Пастырь добрый - Надежда Попова

– Почему не «преступнику»? – уточнил Бруно; Курт кивнул, словно желая показать, что вопроса этого ожидал:

– Потому, что кто-то же завалил, ignoscet mihi dictio[57], нашу Далилу далеко вне пределов Кёльна? – пояснил Курт с усталым сарказмом. – Одно это говорит вполне логично об участии как минимум двоих. Здесь действуют несколько рук, и происходящее именуется громким словом «заговор»…

– Опять, – мрачно вздохнул подопечный, и Курт кивнул снова:

– Да, опять.

– Везет тебе на заговоры, как покойнику на мух.

– И это тоже нельзя упускать из внимания, – согласился он серьезно. – Вполне можно допустить, что некто желает скомпрометировать Конгрегацию, используя меня лично. Для того, чтобы показать Конгрегацию в невыгодном свете, теперь достаточно будет упомянуть, как при первом моем деле погиб мой главный свидетель, барон, пусть и невысокого полета, как завершение второго дела ознаменовалось казнью кёльнского архиепископа, герцога и графини – на сей раз уже солидные особы… и в довесок к этому – дело о гибели детей видных горожан (по их задумке) должно развалиться, оставив после себя упадок и признание моей (и Друденхауса, а ergo – и Конгрегации) несостоятельности. Если дело повернуть упомянутым мною образом, Император может решить, что ему не нужно сотрудничество с теми, кто развлекается уничтожением баронов и герцогов, и тогда он отвернется от нас. Сказать по чести, я затрудняюсь решить, кого он изберет в союзники, встань мы с его родовитыми подданными, так сказать, по разные стороны реки…

– Словом, – невесело подытожил Бруно, – так ли, этак ли, а предатель среди своих все равно есть – кто-то, кто именно тебя выбрал оружием для того, чтобы накрутить Инквизиции хвост. Это ты хочешь сказать?

– Я это уже сказал. Это – что касается «преступников». Дальше. Исполнившую свою работу дамочку убрали сразу же. Что же до человека в рядах уличной братии, то за последние недели две никто из них не погиб – никак, ни на ноже своего же, ни на виселице, ни захлебнувшись, ни поперхнувшись, ни от старости или как-либо еще, однако же я сомневаюсь, что это – от их внезапно взыгравшего человеколюбия.

– И что это означает? – насупился подопечный. – Что его работа еще не выполнена?

– Он еще нужен – следить за ходом дела изнутри; Финк ведь не может молчать в ответ на вопрос «ну, как там?», который ему не могут не задавать его дружки по «Кревинкелю». Это – явная причина, но я вполне допускаю, что резонов для продления ему жизни может быть еще множество, причем нам не ведомых и еще не понятных.

– Самый главный вопрос, абориген, – тихо встрял Ланц, – состоит вот в чем: будут ли еще убийства?

– А тебе нужен ли мой ответ? – так же негромко откликнулся Курт, и тот со вздохом опустил голову. – Разумеется, будут. Неизмеримые потоки дерьма лишь только омывают порог Друденхауса и пока еще не захлестывают окна, плеща нам в морды, а им необходимо именно это.

– Доходчиво, – криво ухмыльнулся Ланц. – И что мы будем с этим делать? Если следовать твоей гипотезе, закономерность избрания жертв нехитра: дети обеспеченных родителей, от которых зависит благосостояние и stabilitas[58] Кёльна. Ледовщик, бюргермайстер… Кто еще может оказаться под прицелом? Профессора́ университета? Очередной делец?

– Кстати сказать, у бюргермайстера осталась еще дочь двенадцати лет, – вновь подал голос Бруно, и сослуживец кивнул:

– Тоже нельзя исключать. Вот это был бы удар так удар.

– Еще два момента, – оборвал его Курт, задумчиво глядя на ладонь и разглаживая скрипящую кожу перчатки. – Первое – возраст детей; убитым около одиннадцати. Случайность или закономерность? Обоим детям Хальтера примерно столько же, однако у ледовщика есть семнадцатилетний сын, к коему, кстати сказать, перейдет его дело, когда настанет время. Не логичнее ли было убить именно его? Да, сейчас Шток в некоторой потерянности, отчего торговля его весьма пострадала; однако вскоре оклемается, либо же старший сын возьмет дело в свои руки – и оно вновь пойдет. Почему младший, если цель и в самом деле та, что мы рассматриваем? Двое детей, оба одиннадцати лет… Почему?

– Будь это убийца-одиночка, я бы предположил физическую слабость (или, к примеру, женщина), либо извращение. В нашем же случае – не знаю. Замечу только, что statistica пока невозможна, двое убитых – не показатель. Сейчас я на твой вопрос ответить не готов, тем не менее, абориген, мысль стоит того, чтобы о ней подумать. Что на второе?

– На второе – задача: что нам делать для предотвращения очередной смерти? Наивно было бы полагать, что введение комендантского часа спасет ситуацию; но не можем же мы приставить охрану к каждому ребенку всех более-менее преуспевающих кёльнцев.

– А вот на это, – развел руками Ланц, – мне и вовсе ответить нечего. Как быть? Раскрывать дело. Более мне нечего предложить.

– Если ваши высокоинквизиторства соизволят склонить свой слух к недостойным потугам разума подневольного и смиренного смертного, – вновь заговорил подопечный тоном, от которого Курт болезненно поморщился, – я бы озвучил некую пришедшую мне в голову мысль…

– Бруно! – не выдержал он и, прикрыв глаза, перевел дыхание, понизив голос: – Ради Бога, по делу. Что?

– Я вот о чем, – посерьезнел подопечный, нерешительно передернув плечами. – Ты начал об этом говорить, но до конца не дошел – скромность, может, загрызла, не знаю; хотя, по-моему, этого исключить нельзя…

– Хоффмайер! – рявкнул Ланц, и тот покривился, договорив на одном дыхании:

– Вся эта история может оказаться и местью тебе лично; только тебе. Ты знаешь, чьей.

На вопросительный взгляд старшего сослуживца Курт не ответил; минута прошла в тишине, и, не дождавшись на свои слова отклика, Бруно продолжил, осторожно подбирая слова:

– История схожа. Снова дело, в которое тебя втянули и которое должно окончиться для тебя дурно. Замечу – я нисколько не удивлюсь, если в итоге доказательства снова соберутся вокруг этого Финка, и ты будешь тем, кто сознательно отмазал приятеля от казни по старой дружбе, либо же – ты и окажешься убийцей детей. Просто подумай, и ты сам увидишь знакомый почерк. Он на свободе, и я убежден, что жив-здоров, а кроме того – не может не знать, что и ты тоже выжил и продолжаешь службу; как думаешь, он так и оставит тебя в покое? Рано или поздно Каспар… или как там его на самом деле… объявится снова, и почему не сейчас? Почему не отомстить тебе за то, что ты имел наглость выжить? А возможно, это и вовсе рука одного из Пап. Крестьянским тайным сообществам столь же выгодно падение германской Инквизиции, как и Авиньону, да даже и Ватикан, я думаю, особенно горевать не станет. И даже та, первая ваша встреча с ним – не была ли и она тоже частью большого сговора между ними и Церковью?