(Интро)миссия - Дмитрий Лычев

Самая длинная глава: 14.  Про палку-выручалку и дырку-растопырку

Мне наконец-то дали более ответственное задание, чем уборка отхожего места. Командир приказал, а скорее, попросил начать строчить списки тех самых воинов запаса, которые были в подчинении у шести наших командиров батальонов. Воины, как им и полагалось, находились в запасе, причем иногда на расстоянии восьми тысяч километров от родной, но неведомой им части. Я не мог скрыть ржачки, когда дошел до целого батальона, состоявшего из жителей Владивостока, Находки и Комсомольска-на-Амуре. Интересно, сколько этому стоящему на запасном пути бронепоезду понадобится времени, чтобы допыхтеть до родной части? Я уже привык к воинским штучкам, но с завидным постоянством возникали совершенно нелогичные армейские пассажи, подобные этому. Или еще лучше — списки следовало писать от руки. Наличие пишущей машинки игнорировалось напрочь. До сих пор не понимаю, с чего бы это. Говорили, так положено по Уставу. Ну ладно, это им со мной повезло. А если бы меня не было? Где найти человека, способного выводить хотя бы относительно ровные буквы? Устав об этом хранил гробовое молчание.

Мойдодыр, видимо, просёк, какое счастье свалилось ему на голову. Я было хотел расположиться в Ленинской комнате, но он, под предлогом того, что бумажки секретные, отправил меня в кабинет начальника штаба. Того всё равно не было. Предыдущий уволился по старости, а нового никак не могли подобрать. Сначала хотели найти достойного среди наших бравых шести комбатов. Вовчик рассказывал, какая заварушка при этом началась. До этого неразливаемые водой и водкой друзья и собутыльники стали если не врагами, то, во всяком случае, неприятелями. И страшными сплетниками. Ябедничали друг на дружку, как в детском садике. Вместо привычных Петь и Вань превратились в „товарищей майоров и капитанов“. Голошумов, хоть и являвшийся комбатом, посмеивался над своими коллегами. „Куда, — говорил он, — вам штаб вести! Вы ж кроме несчастных двенадцати солдат (нас, стало быть) других и в глаза не видели! Вот пришлют кого-то со стороны, тогда узнаете“. Как в воду глядел — прислали, но после Нового года. Мойдодыр решил. До этого собрал всех шестерых и прямо спросил, есть ли кандидатура, за которую они проголосуют единогласно. Какое там! Один майор при тайном голосовании опередил всех на один голос: два собрал — свой плюс Голошумовский. Остальные проголосовали сами за себя. Даже Мойдодыра развеселили. Тема закрылась сама собой, а комбаты отпраздновали окончание соревнования грандиозной попойкой, от которой не могли очухаться уже неделю.

Вот и в этот день они поочередно заходили ко мне в кабинет начальника штаба и давали ценные указания, которые в основном упирались в быстроту сотворения списков именно их запасников. Каждый хотел отнести свои списки на подпись Мойдодыру быстрее, чем остальные пятеро. Мне это сразу не понравилось. Риск нажить себе пятерых недругов был очень большим. Я пошел стучать Самому Справедливейшему Из Справедливых. Взвесив все „за“ и „против“, он согласился со мной, когда я предложил писать по очереди каждому комбату по алфавитной буковке и кончить всё в один день. Комбаты захотели возразить, но было поздно — индульгенцией я заручился.

Работы было аккурат до Рождества Христова. Подарок им будет. Торопиться я не собирался: минский опыт я впитал досконально. В армии иная трактовка закона сохранения энергии: делай вид, что работаешь. А в первый день я вообще от всех отмазался — надо было руку потренировать. Репетицию решил отложить на послеобеденное время, еще не зная, что от новых впечатлений рука начнет выводить чёрт-те что.

Перед обеденным построением нас неожиданно стало на три человека больше. Трое парней, только что с „гражданки“, были привезены Щепиком из распределительного пункта того же Борисова. Вот они, три моих новых сослуживца, стоят перед нашим строем и представляются робкими голосами. Первый, самый рослый — Владимир, которого я сразу же решил называть Бобом. Не знаю, почему. Может, потому, что один Вовик у нас уже был. А скорее всего, просто от того, что было в его внешности нечто американское. Нет, был он из белорусской деревни — самый что ни на есть деревенский парень. Но что-то от ковбоя в нём было. Симпатичный, мужественный. Лассо в руки — и вперед! Я бы, будучи резвой ланью, обязательно притормозил, чтобы он меня заарканил. Светлые волосы, слегка заметные залысины. Выглядел он лет на пять старше, чем было на самом деле. Чистые, добрые и ясные зеленые глаза смотрели на всех нас спокойно, без какого-либо волнения и испуга. Контрастом был взгляд второго, Ивана — уже с западноукраинской деревни. Не только смирение и волнение читалось в его глазах — было там и нечто плутовское, ненастоящее. Чуть пониже Боба ростом, шатен, с немного неприятной улыбкой, выдававшей полость рта, никогда не знавшую санации. Говорил о себе отрывисто, через каждое предложение вставляя: „Ну… я не знаю, що о себе сказать“. Мойдодыр, наконец, перестал мучить парня и передал слово третьему. Звали его Славиком. Маленький, накачанный, почти квадратный. Глаза светились добром и негой. Голос мягкий, почти вкрадчивый. Улыбка с ямочками на щеках. Милый. Как и Иван, из Западной Украины. Рассказывал о своей работе механизатором с гордостью. Руки могучие, сильные и грубые. Я чуть не задохнулся при рукопожатии — едва слышно было мое имя в ответ на его скромное „Славик“. Да, именно так — обязательно с ласкательным суффиксом. Я решил дружить прежде всего с ним. Показал спальню, умывальник. Перед самым построением на послеобеденный развод мы умывались вместе. Он, оголив мощный торс, плескался в холодной воде, издавая фыркающие, возбуждающие звуки. Я настолько был увлечен этим зрелищем, что залил пол-литра воды себе в брюки.

