Глубокое ущелье - Кемаль Тахир

— Погоди, погоди! Венецианский купец, кажется, тоже все про срез твердил. Выспрашивал, умолял, словно кровников своих искал. Вот так-то, Каплан.

— Ох, беда, беда! Не дай бог, если нашли они, значит, мы опоздали. Считай, нет нас! Мертвы мы, Юнус Эмре!..

— Не бойся, брат Каплан, Насколько я понял, они еще главного не нашли. Иначе не спрашивал бы купец. Он говорил: «Сделать узкий срез - разрывает, а широкий сделать - не летит, плюхается железный шарик прямо под ноги».

— Есть, выходит, на небе аллах! Не оставил он рабов своих...— Каплан Чавуш бросился в угол, вытащил другой ящик, опрокинул его содержимое на верстак.— Вот гляди да разумей! — Он развалил по верстаку кучу латунных трубок.— Вот эти поломались, паршивые... И с широким срезом, тоже не годятся... О аллах, как же быть? Укрепи наш разум.

— Оставь ты в покое аллаха, не жди разума с неба!.. Слушай! Придя в себя, купец стал приставать: откуда, говорит, ты знаешь про железную трубку...

— Ну, если паршивец еврей...

— Нет! Тут твой щербатый лекарь насторожился. Разве, говорит, ты что-нибудь сказал, что ждешь от меня ответа? Венецианский торговец и так и сяк, видит, еврей стоит крепко. И говорит тогда ему: «Наши мастера втайне работают, не то попы прослышат, живыми сожгут, как колдунов».

— Вот враль! Вот враль!.. Как могут попы совать свой поганый нос в работу мастеровых? Разве это их дело?

— И я так сказал. Но послушать твоего лекаря, не соврал купец. Все сейчас у френков вверх дном! А страшнее слова «колдун» ничего нет, приятель. Отчего-то в сердце им страх запал, колдунов боятся... Друг за другом бесплатно шпионят. Стоит сказать: «Уж не колдун ли он?!» — и тут уж короли сыновей своих спасти не могут. Попы хватают, вешают, жгут на кострах. На каждой площади, говорит твой лекарь, поленницы дров наготове...

— А трубка тут при чем? Взбесились, что ли, черные свиньи?

— Да, взбесились. Известно, попы. Не одни попы, считай, все френкские гяуры в Мире Тьмы перебесились... Кто делает, что в книгах не записано, сжигают: колдуны, мол. А кто делает, что в книгах записано, тоже сжигают.

— Не понял.

— Таким попы говорят: для колдовства употребил ты записанное в наших книгах. И нет спасения... Торговец сказал: «У вас такого нет, ваши мастера с песнями работают. Не таись, скажи, сколько людей у вас этим занято? Им от нас только добро будет!»

— Упаси аллах! Их купцы не только по торговым делам ездят. Все до одного — папские шпионы.

— Не знает, что ли, об этом твой еврей? Говорит, у нас, мол, людей за колдовство не сжигают, и потому видимо-невидимо мастеров занимаются трубкой. Тут купец и задумался, затеребил свою бороду. А потом глаза у него сверкнули, вздохнул и говорит: «Эх, найти бы мне хоть одного такого мастера! Не пожалел бы золотых тому, кто помог!» Ясно: думает позвенеть золотом и наши секреты выведать. Еврей вздохнул и отвечает: «Хорошо бы, чего уж лучше! Да только есть, хозяин, строгий наказ: кто секрет ищет — вешать. А кто раскрыть его поможет, знаешь, есть такая штуковина, кол называется, так вот, того на кол сажать.

— Испугался купец!

— А вот и нет. С караваном где только не побывал купец. И думаешь, не знает он, что мусульманский запрет три дня живет, а у сельджуков за взятку все добыть можно?.. Усмехнулся в усы.

Я о другом толкую, говорит. Хочу, говорит, пожаловать в год столько-то золота и взять мастера с собой. Передайте, мол, добрую весть мастерам вашим.

— Да куда же он повезет такого мастера? В Мир Тьмы? Чтобы продать попам на шашлык: колдун, мол?

