Пастырь добрый - Надежда Попова

– И пиликает эта гадина, – добавил Ланц угрюмо, – руководя действиями жертвы на расстоянии… Жаль, что дудка сегодня не была настолько любезна, чтоб назвать девчонке конечный пункт. Вот это было б точно благоволением свыше.

– Secundo, – продолжил Курт, оставив слова сослуживца без ответа. – На сей раз имеем чадо из небогатой, не известной семьи, не из той, от которой зависит благосостояние Кёльна; ergo – рассыпается одна из моих версий касательно мотивов преступлений.

– Не сказал бы, – возразил Бруно; умолкнув, бросил вопрошающий взгляд на Керна, испрашивая на сей раз дозволения говорить, и пояснил: – Все, напротив, логично и укладывается в твою теорию. Возможно, «система управления городом» или «экономика Кёльна»… или что там еще для всех вас важно… и пострадали в некотором роде по причине общей подавленности одного из первых торговцев и бюргермайстера; возможно, горожане и испытывают некоторую удрученность происходящим (дети, все ж-таки), однако же – до сих пор страдали лишь те, чья жизнь является предметом зависти, а то и порицания. Они одарены судьбой, у них все в жизни как надо; самое большее, на что они могут рассчитывать в смысле сочувствия, – это «слыхал, у бюргермайстера сынка порешили?» – «Вот жуть-то». И это все. В лучшем случае. Если кто-то хочет восстановить город против ведущих дознание, то есть против нас, если кому-то требовалось посеять пусть не панику, то хоть смятение в умах – бить надо не по кошелькам, а по душам, и по душам всех. До сего дня это были те, кто ближе к вам, – верхушка общества; и это заставило вас шевелиться. Теперь взялись за простых смертных, коих, замечу, в Кёльне больше. Вот их мнение и будет решающим, именно от них зависит, вышибут ли ворота Друденхауса, когда терпение иссякнет.

– Все это, – неспешно возразил Ланц, – было бы справедливо, когда б происходило в ином месте. Это вольный город, Хоффмайер, и здесь все иначе. Здесь другие люди. Это тебе не деревня.

– Не хотелось бы показаться неучтивым, – чуть осмелев, отозвался Бруно, – однако, отучись вы в университете – хоть бы и неполный год, – вы заговорили б иначе. Неужто ваши информаторы из студенческого сообщества вам никогда не передавали, какие мутные идеи бродят там?.. Списать все едва лишь на молодость и горячность нельзя. «Вольный город»… С одним за время пребывания под опекой Инквизиции я согласился точно: больше воли – больше вольнодумства. Я знаю, о чем говорю, не только с чужих слов; я сам этого не избежал, хочу напомнить.

– То студенты; с вами всегда проблемы. От большого ума беситесь.

– Согласен, – кивнул Бруно, не задумавшись. – А все прочие бесятся оттого, что оного ума не имеют, зато имеют самомнение, звание вольного горожанина и нехорошие мысли. В конце концов, майстер Ланц, упомянутая вами деревня – недавнее прошлое едва ль не каждого в этом городе, а кое-кто вовсе напрямую родом оттуда, горожане в первом поколении. А свобода бьет по мозгам похлеще шнапса, ее хочется все больше, да к ней неплохо б еще богатства и еще чего-нибудь… Рожденная этой свободой зависть к тем, кто такой же по status’у, но иной по факту, кое в ком, убежден, вызвала даже радость по поводу произошедшего, в лучшем случае оставив равнодушными.

– Все же сомнительно…

– Рискую нарваться на очередной посул меня выпороть, однако же хочу напомнить кое-что, – чуть снизил тон Бруно. – Припомните – когда в ваш дом бросили горящий факел, кого это взволновало? Когда ваши дети погибли – это вызвало хоть какой-то отклик? Убежден, что один-единственный – страх; каждый ходил по Кёльну, вжав голову и ожидая, что инквизитор с горя и злости пойдет вразнос. Если кто и проронил хоть слово сочувствия, то разве какая особо благочестивая матрона преклонных лет. А большинство – неужто сомневаетесь, что большинство в первую очередь подумало «есть Бог на свете»?

– Логика есть, – проронил Керн сумрачно, не дав подчиненному ответить. – Продолжай.

– Теперь в пострадавших все – богатые, бедные, без разницы. Точнее, так, я полагаю, должно было быть; было б, если б сегодняшнюю девчонку не перехватили. Кстати сказать, и то, что снова девочка, – тоже вкладывается в схему: мальчишки из таких семей гибнут пусть нечасто, однако ж – это дело почти привычное. Под копыта попадают, дерутся, с крыш падают, на работе надсаживаются – гибнут попросту в силу того, что у мальчишек свободы в действиях больше; а вот насильственная смерть ребенка женского пола есть ситуация редкая. А такая смерть, каковую мы уже видели на примере двух предшествующих жертв, – уж тем паче. Более к этой теме мне добавить нечего… да и не думаю, что сто́ит, – стараясь не смотреть в сторону Ланца, заметил тот. – Теперь хочу заметить вот что: сейчас уж точно можно сказать, что возраст жертв – не совпадение.

– Tertio, – кивнул Курт согласно. – Ни одному из них не более двенадцати… или не менее одиннадцати; не могу сказать, что в данном случае имеет большее значение.

– А это о чем говорит?

– Не знаю, – отозвался он, передернув плечами. – О чем угодно. Что привязано к этому возрасту?

– Утренний стояк, – предположил Райзе уверенно.

– Конфирмация[61], – тихо возразил Ланц.

– С двенадцати вешать можно, – добавил Бруно с угрюмой усмешкой; Курт нахмурился.

– Кстати, да, – снова кивнул он, пояснив в ответ на вопрошающие взгляды: – До двенадцати лет ребенок – это ребенок; в этом возрасте начинается взросление; я подразумеваю смысл физиологический, также и de jure в те же двенадцать к нему начинают относиться фактически как к взрослому. При оплате работ, к примеру, или, как упомянул Бруно – в том числе в применении наказаний. При большой необходимости допускается даже заключение брака.

– Это версия?

– Чем нет, Вальтер? Если и впрямь убийства носят характер ритуальный, если это именно sacrificium[62] – с чего б отбор по возрасту хуже прочих оснований? Другой вопрос состоит в том, кто является объектом внимания наших неведомых малефиков. Из академического курса я лично такого не припомню, все признаки вместе не складываются ни во что, мне известное; флейта, ограниченный возраст жертв…

– Крысолов, – чуть слышно пробубнил Бруно, косо усмехнувшись; Керн приподнял бровь, вопрошающе и строго глянув в его сторону, и тот, несколько сконфузясь, пояснил: – Байка ходит в местах, откуда я родом…

– Нас «байки» не интересуют.

– Зато меня интересуют, – оборвал Курт категорично и почти вызывающе, нимало, однако, тем не смутившись; майстер обер-инквизитор насупился, совершенно явно вознамерившись сделать подчиненному внушение касательно давно и безоглядно отринутой им субординации, и тот продолжил, вновь не дав начальству высказаться: – Полагаю, мне решать; это ведь мое расследование, верно?