Глубокое ущелье - Кемаль Тахир

Чудароглу вдруг хлопнул собольей шапкой оземь.

— Постой, постой, безбожный Перване! Так ведь к этой девке Кара Осман-бей сватался?

— Сватался.

— Значит, кроме мастеровых ахи, еще и сёгютский туркмен крови моей искать будет? Чтоб ты провалился!

— Ну вот, теперь Кара Османа испугался, трусливый Чудар. Видно, не по чину тебе сабля, не по духу тело.

— Может, вы не знаете, а я-то хорошо знаю, Перване! Кара Осман-бея только разозли — на разъяренного льва похож, на сокола, что на свою тень кидается, на голодного волка, на барса: прыгнет, не промахнется!

— Свихнулся ты, что ли? Ну, сватался! Да не сосватал. Жалкий туркмен этому добру не хозяин.

— Того не знаю. Озолотите, не хочу! Поищите другого дурака, который бы за вас в огонь полез, Перване Субаши! На сей раз меня нет.

— Опомнись! Отказываться нельзя. Мы все обдумали, прежде чем к тебе обратились. Так просто от Алишара тебе не отделаться. Ты и понятия не имеешь, нешуточное дело: страшнее некуда. Не найдем выхода, пропал Алишар-бей, знай это.

Чудару тон Перване не понравился: видно, и правда дело нешуточное. Насадил шапку на затылок, попыхтел, похмыкал. С тоской проводил взглядом своего любимого мальчика, который принес шашлык. Обмяк. Выпил вина.

— Недаром сказано, Перване: «Кто не жалуется, лекарства не найдет». Чтоб средство найти, надо знать, от чего искать. Почему вдруг на ум пришло Алишар-бею красть дочь шейха? Наверно, отправил сватов, получил отказ. Вот и решил умыкнуть. Но отчего бы шейху не отдать дочь за великого санджакского бея?

— Правда твоя, нойон Чудар. От тебя у нас секретов нет. Воистину, кто не жалуется, не вылечится. Страшная беда свалилась не нашу голову. Даже в старых книгах про то не писано, ибо, сколько мир стоит, ни с кем такого не приключалось. Записать бы это в книгу рассказов Коркута Деде, чтоб до скончания века в назидание люди читали.— Он вздохнул.— Вот послушай. Дней десять назад сидел я в бейском доме. Перед тем лихой сон видел, сижу рассказываю. Кади Хопхоп понял, что нелегко будет мой сон истолковать. Завертелся. На дворе утро... Бей наш в гареме. Слышим стук подков. Летит кто-то, будто визирскую голову везет в тороках к монгольскому ильхану. И украденного коня так не станешь гнать, если не безбожник. Выскочил я, что, мол, такое? Гляжу, старший гонец от вашего воеводы из Иненю. В добрый час, говорю. В добрый час, отвечает. Господин мой воевода столы накрыл, к вечерней трапезе нашего бея санджакского ждут. Будь у него руки в крови, просят тут же коня оседлать и приехать. К добру ли зовут, спрашиваю. К добру, говорит. Из Сёгюта от Осман-бея гонец прилетел, важное дело до санджакского бея. Сам Осман-бей уже в дороге. Изумился я: четыре дня назад мы в Сёгюте были, принесли соболезнование о смерти Эртогрул-бея, поздравили Осман-бея с уделом. Ничего такого спешного не было... Поднялся наверх. Рассказал кадию Хопхопу. Тот и говорит: Осман-бей, мол, приятель его задушевный, единственный друг на этом свете, непременно надо разбудить Алишара. Разбудили. Неужто, говорит, стряслось что-то с братом моим, Осман-беем? Что б ни случилось, говорит, любую беду руками разведу, порублю да в очаге сожгу... Так спросонья молвил наш бей. А потом разорался — грохочет, что твой барабан. Хопхоп, на счастье, не растерялся, приказал коней подать. Подали. Вскочили в седла и галопом в Иненю. Поднялись к воеводе в диван. Осман-бей бросился нашему бею навстречу. Обнялись, поцеловались. Наш и говорит: «В добрый час!» А как услышал, что Осман-бей вознамерился послать его в обитель шейха Эдебали снова сватать Балкыз, языка лишился, будто обухом его по голове ударили.

— Отчего?

— Оттого что Алишар-бей вот уж два месяца с благословения аллаха хочет взять Балкыз за себя. И если до сих пор сватов не заслал, то потому, что не собрал достойных случая подарков. Два месяца назад и в голове ничего такого не было у нашего Алишар-бея, братец Чудар. В первый раз сватал, подумал: «Должно быть, красавица девка, раз наш брат Кара Осман-бей сохнет по ней!» Тем и кончилось. А два месяца назад, из бани возвращаясь, увидел ее, разум потерял. С того дня заладил: «Ох, Балкыз, Балкыз! Мед, а не девушка!» Ни отдыха, ни сна ему не стало. Все дела забросил. Узнав о новом сватовстве, Алишар чуть не умер. А когда в себя пришел, взмолился: «Помилуй, брат мой, Осман-бей! Мне сказал, но больше никому не говори такого! Дали ведь один раз от ворот поворот. Не такие мы позорники, чтобы во второй раз стучаться...» Чего только он не наговорил! Но Осман-бей и ухом не повел. Решил: стыдно Али-шару во второй раз отказ услышать. «Испытаем судьбу нашу еще разок, брат Алишар-бей! Испытаем да попробуем смыть пятно позора с нашего имени. Не бойся! Добрый сон видели мы. Есть надежда на сей раз. Поедешь и добудешь...» Несуразные он эти слова говорит, а наш бей заладил свое: «Нельзя этого делать — и все».Тут кадий Хопхоп вмешался. Потянул за подол нашего бея и говорит: «Отчего же нельзя? Посланный сраму не имет!» Так с благословения всемогущего уберег Алишар-бея от подозрений. Потрапезничали мы честь по чести и домой отправились. Алишар-бей всю дорогу коня пришпоривает, точно не арабский скакун под ним в тысячу алтынов. Того и гляди, конь падет, а бей себе шею сломает. Чуть было не загнал бедную скотину. У реки Сарыдере осадил коня, соскочил наземь. «Пропал теперь я! — кричит. Свалился на траву.— Разнесчастный я человек, погубил ты, Хопхоп, своего бея!» Смерть призывает. «Чего стоишь, трус Перване? Обнажи меч! Снеси мне голову! Не жить мне больше на этом свете!»