— Того лекарь не спрашивал, ибо ничего купцу говорить не собирался. Послушать купца: кто пойдет с ним, через пять лет вернется богатым, как Крез. По вашим порядкам, говорит, мастера даже в собственной лавке не на свою мошну работают, а на султанскую казну. Мы все знаем. Ваши мастера-де кормятся из рук в рот. Твой еврей говорит, нет, мол, не так. А купец и ухом не ведет. По вашим порядкам, говорит, мастеровой на базаре — тот же служивый. Смеется. Ведь у вас на рынке твердая цена. Какой же это рынок, если не купишь нужный товар по подходящей цене и сколько требуется? Можно ли у вас припрятать товар, а когда не станет его на рынке, продать втридорога? Лекарь ничего ему на это не ответил. Мало того, не унимается купец, когда у султана денег нет, берет он из твоей лавки товары, да и сбережения отнимает. Не так ли, господин лекарь? А кто в землю зароет, из того палками выбьют. Противиться станешь — душу богу отдашь. А кому это, спрашивает, надо? И подмигивает.

— Ах, гяур! Неужто не заткнул ему глотку наш еврей?

— С чего бы это, Каплан, затыкать глотку тому, кто правду говорит?

— Где же здесь правда? Господи сохрани! Все я теперь понял, ашик Юнус. Вспомни! Сам только что говорил: «Чем плохи стали острый меч да стрела?» Бранился. Постыдным делом, мол, занимаешься, хочешь-де огневой порошок да проклятую трубку выдумать, чего тебе от людей надо? Говорил, ось из мирового порядка выскочит, доблести не останется. Голова твоя дурья! Подумай как следует. Говорят, целый свет человеку не нужен, а мудрость нужна, не деяние нужно, а смысл. Усомнись! О чем френкский купец из Мира Тьмы толковал? Золота хотите — пожалуйста, мол, берите мешками. Дайте нам только железную трубку... А ты, бедняга Юнус, на весь мир рукой махнуть хочешь: пойду путем постижений, достигну-де святости, взгляд в себя устремив, дороги в рай удостоюсь. Не время, Юнус. Погляди, чего подлый враг добивается, что дает, что взять хочет. Как начнет нас свинцом поливать, золото его щитом от смерти не станет. Нет! За дураков нас, мусульман, принимают, и мы сами в этом виноваты... Не от зависти я этим делом занялся, не от злобы. Не для того, чтобы позабавиться, Юнус Эмре. Ведь я благословенную саблю люблю больше дочери своей Аслыхан. Может, кто не знает, а ты знаешь. Неужто френкские мастера глупее нас?

Юнус подумал. По губам его пробежала горькая улыбка. Ответил мягко, и это лишь подчеркивало его твердую уверенность:

— Может, и нужен миру палач. Так неужто ты сам выскочишь и крикнешь: «Вот я!» Не тебе людей издалека убивать!

— Уж не забыл ли ты стрелу с луком, копья да катапульты, что камни швыряют размером с голову?

— Стрелы, копья, катапульты — другое. Нет, не пристало тебе, оружничий, такими делами заниматься и дать миру такое подлое оружие. Ты ведь сабельный мастер. И оставайся, Каплан Чавуш!

— Опомнись! Неужто все сабельные бойцы в наше время — доблестные джигиты? Разве нет среди них подлецов да предателей, нет таких, кто, убоявшись храбреца, убивает его в спину? Да что там, во сне режут! Будто этого мало, еще и саблю ядом отравят. А попадется им новичок, тут они тигры, для потехи потроха выпустят. Запомни, братец: ничто на свете доблести не помеха. Да и трубка — тоже... У каждого века своя доблесть. В нынешний век доблесть на сабле держится, в будущем веке — на трубке. Проснись, Юнус Эмре! С каждым оружием приходит новая доблесть.— Он поглядел на сваленные в кучу трубки.— Эх, найти бы мне, какая из них в дело годна. А потом все, кто перо держит, пусть пишут у меня на лбу: «Подлец!»

Он обернулся. Прислушался. Кто-то ломился в наружную дверь.

Каплан быстро запер дьявольскую смесь в железный ящик, собрал с верстака трубки. Вид у него был перепуганный, словно его застигли врасплох. Схватив светильник, поднял его над головой. Пошел за Юнусом Эмре к двери. Подымаясь по ступенькам, крикнул:

— Иду, иду! Подожди! Иду, паршивка.

В дверь колотили.

— Вот погоди, заработаешь у меня по затылку,— пригрозил он, откидывая железную щеколду. Перед ним стоял Осман-бей...

