Нам не позволят - Чарли Маар

— Амилия, открой. Нам нужно поговорить.

— Уходи. Нам не о чем разговаривать. Ты сделал свой выбор, когда соврал мне, и потом, когда женился. Больше я не хочу иметь с тобой ничего общего.

Вдох-выдох. Всё хорошо. Лёгкие горят, а сердце болезненно сжимается, но это временно. Это пройдёт. Он уедет. Я его прогоню. И мы с Лали снова будем жить спокойно, без него и без его лжи.

— У нас уже есть слишком много общего, да, Ами? Правда, ты забыла мне об этом сказать.

Максим, разумеется, имеет в виду Лали. Он знает о дочке. На самом деле, я сразу поняла, что он знает, как только увидела его на пороге. В его руках была игрушка. Наверное, это для неё. Но он никаких прав на мою дочку не имеет. Она моя! А его детей пусть ему рожает жена. Лали он не получит.

— Нет у нас с тобой ничего общего! Не знаю, что ты себе придумал, но… все не так.

— Что именно не так, Ами? Будешь утверждать, что дочери у тебя нет?

Я тяжело сглатываю, слыша как в комнате возмущённо пищит Лали, наверное потому что мама долго не возвращается.

Всё было хорошо. Мы собирались гулять, потом, возможно, прошлись бы по магазинам, а теперь я из дома не выйду, пока не буду уверена в том, что Зверг уехал и оставил нас в покое. Мне нужно что-то сделать или сказать, чтобы он сам ушёл, чтобы у него не было повода нас преследовать.

— Дочка у меня есть, — говорю еле слышно, — но ты к этому никакого отношения не имеешь.

Знаю, что вру. Знаю, что он скорее всего не поверит. Это лишь слабая и, возможно, глупая попытка прогнать его. Она отзывается болью и стыдом в глубине моего сердца.

— Амилия, мы же с тобой оба знаем, что это моя дочка, — Максим отвечает спокойно.

Мне трудно понять, что он чувствует. Что обычно чувствуют люди, от которых скрыли, что у них есть ребенок? Что чувствовал мой папа? Злость? Растерянность? Презрение?

Но ведь с папой все было по-другому. Не он бросил маму. Не он женился на другой. Не он лгал.

— Тебе что нужно? — спрашиваю дрожащий голосом, глядя как Кэйя выходит в переднюю гостиную и укладывает пищащую Лалиту в коляску для прогулок.

Делаю знак рукой женщине, чтобы та не торопилась. Возможно, мы вообще не пойдём гулять.

Няня немного удивляется, но вопросов не задаёт, а просто уносит Лали обратно, бросив короткий взгляд на входную дверь.

— Я приехал за вами. Открой. Мы взрослые люди. Так давай поговорим как взрослые — глядя друг другу в глаза.

Он не понимает — я не в силах смотреть ему в глаза. Это слишком больно…

— Нет. Я не хочу. Уходи, Максим. У тебя была масса возможностей поговорить со мной раньше, но ты этого не сделал. Теперь я не хочу. Думаешь, все так просто, да? Можешь вот так приехать, попытаться заявить права на МОЮ дочь, манипулировать понятиями взрослости, да? Ты ошибаешься, Максим. Ничего так просто не будет. Дочка моя. Ты свой выбор сделал. Знать я тебя не хочу. И ей тоже не надо тебя знать.

— Разве ты забыла, что чувствовала, когда узнала, кто твой родной отец?

Закрыв глаза, я прижимаюсь спиной к двери и отклоняю голову назад.

Нет, я не забыла. Никогда не забуду. Как злилась на маму, на папу Майкла, потом на Рустама и на целый мир. Никогда не забуду, как готова была бежать куда угодно, лишь бы не слушать жалкие оправдания людей, которые тысячу раз могли сказать мне правду, но не сделали этого. Я не знала, как себя вести, не знала, буду ли нужна Рустаму, и ещё долго сомневалась, что он действительно меня полюбил.

— Ами, я приехал за вами обеими, — прерывает мои воспоминания Максим. — Но даже если ты никогда не захочешь выслушать меня или прощать, не лишай нас с дочерью друг друга. Я ведь не уеду, ты должна это понимать.

Я осторожно открываю дверь. Рука дрожит, а сердце бешено колотится и все становится ещё хуже, когда я вновь встречаюсь глазами с Максимом. Я могла бы его прогнать, не открывать, и он бы ушёл. Не думаю, что он стал бы ломиться к нам в дом. Только это ничего не изменило бы в целом, потому что теперь, когда Максим знает про Лали, я уверена, что он не пошутил, сказав, что никуда не уедет.

Кроме того меня задели его слова о моем отце, и том, что я пытаюсь разделить свою дочку с отцом. Я вдруг чётко представила картину, как уже повзрослевшая Лалита ругается на меня за то, что я лишила её возможности иметь папу, общаться с ним, и, вполне возможно, быть им любимой.

Поэтому я открыла, вновь рискнув увязнуть в густой жиже из эмоций и чувств к человеку, который однажды уже чуть не потопил меня.

Максим делает шаг навстречу и протягивает цветы и игрушку.

Я не принимаю подарки, демонстративно отвернувшись от мужчины. На самом деле я отворачиваюсь ещё и потому, что просто не могу на него смотреть. Он так близко, и так вкусно пахнет, что ноги подкашиваются. Я все ещё живая и способная любить и хотеть женщина, а он все такой же красивый и обаятельный мужчина.

И все же он меня предал. Это не то, что я могла бы простить. Пусть не придумывает себе лишнего.

— Это ничего не значит, Максим. Я не собираюсь с тобой мириться. Хочешь познакомиться с дочкой — пойдём. Но не воспринимай это как шаг к примирению со мной. Впрочем, я не совсем понимаю, зачем тебе это в принципе надо.

— Об этом позже поговорим, — отвечает Максим, после чего мы направляемся в гостиную к Кэйе и малышке.

Няня с подозрением встречает нового человека, ступившего в святую-святых моего дома. Она окидывает Максима недоверчивым взглядом и машинально прикрывает коляску, где лежит Лали, рукой. Её внимательные глаза задерживаются на синих глазах Зверга. Она шумно вздыхает, и тут я понимаю, что Кэйя догадалась, кто перед ней стоит. Мы с ней никогда не обсуждали отца малышки, и она слишком воспитанная, чтобы расспрашивать о нем. Но сейчас ей ясно, что это папа Лалиты пришёл к нам в гости, а не просто кавалер.

Даже если бы у Лали не было таких же синих, как у