Дичь для товарищей по охоте - Наталия Вико

— Не волнуйся, Маша, я попытаюсь помочь. Если Трепов не распорядится Алешу выпустить, поеду к Булыгину, министру внутренних дел, который его, Трепова, ненавидит, — хитро усмехнулся Савва.

— Только скорее. Ради бога, скорее! Алеша нездоров. Понимаешь? У него снова кровохаркание открылось. Помоги ему, Савва, ради меня, помоги!

«…В числе событий, переживаемых Россией за последнее время, наибольшее внимание общества привлекли к себе возникшие в январе сего года почти повсеместно забастовки рабочих, которые, являясь обыкновенно по самому существу своему средством борьбы рабочих с работодателями, указывают исключительно на экономические нужды рабочего класса и вызываются либо желанием рабочих улучшить свое положение, либо мерами работодателя, могущих его ухудшить».

Уже третий день Савва писал в Кабинет министров докладную записку под названием: «О причинах забастовочных движений. Требования введения демократических свобод в России», под которой хотел собрать подписи многих уважаемых людей и подать Витте. Если Сергей Юльевич не услышал его, пусть узнает, что он не один такой, кто печется о государстве и знает, как сделать, чтобы Россия без крови доросла до настоящего капитализма.

«…Обращаясь к исследованию этих причин, мы, прежде всего, наталкиваемся на то в высшей степени характерное явление, что рабочие, приостановив работу, под предлогом различных недовольств экономического свойства, объединяются затем в группы вне фабрик и предъявляют целых ряд других, но уже политических требований. Приходится констатировать, что они являются отголосками накопившегося в стране недовольства на почве общего правового положения. Каковое недовольство одинаково испытывают как культурные элементы общества, так и народ с наиболее отзывчивым его классом — рабочим».

«Неужели для установления твердой власти и законного порядка нельзя обойтись без революции, призрак которой уже бродит в России? Боязнь реформ — чревата кровью. Неужели Россию можно перестроить только снизу?» — встревожено подумал Савва и продолжил писать:

«Действительно, отсутствие в стране, лишенной возможности говорить о своих нуждах Верховному носителю власти, прочного закона, опека бюрократизма, распространенная на все области русской жизни, выработка законов в мертвых канцеляриях, далеких от всего того, что происходит в жизни, оковы, наложенные на свободный голос страны, невежество народа, усиленно охраняемое теми препятствиями, коими обставлено открытие школ, библиотек, читален, словом, всего того, что могло бы поднять культурное развитие народа — все это задерживает развитие хозяйственной жизни и порождает в народе глухой протест против всего того, что его гнетет и давит».

Исписанные листы аккуратно ложились на край стола.

«…Лишь при других условиях государственной жизни, при гарантиях личности, при уважении власти к законам, при свободе союзов различных групп населения, связанных общим интересом, законное желание рабочих улучшить свое положение, может вылиться в спокойные законные формы борьбы, которые могут только содействовать расцвету промышленности, как это наблюдается в Европе и Америке».

Он затушил папиросу, и перешел к заключению, которое, по сути, должно было стать программой действий:

«Во-первых, установить равноправие всех и всякого перед прочным законом, сила и святость которого не могла бы быть никем и ничем поколеблена.

Во-вторых, полная неприкосновенность личности и жилища должна быть обеспечена всем русским гражданам.

В-третьих, необходима свобода слова и печати.

В-четвертых, необходимо введение всеобщего, обязательного школьного обучения и установление упрощенного порядка для открытия всяких учебных заведений, библиотек, читален, просветительных учреждений и обществ.

В-пятых, существующее законодательство и способ его разработки не соответствует потребностям населения и русской промышленности. Необходимо в выработке законодательных норм участие представителей всех классов населения, в том числе лиц, избранных промышленными рабочими. Участие тех же представителей необходимо и в обсуждении бюджета…»

Савва закурил новую папиросу. Перечитал написанное. Все так. Все правильно. Стремительно вышел из кабинета, чуть не сбив с ног Зинаиду Григорьевну.

— Савва, что ты надумал? Куда ты?

— Матушке звонил, просил через час собрать правление мануфактуры. Есть о чем поговорить.

— Ну, ты хоть в порядок себя приведи, посмотри на свой вид? Будто бродяга какой. И поешь, видано ли, который день на одном кофе!

