Саквояж со светлым будущим - Татьяна Устинова

— И что ты у нее спросишь?…

Маша подумала секунду.

— Я еще не знаю. Но вчера она в кустах разговаривала со Стасом Головко о каком-то сроке. А потом весь вечер делала вид, что его не знает. Даже не взглянула на него ни разу. Почему?

— Почему?

— Я не знаю. Я хочу понять.

Родионов раздраженно пожал плечами, открыл было рот, чтобы что-то возразить, но в это самое время высокие двустворчатые двери распахнулись и появился Нестор. В руках у него был серебряный поднос с кофейными чашками.

— Кава! — провозгласил Нестор торжествующе. — Кава з вершками!

Маша и Родионов смотрели на него во все глаза.

— Никого немае? — удивился Нестор, бочком просеменил к столу и пристроил на него поднос. — Так просили же каву!

Великий писатель-детективщик замычал и большими шагами вышел прямиком в окно, где на лужайке скучал милиционер — или как там они называются на мове?…

Маша отпила кофе, который оказался таким же холодным и слабым, как и предыдущий, — из вежливости. Нестор сладко ей улыбнулся и взял себе чашку.

— Замучился, — пожаловался он и сложил губы трубочкой, приготовившись пить. — Эта что ж такое творится, когда вчора все было так чудэсненько, а сэгодни така бэда приключилась. И Мирослава Макаровна расстроены…

Маша глянула на него и спросила осторожно:

— А на этой даче часто бывают приемы?

— Та хто их знае! — печально сказал Нестор. — Я тут недавно роблю, бо до того в другым мисте…

— Так вы недавно здесь работаете? — удивилась Маша. — А мне казалось, что вы тут всю жизнь! И Мирослава Макаровна так вам доверяет!

— За шо я ей дякую!

— Простите?

— Спасибо ей большое, — прочувствованно сказал Нестор и еще раз отхлебнул. Маша внимательно за ним наблюдала. — Она чудисна женщина.

— Разве? А мне показалось, что…

— Та не, это она так, оттого шо ответственность на ей большая, прием этот, то да се!… А вообще она гарная, добрая такая.

— Добрая? — поразилась Маша. — По-моему, она очень резкая и не слишком…

— Та не, не! И гостей она любит, и стихи сочиняет! Вы ее стихи читали? И помогает всем. У нас целая община за ее счет живет.

— Какая община? — не поняла Маша.

— Та такая. Литературная. У нас тут трудно пробиться, а она всем помогает.

— Что значит — трудно пробиться?

— Да то и значит, — Нестор повел в воздухе чашкой, которую держал, изящно оттопырив мизинец, — это у вас там просто, а у нас с этим проблемы. Вы все захватили.

Маша ничего не поняла, и Нестор объяснил.

Оказалось, что российские издательства заполонили все, что только могли заполонить. Как сорняки заполняют райский сад, так русскоязычные авторы перекрыли кислород всем авторам, пишущим «на мове», и богатые московские и питерские издательства своей рекламой совершенно забили самобытные — впрочем, Нестор, конечно, сказал «самостийные» — киевские издательства. Народ дичает. От обилия кровавых детективов и слезливых дамских романов у него портится вкус. От обилия чужого языка у народа портится речь и национальное самосознание.

— Позвольте, — робко перебила Маша разошедшегося Нестора, — но вот, к примеру, в стране Швейцарии национальных языков два или три. Немецкий и французский точно и еще, кажется, итальянский.

Это не в счет, сказал Нестор. Что вы привязались к этой самой Швейцарии! У них свое, а у нас свое! И если сейчас не остановить экспансию, украинский язык будет забыт, уничтожен!

— И что делать?

А очень просто. Проще пареной репы. Нужно перестать привозить сюда русские книги. Тогда, хочешь не хочешь, украинские авторы станут писать свои, и все будет просто прекрасно. Чудесно просто станет все.

— Но позвольте, — повторила Маша, — даже Гоголь Николай Васильевич писал по-русски! То есть у него масса чудесных певучих малороссийских слов, но писал-то он по-русски! Может, дело не в том, что надо авторов запретить, а в том, что своих следует вырастить? Научить? Разрекламировать? Придумать книгам какие-нибудь нестандартные обложки, красивое оформление? Заставить людей вспомнить язык, который они за годы советской власти изрядно подзабыли? Ведь весь Киев говорит по-русски!

— В том-то и беда, — печально сказал Нестор, — в том-то и беда, что никто вспоминать не хочет, а хочет ваши детективы читать и мозгами совсем не шевелить! А если ими не шевелить, их и не останется вовсе, мозгов-то! На национальной литературе только и следует воспитывать патриотизм!…

«Ого, — подумала Маша. — Этот мальчик патриотизм воспитывать собирается!»