— Ну и ну!.. Пристало ли великому санджакскому бею?..

— Не говори, приятель! Как привяжется к бабе, ничего вокруг не замечает. Точно бешеный становится — на цепи не удержишь. Глядит Хопхоп, сейчас он рехнется — и конец. Тотчас пал на колени. «От всего, кроме смерти, есть на свете лекарство,— говорит,— а убиваться да плакать, что пользы? Ты, Алишар-бей, на престоле эскишехирского санджака сидишь. В наш грозный век самому смерти искать — заблуждение. Неужто мы такие безмозглые, что с поганым чабанским сыном, туркменским выродком, не справимся? Возрадуйся! Сам к тебе он пришел, сватом послать хочет. Тайну сердца своего в самое время открыл нам! А что, если бы Осман-бей другого свата послал? Взял бы да лег с ней?» На этом слове Алишар-бей взвился, схватился за саблю: «Да я его зарублю! Прикончу как...» И пошел, и пошел... А Хопхоп вдруг завопил во все горло: «Благая весть! Удача! Счастье великое! Господь всемогущий с нами!» Захлопал в ладоши, закрутился на месте. Смотрит на него наш бей, удивляется, а потом бросил саблю и говорит: «Расстроился друг наш из-за меня. Рехнулся вроде бедняга кадий Хопхоп». Немного успокоился. А Хопхоп покричал, покричал да и говорит: «Сейчас же поезжай к шейху Эдебали и с благословения аллаха проси Балкыз за себя. Не отставай, пока слова доброго от него не услышишь!» Глаза у Алишар-бея на лоб полезли, адская чернота лицо затемнила. «Ах, скотина Хопхоп! Да ведь подло это за себя девку просить, когда тебя сватом посылают! Узнают, за человека считать не будут! Как я Осман-бею, брату своему, в глаза погляжу? Сраму не оберешься. Золотое имя мое в медь превратится. Клеймо подлеца до скончания века со лба не смыть!» Так он плачет и убивается. А Хопхоп его успокаивает. «Не бойся,— говорит,— дитя мое! Смоешь! Выскребешь! Слушай меня, и царевна Балкыз, можешь считать, твоя. Уже в этом месяце будет она на твоем ложе». Алишар-бей обнадежился. Схватился за полу Хопхопа: «Правда ли, дорогой Хопхоп?! Неужто смогу быть с нею честь по чести? Добьюсь ли согласия Балкыз, никому горя не причинив?» Хопхоп воздел палец к небу: «Положись на великого аллаха и выгоду благостью подкрепи!..» Чего только не наговорил из священных книг, чтобы нашего бея убедить. Видит, тот готов, ко мне повернулся, прорычал: «Не стой столбом, поганый Перване! Где твое слово, правду ли я говорю?» Пал я на колени: «Правду, бог видит, правду! Да сбудется воля его! Станет наш бей зятем Эдебали, и не знать ему беспокойства от поганого рынка эскишехирского и смутьянов ахи, и пребудет честь бейская крепкой как сталь, дела наши пойдут как по маслу». Хопхоп кричит: «Летите, кони, во весь опор! Да вернется наш бей обратно с робкой куропаткой в тороках! Айда! С богом!» Прочитал фатиху. Алишар-бей воспрянул духом, прыгнул в седло и умчался.

— Помилуй, Перване, ну и дела! Тут ведь кровью пахнет. Брат брата порешить может. Чтоб ему провалиться, этому Хопхопу! Бывает, конечно, коварство, но такое... А?

— Вот тебе и «а», братец Чудар! Приехал наш бей к шейху. С почтительностью зятя, с обходительностью бея, с покорностью мюрида попросил у него дочь. Нисколько не сомневался, но услышал отказ.

— Помилуй господи! Неужто?

— За дураков нас считаешь, Чудароглу? Если бы не отказ, стали бы мы девку умыкать? Из ума еще не выжили!

— И правда!

— Бедняга Алишар-бей понял наконец, что все для него потеряно, упал шейху в ноги: «Помилуй, мой шейх! Не губи!» А Эдебали — сам знаешь шейхское упрямство — как отрезал: «Никак нельзя, сын мой Алишар! Почему нельзя? А вот почему!» Насупился, по пальцам считать стал. Наша, мол, дочь в бейском вашем конаке не управится. Воспитана-де она в обычаях нашей обители. Для бейского дома нужна жена из бейского рода. Только такая, мол, и будет ровней ему.. Несчастный Алишар-бей решил было, что деньги здесь в цене, пожелал дать выкуп. Но только разгневал Эдебали. «Ошибаешься, Алишар-бей! — говорит.— У нас здесь не рынок рабов! Живым товаром не торгуем, чтобы о деньгах толковать! Если бы и у нас законов не соблюдали, совсем плохи были бы дела в стране... Ступай себе!..»