Бросив на ходу взгляд в зеркало, Савва исчез в дверях ванной…

…Спустя час Савва стоял перед матушкой и двумя другими членами правления товарищества — Вачуриным и Колесниковым, в доме в Большом Трехсвятительском переулке.

Мария Федоровна выслушала сына внимательно, некоторые места в записке просила перечитать, а потом, без слов обменявшись взглядами с членами правления, отказала.

— Так, значит, не одобряете моей записки? — прищурился Савва.

— А ты как думал? — сухо спросила мать, поправляя чепчик на голове. — Мы за эдакие мысли тебя на руках носить будем? Делом своим надо заниматься, Савва, а не указывать властям, как им государством управлять. У нас не Англия и не какая-то Европа. А русскому мужику острастка привычней, чем неприкосновенность личности и свобода слова. Промеж собой пусть говорят.

Вскинула руку, заметив, что Савва хочет что-то возразить.

— Старообрядцы, сам знаешь, с властью не спорят — потому и в делах успешны. Записку твою не одобряю, от имени Правления мануфактуры ее отправлять в Кабинет министров не дозволяю. Так и пишите, — приказала полному мужчине с пышными усами, сидящему около стола. — У властей свои дела — у нас свои. А береженого, как известно, Бог бережет! — Мария Федоровна перекрестилась. — Ну, читай что ли, как получилось?

Секретарь откашлялся и зачитал медленно и внятно:

«Слушали заявление директора Правления Саввы Тимофеевича Морозова о необходимости подачи совместно с другими фабрикантами докладной записки по фабричному вопросу. Ознакомившись с ее содержанием и не разделяя изложенного в ней взгляда, директор-распорядитель М. Ф. Морозова и члены Правления И. А. Колесников и А. М. Вачурин от подписи таковой отказались, предоставив ему, Савве Морозову, право, если он найдет нужным, подписать докладную записку на его личную ответственность как директора, заведующего фабрикой, о чем составлен настоящий протокол».

— Так-то вот, душечка, — Мария Федоровна поманила сына и поцеловала в склонившуюся перед ней голову.

«…Мы поселились под Ригою, на взморье, в одном из пансионатов курорта Бильдерлингскоф. В крепости Алеша написал пьесу „Дети солнца“, а здесь начал наброски пьесы „Враги“ и фрагменты повести „Мать“. Весной ему разрешают поехать в Крым, чтобы поправить здоровье. Как вы, Савва Тимофеевич? Напишите о ваших делах, и приезжайте, коли сможете. Андреева».[34]

Морозов позвал секретаря:

— Телеграфируйте в Ригу Андреевой. «Нездоров. Несколько дней пробуду в Москве».

Откинулся на спинку кресла и закурил. Куда уж тут ехать… Плохие новости. На мануфактуре вот-вот начнется забастовка…

Поздно вечером Савва ехал от станции к фабрике. На сердце было тяжело. Не выходили из головы слова Зинаида, брошенные вслед: «Что, дождался благодарности!? Вот тебе твои театры, школы, библиотеки, детские сады, добротное жилье, больницы! Езжай Уговаривай рабочих! Получишь все обратно… одним общим плевком в лицо».

«Смутное время в предчувствии неизбежных перемен, — размышлял он. — И непривычное состояние: события бегут впереди, а я пытаюсь догнать. Хорошо, хоть с Машей подстраховался. Именно — подстраховался», — улыбнулся он, вспоминая недавнюю встречу в больнице в Риге.

…Маша полулежала на кровати и смотрела печальными глазами.

— Что грустите, Мария Федоровна? — спросил он тогда, присев рядом на неудобный больничный стул.

— Не знаю, Савва Тимофеевич. Одиноко очень. Вот, что-то последнее время все думаю — и зачем живу?

А он удивился, посчитав такой вопрос неуместным для нее, только что оправившейся от смертельного недуга.

Маша остановила его благодушное бормотание нетерпеливым жестом и, нахмурившись, сказала:

— Изволили спросить, Савва Тимофеевич, так извольте выслушать ответ. Так я говорю — грустно мне. Сами посудите: у Алеши — жена, дети. У вас — жена, дети. А у меня — дети и… — запнулась она. — Путано все — перепутано, — поморщилась как от боли. — Вот и думаю, может, вы и правы были, когда беспокоились, чтобы я под забором в нищете не умерла? — на глазах ее выступили слезы. — Что ж. И пусть, — всхлипнула она жалобно как ребенок. — Только бы дело наше, верное, честное, по всей земле победило, и все люди зажили счастливо и богато.