Это подиум, детка! Сага о московских куколках - Маша Царева

– Ладно, – говорю, – не расстраивайтесь. Может быть, вам еще и повезет.

– А вам? – все-таки ощетинивается она.

– И мне, – как ни в чем не бывало улыбаюсь, – мне-то сегодня точно повезет, ведь через полтора часа я наконец доберусь до дьюти-фри.

– А вот я могу отовариваться в дьюти-фри хоть каждый день, – немного смягчившись, хвастается стюардесса.

Ничего не успеваю ей ответить, ибо в проход вплывает один из гостей, порядком набравшийся текилы. Его мутноватый взгляд сначала безо всякого интереса скользит по варикозным стюардессиным ногам (при этом она так бледнеет и сутулится, словно он – агрессивный конкистадор, а она – девственная индианка; право, смешно), потом утыкается в меня.

– А ты чего это здесь делаешь? – он говорит медленно, как и большинство подвыпивших людей, которые хотят казаться трезвыми.

– Меня отпустили покурить.

– На земле покуришь, – он хватает меня за лацкан кокетливого пиджачка, но не рассчитывает сил, и ткань с треском рвется, – идем, там народ заждался. Да и подружка твоя притомилась. Не будь эгоисткой, красотка!

Улыбнувшись, иду за ним. Сексуально повиливаю бедрами (благо этому искусству меня научили в агентстве Хитрюк). Оборачиваюсь, чтобы попрощаться со стюардессой, и вдруг перехватываю ее холодный злой взгляд.

– Ну да, – говорит она вполголоса, чтобы услышать могла только я, – ну и пусть мне сорок три, ну и пусть я одинока, ну и пусть мне недолго осталось в небе. Но все равно у меня есть шанс. А вот у тебя – нет, даром что ты молода и красива. Но такие, как ты, остаются одинокими навсегда. Твоя профессия – это не совсем профессия, а диагноз. Ни один нормальный мужчина не захочет с тобой быть… Может быть, ты вспомнишь мои слова, когда тебе самой исполнится сорок три.

Может быть, она говорила что-то еще, дослушать я не успела. Меня опрокинули кому-то на колени, со мною шутили, меня щипали, обнимали, тормошили. Рядом веселилась Маша-Мишель, голая, пьяная и почему-то счастливая.

В какой-то момент я ее спросила:

– Слушай, как ты думаешь, у нас с тобой есть шанс?

Мы обе стояли на коленях, в метре друг от друга. Чьи-то жадные пальцы шарили в моих волосах.

– В смысле? – Мишель тупо на меня уставилась.

– Быть любимыми, – серьезно отвечаю, – найти мужиков, которые смирятся с нашим прошлым и будут принимать нас такими, какие мы есть.

– Ты что, обкурилась? – загоготала она. – Что за бред?

– Это не бред. Хотя ладно, забудь… Просто скажи – есть шанс или нет?

– У нас есть член, – подумав, кивает она, одновременно нащупывая молнию на ширинке жениха, – это и есть нас шанс. Главное, найти тот член, к которому прилагается глубокий кошелек… Ну что ты приуныла, подруга? Я же серьезно. Нет шанса только у той бабы, на которую не встанет ни один член.

Вот вам и бытовая философия.

Украдкой смотрю на часы – единственное, что на мне осталось.

До посадки остается один час двадцать пять минут.

У «свободной куртизанки», моей подруги Лизы, день рождения. Ей исполнилось тридцать пять – кто бы мог подумать. Хотя если приглядеться – под глазами ее тщательно замаскированная сеточка мелких морщинок, овал лица начал оплывать, как восковая маска, забытая на полуденном подоконнике, над кожаным ремнем выпирает зефирная плоть, на руках выбухают фиолетовые венки. Не девочка, в общем. Но с толку сбивают ее звонкий голос, ее заливистый смех, ее энергичность и щенячья бесшабашность.

В свой юбилей Лиза решила устроить мне сюрприз – а что, это было вполне в ее духе.

– Будь готова к десяти, только ничего не ешь, – предупредила она, – и оденься понаряднее!

– Не поздновато ли для торжественного ужина? – удивилась я.

– Самое то! – расхохоталась Лиза. – И потом, у меня до девяти все расписано. Мои мальчики хотят поздравить меня с праздником. Каждому отвожу максимум сорок минут.

– Ничего себе секс-марафон, – я в очередной раз подивилась ее безбашенности, – жива-то будешь?

– И жива, и здорова, – заверила она, – да еще и с одиннадцатью подарками. Именно столько я назначила встреч. Не посмеют же эти козлы без подарков явиться, тем более что я всем сказала, что хочу. Вадим Петрович должен привезти два ящика «Вдовы Клико», Сан Саныч – кольцо из Tiffany. Еще один хрен с горы купит мне серию кремов La Mer – а что, я уже взрослая девочка, пора начинать тратить бешеные бабки на кожу.

– Ты ненормальная, – улыбнулась я, – ладно, к десяти буду ждать.

