Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Оглядывая круглую комнату, я продолжал свою болтовню. В первый раз я увидел слабые знаки, вырезанные на красном оконном стекле, и как тени этих знаков, выступающие слабыми, чуть более темными линиями, пересекают странные символы, изображенные на внутренних стенах башни. Я не мог придумать никакого другого объяснения, кроме того, что Прейратс превратил верхнюю секцию башни Хьелдина в своего рода огромные водяные часы. Я думал и думал, но вплоть до сего дня не смог придумать никакого объяснения, которое достаточно хорошо отвечало бы всем этим фактам. Черное Искусство, которому посвятил себя Прейратс, сделало песочные и солнечные часы беспомощно неточными.

Мириамель не перебивала его довольно долго, потом наконец спросила:

— Итак, что же было дальше?

Кадрах все еще медлил. Когда он продолжил, то стал говорить чуть быстрее, как будто эта часть была для него еще более неприятна, чем предшествующая.

— После того как я кончил рассказывать Прейратсу все, что знал, он обдумывал услышанное, пока последнее серебро заката не ушло из одного окна и не появилось в углу следующего. Тогда он встал, махнул рукой, и один из его слуг подошел ко мне сзади. Что-то ударило меня по голове, и больше я ничего не помню. Я проснулся в чаще у Кинслага, моя разорванная одежда была покрыта пятнами засохшей крови. Думаю, они приняли меня за мертвого. Конечно, Прейратс не счел меня достойным никаких усилий, даже и того, чтобы как следует убить. — Кадрах остановился, чтобы перевести дыхание. — Вы можете подумать, что я должен был быть очень счастлив, что остался жив, чего никак нельзя было ожидать. Но все, что я мог сделать, — это заползти подальше в кустарник и ждать там смерти. Но дни были теплые и сухие; я не умер. Когда я достаточно оправился, то пошел в Эрчестер, где украл какую-то одежду и немного еды. Я даже выкупался в Кинслаге и после этого смог пойти туда, где продавалось вино. — Монах застонал. — Но я не мог покинуть город, хотя безумно стремился к этому. Вид башни Хьелдина, возвышавшейся над внешней стеной Хейхолта, ужасал меня; тем не менее я не мог бежать: я чувствовал себя так, как будто Прейратс вытащил часть моей души и держит меня на привязи, как будто он в любое время может позвать меня назад и я пойду. И все это несмотря на тот факт, что его, очевидно, совершенно не заботило, жив я или мертв. Я оставался в городе, воровал, пил, безуспешно пытался забыть ужасное предательство, которое я совершил. Я не забыл, конечно, — я никогда не забуду этого, — хотя постепенно я стал достаточно силен для того, чтобы вывернуться из-под тени башни и бежать из Эрчестера… — Казалось, он собирался сказать что-то еще, но потом только содрогнулся и замолчал.

Мириамель снова схватила руку монаха, царапавшую деревянную скамью. Где-то к югу раздался одинокий крик чайки.

— Но ты не можешь винить себя, Кадрах. Это глупо. Всякий бы сделал то же, что и ты.

— Нет, принцесса, — печально пробормотал он, — не всякий. Некоторые умерли бы, прежде чем поделиться такими страшными секретами. И что более важно, другие не отдали бы сокровища, особенно такого опасного сокровища, как книга Ниссеса, за несколько кувшинов вина. Мне оказали доверие. Это то, для чего был предназначен Орден Манускрипта, Мириамель, — для того, чтобы сохранять знание, и для того, чтобы уберечь его от таких, как Прейратс. Я не сделал ни того ни другого. Кроме того, Орден предназначался для того, чтобы наблюдать за возвращением Инелуки, Короля Бурь. А я способствовал этому, потому что я уверен, что дал Прейратсу способы найти Инелуки и заинтересовать его в делах людей, — и все это зло я совершил просто для того, чтобы спокойно пьянствовать и делать свой помутневший мозг еще темнее.

— Но почему Прейратс хотел узнать все это? Почему он так интересовался смертью?

— Я не знаю. — Голос Кадраха звучал устало. — Его разум сгнил, как прошлогоднее яблоко. Кто знает, какие чудовища могут вылупиться у такой твари?

Рассердившись, Мириамель сжала его руку:

— Это не ответ.

Кадрах немного выпрямился.

