Это подиум, детка! Сага о московских куколках - Маша Царева

– Значит, ты все-таки пошла по этой дорожке.

– Какой именно? – насторожилась я.

– Не притворяйся, Аленка, – поморщился Рамкин, – думаешь, я совсем дурак наивный? Не смогу узнать профессионалку?

Слово-то какое оскорбительное – профессионалка…

– Валер, я что-то и правда не понимаю…

– Все ты понимаешь, – перебил он, – только вот почему ты сразу не сказала?

– А ты не спрашивал, – усмехнулась я.

– Ну и какой у нас тариф?

– Думаешь, сможешь меня обидеть? – я вскочила с дивана, и взгляд мой заметался по комнате в поисках джинсов и трусов.

– А не думаешь, что только что обидела меня? – прищурился он, талантливо играя ледяное спокойствие.

Этакий Мистер Невозмутимость, обнаженный, с опустошенным мягким пенисом, курит спокойно на диване, а вокруг него мечется растрепанная истеричка с засосом на правой ключице.

– Чем же я тебя обидела, Валерочка? – я застыла с лифчиком в руках. – Может быть, тем, что раз в жизни попробовала быть искренней? Или тем, что прекрасно сориентировалась в той жизни, в которую ты меня привел? Ты, прошу заметить, не кто-то другой.

– Только вот не надо перекладывать на меня вину. Я просто привез тебя в Москву. Хотел как лучше. Думал, ты звездой станешь, моделью. А ты, Аленушка, стала блядью. А могла бы убраться в свой Зажопинск, остепениться.

– Спасибо за совет, – я оделась, неаккуратно прихватила волосы бархоткой.

Пальцы нервно дрожали, и лифчик застегнуть не получилось. Я скомкала его и сунула в карман.

– Дура ты, Аленушка, – грустно сказал Рамкин мне вслед, – а какая была девушка… Эльфийская принцесса.

До сих пор не понимаю, почему он так отреагировал. В конце концов мог бы проводить меня до такси и больше не звонить никогда.

Медленно бредя по Рождественке к метро, я плакала – крупные слезы сначала катились по щекам, потом падали на замшевые кроссовки.

Интересно, пятна останутся?

Костюм стюардессы мне к лицу. Пусть он и не совсем настоящий, а с некоторым стрип-подтекстом. Миниатюрный темно-синий пиджачок обтягивает мою грудь, держась на одной пуговице в районе пупка. Белоснежная блуза расстегнута чуть ли не до талии. Прямая юбка едва прикрывает ягодицы, а каблуки серебристых босоножек так высоки, что настоящая стюардесса прожила бы в них лишь до первой серьезной турбулентности.

Я – бутафорская стюардесса, одноразовая. Сопровождаю «мальчишник» в рейсе «Москва – Ницца». У брата хозяина крошечного личного самолета в ближайшую субботу свадьба, вот он и везет своих друзей на побережье развлекать. Видела бы нас сейчас невеста – может быть, пока не поздно порвала бы в мелкие клочья свою многослойную дизайнерскую фату и предпочла бы остаться свободной в этом жестоком мире, где за четыре дня до свадьбы жених, пьяновато прикрыв глаза, приказывает бутафорской стюардессе: «Соси!» Со мною в паре работает Мишель, она тоже из девушек Пабло. Судя по простоватому круглому лицу, голубым глазенкам-пуговицам, щедрому купеческому румянцу и веснушкам, зовут ее не Мишель, а в лучшем случая Маша. Но когда на паспортном контроле я попробовала заглянуть через плечо в ее авиабилет, она отдернула руку, как будто бы мой взгляд был струей кипятка, и забавно надулась. Она была моей ровесницей, но выглядела моложе.

Настоящие стюардессы тоже, само собою, имеются на борту. Две немолодые тихие блондинки, похожие на однояйцовых близнецов, в почти таких же формах, как у нас, только пиджаки застегнуты до ворота, а юбки раза в четыре длиннее. Их работа – разносить гостям напитки, еду и журналы, заботиться об их безопасности и оповещать, на какой высоте и над какими странами мы летим. Наши с Мишель обязанности куда примитивнее.