— А Мирослава Макаровна всем помогает. Деньги дает, помещение снимает, где поэты молодые собираются. Сборник издала, называется «Видрождення», «Возрождение» по-вашему. Она… светоч, если хотите. Светоч национальной культуры.

Может быть, потому, что Маша не читала ее стихов, и еще почему-то, но ей в то, что Мирослава светоч, как-то не очень верилось.

Видимо, скепсис был написан у Маши на лице, потому что Нестор вдруг засуетился, составил на поднос недопитые чашки, свою и ее, и стал отступать к двери:

— Я прэпрошую, но жаль, нэ можу дальше говорыть, бо мне надо найти Мирославу Макаровну…

Маша проводила его глазами.

Итак, Мирослава занимается благотворительностью и вообще очень милая и добрая. Всем помогает. Особенно тем, кто опасается русскоязычной экспансии и утраты национальной самобытности в литературе. Дает им деньги и вообще…

Странно, странно. Очень странно.

Оставшись одна, Маша Вепренцева некоторое время думала, потом встала из-за стола и прошлась по просторной и пустой комнате. Солнечный зайчик, переместившись на потолке, дрожал уже с другой стороны, и горячий и острый луч, отыскавший в серванте хрустальный фужер, вовсю играл с ним — отражался от граней, подпрыгивал, кидался в глаза горячими каплями, плясал по мебели и по натертому паркету. Маша зажмурилась, когда луч прыгнул ей на нос. Стало щекотно и горячо, и, как вчера, захотелось надеть майку, рваные джинсы и шлепанцы на плоской подошве и сначала бродить под соснами, а потом валяться на прибрежном песке, подставив лицо ветру, пахнущему водой и цветами.

Так они с Родионовым и не сходили на Днепр. А Мирослава все стрекотала, что он где-то рядом. Вот Катерина Кольцова наверняка сходила на Днепр, а если и не сходила, так это ничего, в следующий раз сходит! Как, наверное, хорошо быть свободной — во всем! Как, наверное, легко дышать, когда ты победительница — во всех отношениях! Как, наверное, легко любить себя, когда за спиной у тебя Тимофей Кольцов и вы с ним очень схожи в одном — он тоже любит тебя, именно тебя, и ты прикрыта этой любовью, как щитом рыцарей-тамплиеров!

Откуда в голове у нее взялись эти самые тамплиеры, она не знала, и какие такие у них щиты, она тоже не имела никакого понятия, но слово было красивое и почему-то шло Тимофею Кольцову.

Рыцарь-тамплиер.

Вот странно, почему Нестор, подчеркнуто мешавший русские и украинские слова, оставшись с ней наедине, вдруг заговорил по-русски, словно забыл, что должен говорить по-украински?…

И его речь про возрождение национальной культуры тоже показалась ей как будто знакомой, но откуда?… Откуда?…

Маша Вепренцева задумчиво постояла возле французского окна, потом обошла стол и взглянула на кипу газет, которые листал Веселовский. 

Газета. Газета?! 

Статья про развод Поклонных была в газете, и Маша просмотрела ее дважды, прежде чем сообразила, из-за чего Лида впала в такое бешенство. Газеты, которые смотрел шоумен, валялись там, где он их оставил, а той самой газеты, которую читала Маша, нигде не было.

Она просмотрела их еще раз и даже заглянула под стол. Нет газеты.

Что за ерунда?

— Вы что-то ищете?

Маша неожиданно вздрогнула, больно ударившись боком о край стола.

— Вы меня напугали. — Она перевела дыхание и улыбнулась.

— Почему?

— Потому что подкрались так, что я вас не слышала.

— Очень жаль, — сказал ее собеседник и улыбнулся приятной улыбкой. — Очень жаль, что вы меня не слышали.

В его голосе, холодном, как лед, было что-то такое, из-за чего Маша вдруг стала судорожно оглядываться по сторонам, отступать, а он надвигался на нее, и в отчаянии она вдруг поняла, что на лужайке за французским окном уже нет милиционера в фуражке с высокой тульей.

Она отдала бы полжизни за то, чтобы он там был.

Дмитрий Родионов открыл компьютер, сел и уставился в него. Компьютер был шикарный — подарок издательства к выходу его десятой книги. Легкий, тонкий, в титановом корпусе, изящный, какими бывают только очень дорогие хайтековские вещи. Родионов компьютер обожал и как-то особенно им гордился.

Он вытаскивал его из мягкой замшевой сумочки и устанавливал на коленях, даже когда летел из Москвы в Санкт-Петербург, хотя это было смешно: едва взлетев, самолет начинал заходить на посадку, и даже приниматься за работу было бессмысленно, но Родионов делал вид, что принимается.