— Простите, моя леди, но у меня нет ответов. Единственное, что я могу сказать, судя по вопросам, которые задавал мне Прейратс, я не думаю, что он искал встречи с Королем Бурь, особенно в первое время. Нет, у него был какой-то другой интерес в том, что он называл «говорить сквозь пелену». И я думаю, что, когда он начал исследования в этих лишенных света областях, он был замечен. Большинство смертных, которые были обнаружены там, уничтожены или лишены разума, но я думаю, что в Прейратсе почувствовали возможный инструмент будущего возмездия Инелуки. Судя по тому, что вы и другие рассказывали мне, он действительно оказался очень полезным инструментом.

Мириамель, замерзшая на ночном ветру, сжалась в комочек. Что-то из того, что сейчас сказал Кадрах, засело у нее в голове, требуя размышлений.

— Я должна подумать.

— Если я внушил вам отвращение, моя леди, в этом нет ничего удивительного Я стал невыразимо отвратителен даже сам себе.

— Не говори глупостей. — Она импульсивно подняла его холодную руку и прижала ее к своей щеке. Ошеломленный, он замешкался на мгновение, прежде чем отнять ее. — Ты совершал ошибки, Кадрах, так же как я, так же как и многие другие. — Она зевнула. — Теперь нам надо поспать, чтобы утром мы смогли грести. — Она проползла мимо него по направлению к импровизированной каюте.

— Моя леди? — сказал монах, в его голосе явственно слышалось удивление, но она не сказала больше ни слова.

Спустя некоторое время, когда Мириамель уже погружалась в сон, она услышала, как он заполз под укрытие из промасленной тряпки. Он свернулся у ее ног, но дыхание его оставалось тихим, как будто он тоже размышлял о чем-то. Вскоре мягкий плеск волн и покачивание стоявшей на якоре лодки засосали ее в сон.

4

ВСАДНИКИ РАССВЕТА

Несмотря на холодный утренний туман, серым плащом завесивший Сесуадру, Новый Гадринсетт пребывал почти в праздничном настроении. Прибытие отряда троллей, который Бинабик и Саймон переправили через замерзающее озеро, было первым радостным происшествием в этом году, в котором все остальные события были почти сплошь дурными. Когда Саймон и его маленькие друзья шли по последнему обдуваемому ветром отрезку старой дороги ситхи, волна гомонящих ребятишек, опередивших своих родителей, выплеснулась им навстречу. Горные бараны, закаленные в шуме селений Йиканука, не сбивались с шага. Некоторые тролли — пастухи и охотники — протягивали жесткие коричневые руки и сажали к себе в седла самых маленьких детей. Один мальчик, не ожидавший такого внезапного и близкого знакомства с вновь прибывшими, разразился громким плачем. Тролль, поднявший его, огорченно улыбаясь через редкую бороду, бережно, но крепко держал брыкающегося парнишку, чтобы тот не свалился прямо на бараньи рога. Вопли мальчика перекрывали даже крики остальных детей и непрерывный звон и гудение йиканукского войска.

Бинабик предупредил принца Джошуа о прибытии своих соплеменников до того, как повел Саймона в лес; в свою очередь принц предпринял все возможное, дабы организовать надлежащую встречу. Баранов отвели в теплые стойла в пещерах, где они могли жевать сено вместе с лошадьми Нового Гадринсетта. Ситки и ее тролли, все еще окруженные толпой разинувших рты поселенцев, промаршировали к овеваемой ветрами громаде Дома Расставания. Жалкие продовольственные запасы Сесуадры соединили с дорожным провиантом троллей, и все были приглашены к скромной трапезе. Теперь в Новом Гадринсетте было уже достаточно горожан, так что прибавление сотни даже таких миниатюрных мужчин и женщин сделало пещерный дворец ситхи забитым почти до отказа, но зато в зале сразу стало теплее. Еды было маловато, но общество получилось захватывающе экзотичное.

Сангфугол в своем лучшем — разве что только слегка потертом — камзоле представил на суд собравшихся несколько любимых старых песен. Тролли аплодировали, хлопая ладонями по сапогам, — этот обычай весьма очаровал жителей Нового Гадринсетта. Мужчина и женщина из Йиканука, побуждаемые своими товарищами, в свою очередь показали акробатический танец с крючковатыми пастушьими пиками, состоявший из огромного количества прыжков и трюков. Большинство населения Гадринсетта, даже те, кто пришел во дворец подозрительно настроенным к маленьким чужеземцам, слегка оттаяли. Только горожане, приехавшие непосредственно из Риммергарда, казалось, сохраняли недобрые чувства: долгая вражда троллей и риммеров не могла прекратиться после одного ужина с песнями и танцами.