— Прошу прощения, господин мой! — отступая на шаг, извинился мастер.

Осман-бей велел сыну подождать во дворе, вошел в дом, Керим Джан впервые нес охрану в бейском доме. Его должен был сменить Мавро.

Ближе к полуночи посвежело. Прохлада разогнала навалившуюся на него сонливость. Хорошо он сделал, что послушался мать и надел шерстяной кафтан. В последние дни, думая о бедняге Мавро, он вспоминал мать, а при мысли о своей несчастной матери вспоминал о Мавро. «Воистину неисповедимы дела аллаха! Не хотела мать в невестки Лию, усыновила ее брата.— Он печально улыбнулся.— А смерть Демирджана — ведь она вернула мне упрямицу Аслыхан, которую я потерял, решив стать муллой...» Он вспомнил, как Аслыхан целовала его. Огонь бросился ему в лицо. Но стоит ему снова стать муллой, и она вырвет его из сердца. Упряма, чертовка! Губы его дрогнули в счастливой улыбке. Он прислушался. Сёгют спал глубоким сном.

Керим знал, что Осман-бей со своим сыном Орханом ушли к Каплану Чавушу. И в доме Каплана, и в бейском диване сегодня было полно народу. Дервиши приходили проведать ашика, сёгютцы — выразить соболезнование бею по случаю смерти его отца. Шли гяуры и мусульмане... «Славен бей, но и ему нелегко. Станешь беем, дом всегда полон гостей — только успевай столы накрывать! Шербет, кумыс, вино рекой текут... А еще земля, люди, скот — за все в ответе. Рукам дела нет, но повсюду глаз да глаз нужен! Трудно придется, если Осман-бей вместо покойного Демирджана поставит меня в деревне Дёнмез... Воину, если только шкуру ему не продырявят, непременно навяжут тимар. Рано или поздно и я стану сипахи...» Керим снова ощутил в сердце горечь при мысли, что потерял возможность стать муллой. Пытаясь утешить себя, подумал: «А мулле разве спокойно живется? Нет! Как ни крутись, нет в этом мире покоя. Так уж написано людям на роду... Скажем, стал мюдеррисом. Бейся, старайся, чтобы не отстать от сверстников. Превзошел их, стал известен — вступай в спор с учеными других стран. Ну а сделался, скажем, кадием. Попробуй отличи правого от виноватого. Трудное дело... Мало того, каждый день воюй с нечестивыми, алчными, жестокими, неправедными бейлербеями, удельными беями, тимариотами... Что может бедняга кадий, если человек опоясался саблей и не признает никаких законов? Повелеть всыпать тимариоту палок, бросить удельного бея в темницу? А как быть с бейлербеем? А с нечестивыми визирями?.. С главным визирем? А если сам султан с пути собьется? Мулла Яхши говорит, были даже неправедные халифы. Сил не хватит, волей-неволей закроешь глаза на разные безобразия. Вот и стал сообщником. Серебряной монеты в карман не положил, а сделался покровителем вора! Мулла Яхши говорит, что, с тех пор как султан в Конье силу потерял, взбесилось поганое служивое сословие, удержу нет... А послушать Орхана, султан силу потерял оттого, что поставил над страной бесчестных наместников... А Каплан Чавуш говорит: рыба тухнет с головы. Пока исправно ведет дела султанский совет, мерзавцам не прорвать круга законов. Старейшина ахи Хасан-эфенди — тот совсем по-другому толкует. Когда, говорит, в державе расход превысил доход, тут даже пророк Хызыр не поможет. Вот откуда взятки, грабеж, беззаконие и бесстыдство. Интересно, что думает об этом наш бей Кара Осман?» Он глубоко вздохнул, будто сам был за все в ответе и тотчас должен был найти выход. «Верно, нелегкое дело быть беем... Чем больше земель, чем они населенней — тем труднее... Оплошал — и голову потерял... Хорошо еще, если на том свете обретешь спасение. А как быть, если еще при жизни занесут тебя в книгу подлецов?— Он задумался.— Так почему же каждый хочет стать беем?» Послышался лай собак. Керим прислушался. Подобрался. Кто-то ходил по Сёгюту. «Женщины. Все никак не наговорятся. Вот бабы — дня им не хватает. Всю ночь по соседям бегают, греховодницы!»