизу Джермейн, комок под одеялом, и подумал: давай мы на тебе женимся, когда приведем себя в порядок.

3

Со следующей страницы начинается «Часть четвертая». Так как для пятой части места не остается, получается четыре действия, симфония, и три четверти уже позади. Абрис книги вроде бы ясен, но Сьюзен все равно не может предугадать, что будет дальше.

За домом в Мэне было черничное поле, куда Сьюзен с Эдвардом ходили с корзинками за ягодами. Но секса не было. Это не она расстегнула рубашку, не она стянула шорты, не она сказала: «Эй, друг». Жалел ли Эдвард, когда писал, что она этого не сделала? Ей не по себе от того, как он описывает в своем романе секс. Явное утверждение, что Тони расцвел в сексуальном плане оттого, что врезал Рэю. Видения насилия и борьбы во время близости с Луизой. Потому ли секс для Тони связан с изнасилованием и смертью, что его травмировал Рэй, — или таково нынешнее представление Эдварда о том, что такое секс? Поговорить бы со Стефани, узнать.

Она могла бы сказать Эдварду, что Арнольд отказывает своему пенису в праве на насилие. Он никогда не хотел никого изнасиловать, не может помыслить секса против воли женщины. Сьюзен Морроу ему верит. Она думает: действительно ли мужчины делятся, как племена, на смиренников и буянов? Та потребность в насилии, что есть в Арнольде, проявляется на другой арене: в ритуальной последовательности — вымытые руки в резиновых перчатках, поднос и скальпель, отмеренный нажим и аккуратный надрез, сосредоточенность и контроль.

Их вариант секса таков: она пришла после душа, дверь закрыта, прикроватная лампа зажжена, Арнольд читает в постели. Неугомонные дети разбегались по дому, внизу телевизор, за дверью наверху Нильссон вверяет огню Брунгильду. Короткая ночная рубашка, шея и уши надушены. Она становится у постели там, где он читает. С внушительной серьезностью он глядит на ее колени, откладывает книгу. Его чуткая рука проходится сзади по ее ноге до излучины ягодиц и кружным путем оказывается спереди. Ей нравится вздувшийся член ее великого хирурга-мужа, его глаза, как у мальчишки перед бейсболом, она любит, когда он прижимается щетиной к ее щеке, любит, когда он входит в нее.