(Интро)миссия - Дмитрий Лычев

На кровать, которая была придвинута к моей, никто из новеньких в этот вечер не лег. А на следующий день нашу часть ждали великие потрясения. Нет, тревогу не объявляли. Прямо громом среди ясного неба было сообщение Мойдодыра о том, что в наш штаб подселяют еще одну часть. Нет, я так и не научился понимать эту веселую вещь — армию. Ладно, если подселяют человека, ну, двоих… А тут — целую часть! К счастью, она оказалась маленькой. Десять офицеров и прапорщиков и четверо еще не привезенных солдат. Нам всем велели перебраться в одну спальню и для этого соорудить двухъярусные кровати. Таскать недостающие ложа мне не доверили, помня предостережения, повторяемые на каждой странице моей истории болезни. Этим занялись новенькие под чутким руководством Ростика. Тот через слово повторял, что он „Черпак Советской Армии“. Славик, призванный из соседнего с Ростиком города, подтрунивал над земляком. Ростик злился, пытался что-то приказать, но трое новичков дружно его послали. На попытку задираться зажали бедного „черпака“ в угол и наградили парочкой подзатыльников.

Ростик жаловался за обедом сержантам под мой злорадный смех. Те особо ребят не осуждали, зная говённый характер Ростислава. Юра лишь заметил, что поначалу быть такими прыткими не стоит. Славик кивнул головой в знак согласия. Я нравился ребятам — всем. Шутил непрестанно, чем поднимал пока что только настроение. Особенно им нравилось мое отношение к постоянным подначкам со стороны то Стаса, то Ростика, то солдат из соседней части. Те до сих пор не могли успокоиться из-за того, что меня оставили в покое и не гоняют, как молодого. Я откровенно плевал на всю эту армейскую иерархию, и молодежи это нравилось. Славик с Бобом спрятали у меня в кабинете прямо в сейф с секретными бумажками остатки гражданской жратвы. Вечером они, улучив момент, поднялись в кабинет начальника штаба за вторым ужином. Чести принимать его вместе с ними удостоился только я. Уже перед самым отбоем привезли еще одного новенького. Щепик выцарапал его на распределительном пункте, несмотря на то, что еще один солдат в этом полугодии не был нам запланирован. Мойдодыр твердо решил не отдавать никому украденного парня. Полночи парнишка готовил себе форму.

Естественно, мне не спалось. Хотелось поболтать и орально прощупать его на предмет годности в любовники. Паренек был похож на ребенка, но, несмотря на это, моим любимым типом не был. Скромный, вежливый Андрюха — из Могилевской области. Я недолго сидел с ним, ибо понял, что он всё равно никуда от меня не денется. Ростик упорно не хотел лезть на уже сооруженные вторые полки, но жребий указал ему на это. Я остался на своей кровати, и теперь Андрюха должен был лечь рядом со мной. Я не хотел его и спал спокойно. Ромка храпел, как мужчина. Пару раз Стас, спавший под ним, пинал его ногами снизу, и это в конце концов помогло украинскому парню занять положение, в котором он не мешал нам наслаждаться соитием с Морфеем.

Днем мне пришлось сходить в соседнюю часть за тушью и перьями, которые я выпросил у Мойдодыра для пущей своей значимости. В доме у соседей одна комната была нашей. Я быстренько отыскал целый набор красивых перьев и собирался было уходить, дабы поскорее начать творить шедевры, когда зашел один из местных „дедов“ — тот, с которым несколькими днями раньше я чуть не подрался у „химической“ столовой. Я сразу понял, что на сей раз межвойскового конфликта не избежать — уж больно агрессивным он был. Зато мелким. Я сбил его с ног, закрыл комнату и спокойно пошел к себе. Даже руки не тряслись. Рассказал Юрке со Стасом, они пообещали разобраться в причинах. А их, в общем-то, и не было. Просто парень был зол на свою молодежь. Решил, что я больной и слабый, и захотел на мне выместить свое зло. Вечером пришел мириться. Учитывая, что при стычке я совсем не пострадал, я протянул руку в ответ. Больше никто из соседей не позволял себе выпадов в мой адрес.

На следующий день нам представили нового командира вновь пополнившегося и единственного в нашей части взвода. Заменитель Мордоворота понравился мне сразу. Его выбрали из числа наших прапорщиков, причем настолько удачно выбрали, что он оказался не пьяницей. Простой мужик, добрый и приветливый, относящийся ко всем без различия по сроку службы и званиям. Мне окончательно начинало здесь нравиться. Подумать только: еще недели не прошло, а я уже настолько свыкся с местной обстановкой, что даже и про Минск думать забыл! Лишь иногда, особенно перед сном, вспоминал Сашку. Я прогонял, как мог, мысли о нём, и спокойно засыпал под раздававшееся над ухом сопение малыша Андрея.