Всё бы ничего, но на разводе было страшно холодно. И это несмотря на то, что я стоял рядом с Бобом впритирку, чувствуя мощную струю тепла, исходившую от него. Славик мне понравился больше, но и Боб тоже притягивал. Нет, мне здесь решительно нравится! И никуда я отсюда не поеду. Тут я вспомнил про оставленного без присмотра Ёжика. Нет! Всё же, если бы существовало право выбора, я бы предпочел Минск, Сашку с его притворной холодностью. Но… Я вынужден довольствоваться тем, что есть. А это тоже не очень плохо. Во всяком случае, признался я себе, ожидалось худшее. Буду, как пчелка, летать над прекрасными цветками, собирая сладкий нектар…

Теперь же я сижу в кабинете начальника штаба, рука не слушается и выводит классический каллиграф детсадовского возраста. Принимаюсь за письмо Ёжику. Объяснений в любви нет: я вовремя представил, как они его развеселят. Пишу всякие гадости: „Ну что, мой дорогой, любимый и единственный, не отвык ли ты от моей задницы? Свербит она без тебя и твоей, буду откровенным, не очень-то большой игрушки. Трипперочек от „сестренки“ еще не подхватил? О, как бы был я рад подарить тебе себя на Новый год! Увы, не суждено — мне здесь и без тебя хорошо. Так что сходи в кулачок“. А на прощание, в самом конце письма — крупными буквами: „ЦЕЛУЮ В ЛОБОК“. Раз двадцать перечитываю написанное, раз пять хочу порвать, но что-то сдерживает. Да, именно таких отношений ты хотел. Я принял твои правила игры — получи то, что заслужил. Я тебя люблю с не меньшей силой, чем раньше, но ты больше никогда от меня об этом не услышишь. И даже не прочтешь.

Под вечер привезли еще двоих новеньких. Они приводили себя в порядок, Ростик выгонял их из умывальника (он опять сменил меня на почетном посту). Там-то я их и застал. Первый — на полголовы выше меня, двухметровый младший сержантик — Денис из Минска. Вернее, в Минске он жил, а к нам приехал из Печей. Это несколько меня озадачило, и я целых полчаса извел на то, чтобы выведать у него, не знает ли он каких-нибудь гадостей обо мне. Пронесло — не знает. Этим сразу и понравился. Ну, а если быть полностью откровенным, то не только этим. Лет в шестнадцать у меня был один двухметровый гигант, но с тех пор я успел забыть, какие они, эти ощущения, когда ползаешь по нескончаемому телу. Светленький, симпатичный, да и в голове что-то есть. Надо бы при случае полюбить его. Хотя, дорогие мои, конкуренция из-за меня у вас обещает быть тяжелой: вас, красивых, много, а я один. Второй парнишка, тоже младший сержант и тоже из Печей, был родом из Полтавской области, в которой я провел почти что всё детство. Знать бы о тебе лет эдак восемь назад! Где ж ты раньше был? Ромка, темненький милый украинец. Нос картошкой. Глаза абсолютно черные. Примерно моего роста. Будущий водитель нашего Мойдодыра. Боже, как хочется стать командиром этой части! Хотя б на недельку…

Я вертелся вокруг них весь вечер. Стас с Юриком объясняли распорядок, помогали троим армейским новичкам пришивать погоны и прочие атрибуты, отличавшие их теперь от простых смертных. Славик закончил первым, и мы с ним курили на улице, в беседке, в дневное время используемой офицерами для перекуров, а в летнее время — и для игры в бильярд. Я закурил свой неизменный „Опал“, Славик — „Приму“. Ему хотелось в армию. Все его одноклассники из нее давно поприходили, он же задержался в сельскохозяйственном техникуме. Теперь он механизатор с образованием. У него никогда не возникало мысли откосить от армии — так он ответил на мой вопрос. Как бы на него смотрели в селе, если бы он остался дома? С любым диагнозом его бы просто не поняли и при каждом удобном случае поднимали бы на смех. И девки бы не любили… Тоже мне, нашел, о чём жалеть! Ничего себе порядочки! Отстали вы всё-таки от цивилизации. У нас в столице на смех поднимут меня, как только я дембельнусь. Мол, дурак — не смог вовремя откосить и потерял лучших два года жизни. Не понял Славик меня. Тему пришлось закрыть на время. Я спросил лишь, много ли девочек он перепортил. „Да нет, не очень — за десяток едва переберется“. Что ж, остается тебе меня испортить… А вслух пожелал ему спокойной ночи.