Специально для этого вечера я собиралась одолжить у Пабло какое-нибудь коллекционное платье. Но он принялся так дотошно расспрашивать – что за Лиза, почему она на вольных хлебах и не собираюсь ли я последовать ее примеру, а если собираюсь – в курсе ли, какие меня ждут проблемы, – что я решила: к черту бездонную гардеробную агентства! И предпочла простенький шелковый сарафан в горох, купленный давным-давно в богемном секонд-хенде «Фрик-Фрак», плюс массивные вязаные бусы. Платье – белое, горох – красный, и бусы тоже красные. Вокруг головы я повязала красную ленту, губы мазнула алой Nina Ricci, и в итоге выглядела как голливудская актриса сороковых.

В пять минут одиннадцатого под окнами просигналили. Я даже не удивилась, выглянув в окно и увидев белый лимузин – Лиза любила гулять с размахом. Цокая старомодными каблуками (нет, то были не раритетные туфли какой-нибудь запасливой тетушки, я их купила за бешеные деньги в Риме – отреставрированный винтаж), спустилась вниз. В моей руке был подарочный пакетик, в нем – бледно-розовая ночная рубашка La Perla и шоколадная свеча из секс-шопа, якобы являющаяся афродизиаком.

– Але-е-ее-е-нка! – завизжала Лиза, уже где-то успевшая порядочно набраться. – Привет, сестренка!

Она собиралась выпорхнуть навстречу, но зацепилась каблуком о порожек и рухнула мне под ноги, как мультипликационный пингвин. При этом на ней было белое вечернее платье, атласное, с рюшами, как у невесты.

– Лизка, ужас какой, ты не ушиблась? – ахнула я.

Вволю побарахтавшись в пыли, «свободная куртизанка» поднялась, уцепившись пятерней за мой подол. Ее плечи вздрагивали, и сначала мне показалось, что Лизавета плачет, но, увидев ее лицо, я расслабилась – она смеялась, смеялась до слез. Косметика размазалась, и она была похожа на первоклашку, неумело намакияжившуюся гуашевыми красками. Сзади ее платье было белоснежным, спереди – в каких-то пятнах и разводах, по которым пытливый детектив смог бы судить о ее меню: кажется, Лиза злоупотребляла красным вином, шампанским и шоколадом.

– Поднимайся, горюшко. Это тебе, – я сунула ей в руку пакет, – потом посмотришь. И где же это мы так успели наклюкаться? И куда же это нас в таком виде пустят?

– А нам никуда и не надо! Забирайся в машину, самое интересное только начинается, – загадочно пообещала Лиза.

И словно в подтверждение ее слов из недр лимузина высунулась чья-то загорелая рука (мускулистая, волосатая, с толстым золотым браслетом) и, неловко ухватив Лизавету за ляжку, затянула ее внутрь.

Улыбка медленно сползла с моего лица, словно ее терпеливо стерли ластиком. Это и есть сюрприз, для меня приготовленный? Очередные мужики, готовые платить и иметь, а потом опять платить (если повезет)? Они будут куражиться, смеяться, поить нас шампанским, шлепать по ягодицам, а нам только и останется делать вид, что все это жутко весело? Хороший день рождения, ничего не скажешь…

– Ну долго ты там? – крикнула Лиза.

Я наклонилась:

– Лизавет, ты не обижайся, но… Живот у меня болит, месячные. Я, пожалуй, пойду.

– А ну залезай внутрь! – Лизина цепкая ручонка, на которой сверкал нереальной величины брильянт, ранее мною не виденный (значит, выцыганила-таки деньрожденьческий презент у одного из своих, как она их сама называла, покровителей). – И кончай дуться. Это совсем не то, о чем ты подумала.

Кроме самой Лизы, в салоне находилось двое молодых людей, тоже слегка подшофе. Они были настолько красивы и ухожены, что могли оказаться только стриптизерами. У работающего по графику мужчины просто не может быть времени на все эти экстерьерные ухищрения: увлажняющие маски, ботоксы, тримингованные бородки, дизайнерская стрижка усов раз в три дня, педантичная прокачка мышц, прием витаминов для цвета лица, маникюры, педикюры, солярии…

Один был блондином, рядом с которым знаменитый Тарзан смотрелся бы, как застенчивый пэтэушник. Мачизм, возведенный в десятую степень. Про него даже не хотелось говорить «мужчина», напрашивалась емкая характеристика «самец». Он обладал мускулатурой, более выразительной, чем у молодого Сильвестра Сталлоне, его совершенное тело покрывала ровная дымка золотого загара, обнаженные плечи блестели от сандалового масла, волнистые светлые волосы (в безупречности платиновых прядей угадывалась работа талантливого колориста) были разбросаны по плечам, и даже в этой нарочитой хаотичности угадывалась продуманность. Он был очень высоким – его рост зашкаливал за два метра. Ступни, обутые в замшевые кроссовки с золотыми полосками, были так огромны, что я не могла оторвать от них взгляд – я видела такие ноги у бронзовых памятников, но никак не у живых людей! На нем были парусиновые белые брюки (пошлость неимоверная, но ему шло) и жилет из искусственного меха, накинутый на обнаженный торс.