Близился Новый год. Командование задумало устроить для детей офицеров новогоднее представление в здании нашего клуба. Мне было поручено нарисовать под это дело декорации. Для этого в мое распряжение выделили служившую раньше будкой киномеханика комнату, как и положено, с дырками в зал. Кино в клубе не крутили лет десять, но дырки остались. Рисуя всяких там зайцев, Дедов Морозов, Снегурочек и прочую ублажающую офицерских деток нечисть, я наблюдал в окошки за Славиком, мывшим полы в клубе. Эрекция не спадала, ибо он только и делал, что стоял раком. Вот он, мой первый здешний лавер! Он, на свою беду, возбудил меня и навлек на себя мою любовь. Я не отходил от него, рассказывая анекдоты и иногда помогая менять воду в ведре. Снегурочки кончились, и я полностью занялся Славиком. Тяжело будет его раскрутить! Да и не очень-то хочется просто трахнуться. Хочется любви, причем обязательно обоюдной. А он любить мужика не сможет. Ну да ладно — я его буду любить, а он пусть считает это настоящей мужской дружбой.

Мы нравимся друг другу всё больше. Остальных я просто не замечаю. Славик уже рассказал мне о себе всё, я тоже готов доверить ему свой маленький секрет, но не находится повода, пока не приходит ответное письмо от Ежа — без скабрезностей, подобных моим, но такое же несерьезное. Типа „Мы по тебе соскучились, хочется прижать тебя к себе и тискать, тискать…“ Или того хлеще: „Целуем тебя во все части тела, доступные губам и языку“. Я показываю письмо Славику. Он смеется, пока не начинает понимать, зачем я это делаю. „Да, я люблю мальчиков, но за свою непорочность можешь не волноваться — мы с тобой просто настоящие друзья, как мужчина с мужчиной“. Славик всего пару дней относился ко мне с настороженностью. Потом, видя, что целоваться к нему не лезут, успокоился и уже без страха приходит в мою киношную каптерку.

Между тем и другие ребята тоже осваивались. Ромка и командирский „газик“ нашли друг друга, и у них было полное взаимопонимание — такое, что даже мы со Славиком могли бы позавидовать. Денис и машина связи тоже находились на пути к интимным отношениям. Ростик, казалось, переживал расставание с любимыми краниками на писсуарах. Он как-то весь преображался, когда по вновь составленному графику подходила его очередь. Он с таким самоотречением драил краники и так подолгу, что мешал мне онанировать. Боб помогал прапорщикам в парке чинить машины и уже нахватался от них непонятных мне слов, выражавших отрицательно-неприязненное отношение к автомобильному транспорту. Иван с Андрюхой порой не занимались ничем и были как бы на подхвате всё у тех же словоохотливых прапорщиков. Сержанты по очереди ходили помощниками дежурного по части. В их обязанность днем вменялись ответы на звонки за пультом с огромным количеством кнопок, огоньков и переключателей. Раз в два часа они записывали так называемые сигналы, поступавшие откуда-то из центра. По инструкции, о каждом сигнале они обязаны были докладывать Мойдодыру — даже ночью. Но тот уже лет двадцать назад просёк, на какие сигналы следует реагировать, а на какие лучше всего наплевать. Список самых важных центровых ЦУ сержанты выучили наизусть и по пустякам товарища полковника от жены не отрывали.

Новая часть за один день въехала в наш штаб. Тогда же появились и их солдатики — трое новобранцев из белорусских деревень и младший сержант, Виктор, как нетрудно догадаться, тоже воспитанник высокопроизводительных Печей. Мне иногда казалось, что печанские сержанты были везде. Новобранцы оказались симпатичными. Один — здоровый бугай, второй — чуть помельче, третий — толстенький и оттого милый и смешной. Я решил пока оставить их в покое — мне бы со своими разобраться. Когда-нибудь, начав с черненького Виктора, я постепенно доберусь и до остальных.

Капитан Голошумов мне нравился всё больше. Не как мужчина — он в шахматы играл. Не то, чтобы сильно, но мне для разминки хватало. Сегодня на его дежурстве я устроил аттракцион — игру вслепую. Мы устроились в Ленинской комнате, наплевав на программу „Время“. Я сел лицом к телевизору и спиной к шахматной доске и Голошумову. По моей просьбе выключили звук, дабы не мешал сосредоточиться. С непривычки я попросил белые. Голошумов получил мат уже при выходе из миттельшпиля. Заорал, что я смотрю на отражение в окне. Задернули шторы, и он начал белыми. Партия была тяжелая, сослуживцы восторженно галдели и сбивали с мысли. Я всё же провел пешку в ферзи, и Голошумов под уничижающие подначки с шумом положил своего короля и с горя закурил прямо в Ленинской комнате, обдувая дымом престарелых членов Политбюро, укоризненно наблюдавших за нами со стены. Третью партию я провел с сигаретой в зубах. Еле спасся от матовой атаки и предложил ничью. Славик, самоотверженно болевший за меня, уговаривал Голошумова ее принять. Уговорил. Я подлил масла в огонь, подойдя к доске и показав Голошумову матовую комбинацию в три хода с его стороны. Он схватил доску и убежал с ней в дежурное помещение. Теперь он оттуда выкрикивал свои ходы. Вдруг перестрелка шахматной символикой с его стороны притихла. Я обернулся. Прямо передо мной стоял ничего не понимающий замполит. Ребята объяснили ему, из-за чего, собственно, задерживается отбой и клубится табачный дым в боготворимой им комнате. Он не поверил и попросил продолжать. Но позицию я почти потерял. „Зевнул“ слона, но шел на твердую ничью. Замполит, перебравшийся к Голошумову, посоветовал ему проигрышный ход. Капитан не посмел ослушаться майора, да к тому же духовного наставника. Через пару ходов они сдались. Не сказав ни слова, замполит ушел.