Жена немецкого офицера - Эдит Беер

Больше всего меня поразил тот факт, что, получая анестезию в родах, женщины начинали бесконтрольно бормотать и нередко говорили вещи, которые могли дорого им обойтись.

Например, одна девушка практически признала, что ребенок у нее не от мужа, а от пленного поляка. «Ян! Ян, мой дорогой!» – повторяла она.

Я закрыла ей рот и, низко наклонившись, прошептала ей в самое ухо: «Тише».

Одна фермерша, родив близнецов, призналась, что они с мужем прячут дома запасы сыра и нелегально забивают свиней. Еще помню, как одна женщина в бреду сказала, что слышала голос своего старшего сына на станции «Говорит Москва»: они начали транслировать рассказы плененных немецких солдат. Это признание было самым опасным из всех, что я слышала. Представляю, как эта мать обрадовалась, узнав, что ее сын пережил страшную бойню в России. И как же ей повезло, что об этом услышала только я одна.

В мае 1943-го один из врачей заметил, что я стала худой и бледной, и пригласил меня на осмотр. По его мнению, я недоедала. Он посоветовал несколько дней провести в постели и позаботиться об усиленном питании.

Этот неожиданный отпуск мы с Вернером использовали для поездки в Вену: я рассказала ему о фрау Доктор, Юльчи, Кристль и Пепи, и он хотел со всеми познакомиться. Я представляла его друзьям со смесью гордости – смотрите, я нашла защитника, он говорит, что любит меня, – и легкого беспокойства: он эксцентричен, у него сложный, взрывной характер, но, с другой стороны, может, он способен будет помочь.

Вернер остановился в отеле «Вандль» на Петерсплац. Я идти в отель побоялась и осталась у двоюродной сестры. Мы с Вернером съездили в Винервальд – я хотела показать ему панораму Дуная. Потом мы пошли на прогулку в холмы.

А сюда я приходила еще девочкой, не рассказывала я. На этой тропе я пела «La Bandiera Rossa» – в те дни социалистские песни можно было петь вслух, ничего не опасаясь.

Неожиданно разразилась гроза. Грянул гром, сверкнула молния. Я испугалась, но Вернер любил грозы. Мы отыскали небольшой навес рядом с тропой и укрылись там. Снаружи выл ветер, но Вернер успокаивал меня, нежно меня обнимая. В Вену мы вернулись на следующий день. Кристль уже собиралась уезжать в другой город, Юльчи паниковала, а фрау Доктор, словно львица, мрачно мерила шагами свой кабинет. Видите ли, все решили, что нас поймали. Все думали, что мы давно в руках гестапо.

Прямо перед отъездом Кристль показала нам недавно купленный большой отрез шелка. Ее магазинчику не хватало ассортимента, и Кристль придумала нарезать из этого шелка сувенирных шарфов. Но как их украсить?

Вернер улыбнулся. У него появилась мысль. «Я нарисую на шарфах достопримечательности Вены, – предложил он. – На этом – Собор Святого Стефана. На этом – Венскую Оперу. Здесь – голубым, здесь – золотом».

«Но где взять краски?» – спросила Кристль.

«Можешь на меня положиться», – пообещал Вернер.

Я поняла, что в самое ближайшее время на складе Арадо недосчитаются еще нескольких банок краски.

Как ни больно было снова расставаться с друзьями, я понимала, что перешла некую черту. И для себя и для них я превратилась в женщину Вернера. Они оценили его силу и сказали сами себе: «С этим человеком Эдит в безопасности» – точно так же, как я говорила себе: «С англичанами Ханси в безопасности». Теперь я была не отчаявшейся, бездомной, голодной жертвой. Теперь, благодаря своему защитнику, его воображению, его умению работать руками и доступу к необходимым материалам, я сама могла помочь тем, кто когда-то помог мне.

Я достигла совершенно нового уровня благосостояния, однако расслабиться не могла ни на секунду. В обмен на этот невероятный рост мне пришлось так глубоко утонуть во лжи, что я боялась потерять саму себя. Вена постепенно забывалась. С каждым днем я все слабее чувствовала связь с тем, что когда-то было для меня «настоящим». Порой я с ужасом думала, что скоро, взглянув в зеркало, увижу кого-то неизвестного. «Кто теперь знает, кто я такая? – спрашивала я себя. – Кто по-настоящему меня знает?»

Я работала в родильном отделении, среди бесчисленных младенцев. Я купала их, кормила, укачивала, успокаивала, когда они плакали. Принося детей на кормление, я видела, как радуются их матери.

«Мне уже почти тридцать, – подумала я. – Это немало. Я на собственном опыте знаю, как жутко, когда пропадают менструации, как страшно думать, что никогда не сможешь родить ребенка. Сейчас я могу это сделать, но долго ли еще продлится этот период? Возможно, меня снова поймают и заморят голодом. Кто знает? Кто знает, как долго продлится эта война, кто знает, какое нас ждет будущее? Возможно, это мой единственный шанс. Я живу с сильным, зрелым мужчиной, который ничего не боится и потрясающе умеет врать. Может, я смогу от него забеременеть. С ребенком я больше не буду одинокой. Ребенок всегда будет моим».

Я стала уговаривать Вернера завести ребенка. Он был против. От меня он детей не хотел. Видите ли, он верил в немалую часть нацистской расовой пропаганды и боялся, что в нашем ребенке будет доминировать еврейская кровь. А этого он не хотел. Мне пришлось найти способ обойти его нежелание.

Вечером я ждала Вернера у плиты, прислушиваясь к его шагам на лестнице. Я знала, что он часто заглядывал в замочную скважину: ему нравилось видеть, что я на кухне и готовлю ему ужин. Я вспомнила слова фрау Доктор: «Вот о чем мечтает большинство мужчин, Эдит – чтобы дома была теплая постель, чтобы ужин был наготове и чтобы их ждала женщина». Я чувствовала, что Вернер за мной наблюдает. По коже бежали мурашки. Он вошел. Я притворилась, что слишком занята готовкой и ничего не слышу. Вернер подошел ко мне сзади и на руках унес меня от плиты. Я даже не успела бросить ложку.

После ужина я предложила поиграть в шахматы. Я играла плохо, Вернер всегда выигрывал. Поскольку это были шахматы, он всегда заранее понимал, что выиграет, сразу замечал, что я где-то ошиблась, когда я притворялась, что не вижу этого. Мне нравилось видеть, как Вернер весь расслаблялся и сиял улыбкой, понимая, что снова выигрывает. Это неумение скрывать свое счастье казалось мне очаровательным. Шахматы всегда срабатывали. Лучших брачных игр и придумать было нельзя.

Я долго обдумывала каждый ход. Поигрывала ладьей, держа ее двумя пальцами. Задумчиво катала короля между ладонями и поставила не туда. Вернер сразу это заметил. Ферзь остался неприкрытым.

Взглянув на Вернера, я беспомощно пожала плечами. «Что ж, похоже, ты снова выиграл, – сказала я. – Поздравляю». Перегнувшись через столик, я поцеловала его.

Вернер взял меня на руки и унес в постель. Торопясь, он потянулся к ящику, где лежали презервативы.