Красная площадь - Пьер Куртад

— Хотелось бы мне жить в деревне, — заметил Симон. — Ходил бы на рыбалку, вечером возвращался бы домой в сопровождении пса.

Оба рассмеялись.

До слуха их донесся треск моторов — шли грузовики.

— Двинулись, — заметил Прево.

— Ты считаешь, что все уже изменилось?

— Конечно, — сказал Прево, — …если только известие не ложное… Ведь могли пустить утку, чтоб посмотреть, какая будет реакция. Выявят кого надо, а потом — пожалуйте сюда, господа хорошие… Не говоря уже о том, какое это вызовет разочарование и как отрицательно скажется на отношении к СССР…

Внизу, по дороге, уже окутанной сумраком, в какой-нибудь сотне метров от них двигалась колонна грузовиков, урчали моторы, скрежетали тормоза.

Приятелям показалось, что под брезентом они различают пушки. Они замедлили шаг, затем остановились. Симон подумал, уж не стремится ли он подсознательно отдалить наступление минуты, когда в деревне они узна́ют правду.

— Знаешь, — наконец сказал он, — я ведь, собственно, не сам слышал радио. Но ребята-то все-таки слышали…

— Значит, ты не слышал? — спросил Прево.

— Я и сам не знаю, слышал я или нет, — сказал Симон. — Ты же знаешь, как становятся известными такие новости…

— Запомни одно, — сказал Прево, — если сегодня это еще не правда, то рано или поздно это все равно произойдет…

До них долетели звуки взрывов — они следовали один за другим.

— Где Орлеан? — спросил Симон.

— Слева от нас, — ответил Прево. — А что?

— Далеко отсюда?

— Да километров двадцать, по-моему.

— Тогда был бы виден собор, — заметил Симон.

Он отломил ветку орешника и стал обдирать кору.

В небе загорелись звезды. Услышав звук самолетов, приятели подняли голову.

— Вот свиньи, — сказал Симон. — Развлекаются! Для них это действительно красивая война. А у нас ничего нет…

— Ну, этого мы не знаем, — перебил его Прево. — О том, как все было на самом деле, станет известно лет через десять или двадцать, когда историки изучат вопрос, а сейчас мы можем только предполагать. Догадываться по слухам… Мы же ничего не знаем… — Он вздохнул. — Как видишь, я все-таки правильно поступил, решив окапываться… Пошли…

Спустившись на дорогу, они некоторое время шли вдоль колонны грузовиков. Никаких пушек на грузовиках не оказалось. Люди, сидевшие в машинах, перекликались друг с другом, но рев моторов заглушал их голоса. В воздухе висел густой запах бензина и пыли. Стояла светлая июньская ночь: под брезентовыми навесами видны были хмурые лица. Симон машинально похлопывал по ноге веточкой орешника.

— Наверно, это неправда, — заметил Прево. — Иначе они бы знали.

— А может, они и знают?

— Нет, — сказал Прево. — Они вели бы себя по-другому. Все было бы по-другому. А это все то же, что мы уже видели…

У въезда в деревню дорога делала крутую петлю, возле которой образовалась пробка. Большим грузовикам приходилось маневрировать, чтобы дважды развернуться. Какой-то сержант, размахивая карманным фонариком, что-то кричал, но слова его тонули в грохоте грузовиков, то включавших, то выключавших скорости. Симон и Прево прижались к стене какой-то фермы. Один из грузовиков неожиданно дал задний ход. Люди, сидевшие под брезентом, закричали, зачертыхались.

— Что такое? — воскликнул Симон. — В чем дело?

Он видел при свете фар изодранную в клочья афишу, оповещавшую о том, что летом здесь гастролировал цирк. Прошло несколько секунд, прежде чем он заметил среди группы жестикулирующих, толкающихся людей Прево, лежавшего на земле почти у самых его ног.

— Задело его, — сказал кто-то. — Эх, черт! Надо же было так задеть! Придется отнести его на ферму.

Симон услышал еще, как кто-то сказал:

— Жив пока. Внутреннее кровоизлияние. В таких случаях ничего не поймешь. Он еще дышет. Но протянет недолго. И чего он здесь торчал!

Симон настолько оторопел, что ничего не чувствовал. Он машинально пошел за солдатами, которые подняли Прево и понесли на ферму. Он услышал, как кто-то сказал:

— Вы мне испачкаете покрывало!

— Ну так сними, бабушка, свое покрывало. Да поживее, черт подери!

Крестьянская кровать оказалась чересчур высокой. Пришлось уложить Прево на три соломенных стула. В комнате горела лишь крохотная керосиновая лампа и было почти темно.

— Вот уже два дня, как нет тока, — сказала женщина. — Я никуда не пошла. Слишком я старая. А скотина вся разбежалась.

— Вот скупердяи, — заметил один из солдат, — только и думают о своей мошне!

— Боюсь, что ему ничем нельзя помочь, — сказал кто-то, обращаясь к Симону.

Только тут Симон увидел лицо Прево, перепачканное землей, смертельно бледное под шапкой рыжих волос, и понял, что произошло. Он нагнулся к раненому и в тревоге прошептал:

— Рыжий! Рыжий! — Симон ведь никогда не звал его по имени. И тихо добавил: — Но какой идиотизм! Какой идиотизм!

Он взял помертвевшую руку, свисавшую с импровизированного ложа, приподнял ее и осторожно сжал ладонями.

— Вам, может, чего-нибудь надо? — спросила старуха. — Только вот горячего у меня ничего нет.

Симону показалось, что грудь Прево слегка приподнялась. Он нагнулся к нему и, приблизив губы к самому его уху, перепачканному кровью, прошептал:

— Знаешь, Рыжий, а слух-то подтвердился! Насчет России — подтвердился!

Впоследствии он не раз убеждал себя, что в эту минуту на побледневших губах промелькнула легкая улыбка.

Старуха подошла к ходикам.

— Что вы делаете? — спросил Симон.

— Так уж положено.

И она остановила маятник. Человек, сказавший, что Прево уже ничем нельзя помочь, спросил Симона, знает ли он покойного.

— Да, — сказал Симон, — это мой товарищ.

Только тут Симон заметил, что у спрашивавшего нашивки военного врача.

— В таком случае возьмите его документы.

— Хорошо, — сказал Симон, но не двинулся с места, потрясенный