– Быстрее! Нет, медленнее! Энергичнее, – командует жених, вцепившись в мои волосы требовательной пятерней.

Я стараюсь выполнять команды точно и изящно, как персонаж компьютерной игрушки, управляемый джойстиком. Стоять на коленях в тесноватом проходе не то чтобы очень удобно. Тем более, учитывая то обстоятельство, что мои действия с интересом комментируют дожидающиеся своей очереди восемь молодых людей. Я закрываю глаза и стараюсь представить, что никого в самолете нет – кроме меня самой и влажного пениса в моем рту. Не получается – кто-то нетерпеливо постукивает меня по плечу.

Такая «грязная» работа выпадает мне нечасто. Все-таки не для того я училась есть омаров щипцами, подтягивала английский и танцевала вальс на «раз-два-три», чтобы исполнять фокус «глубокая глотка» перед опьяненными элитным виски деградантами (а как еще назвать мужчин, которые так куражатся перед священным актом бракосочетания?).

Хорошо Мишель – она работала в порнобизнесе, ей не привыкать. Она утверждает, что снялась в первом фильме, когда ей не было тринадцати – может быть, и врет, для романтизации трагического своего образа. Однажды кассета с фильмом, где Мишель фигурировала в обществе трех дюжих мулатов, истязающих ее на все лады, попала в руки Пабло. Тот заинтересовался спортивной выносливой девушкой, похожей на pin-up girl – вроде бы ни грамма жира, но при этом тело округлое, сливочное, изобилующее плавными изгибами и аппетитными ямочками. И взгляд детский, невинный, и светлые реснички, и кудельки, как у декоративного пуделя. Он поставил на уши всю Москву, подключил все свои связи, нанял частного детектива, заплатил знакомому режиссеру и в конце концов добыл-таки телефон поразившей воображение красавицы. Так все произошло по версии самой Мишель, которая врала изящно и многослойно, словно вязала шарфик крючком.

На самом деле все было куда прозаичнее – мне девчонки рассказывали. Подобрал ее Пабло на Ленинградке. Высокая фигуристая Маша-Мишель выбивалась из горстки шоссейных прокуренных подстилок, сразу притягивала взгляд. К тому же в тот день на ней было длинное льняное платье, а на остальных – какие-то невнятные синтетические кружева с вьетнамского рынка. Пабло остановился, заплатил сполна хозяину «точки», увез девчонку в свой загородный дом, отмыл, купил ей паспорт и приличную косметику, придумал псевдоним Мишель. Конечно, она никогда не смогла бы работать на заказах высокого уровня – сопровождать миллионеров на приемах, появляться в свете, говорить, шутить, изысканно соблазнять. Зато ее бюстгальтеры шил портной – найти изящное белье столь внушительного размера в магазине не представлялось возможным. И никакого силикона, все свое, натуральное. Не такой уж и хилый козырь, если разобраться.

Короткий брейк – мне позволили пятнадцать минут отдыха. Не так-то это и мало, если учесть, что полет длится всего три с лишним часа, и добрая половина этого времени уходит на многоступенчатый обед – на этот раз в термоконтейнерах подали семгу на гриле и картошечку из ресторана «Прага».

Я иду в камбуз, на ходу вынимая из кармана сигареты и миниатюрную фляжку с коньяком. Перехватив любопытно-презрительный взгляд одной из стюардесс, шучу:

– Дезинфекция! – и делаю огромный глоток. Перед тем как позволить коньячной струе хлынуть по пищеводу вниз, демонстративно полощу рот.

Стюардесса со вздохом отворачивается. Еле слышно бурчит:

– И не тошно вам таким заниматься, девочки… – при этом интонация у нее скорее утвердительная, а не вопросительная.

С любопытством на нее смотрю. Не первой молодости – ей слегка за сорок. Ухоженная, с дорогой стрижкой, в изящных лакированных туфлях. Но едва взглянув ей в лицо (блеклый, словно застиранный взгляд, унылые уголки губ, мимические морщинки человека, который мало улыбается), с легкостью ставлю диагноз – «бабья неустроенность» или, как выражается моя подруга «свободная куртизанка» Лиза, «хронический недотрах».

– А вам? – дружелюбно спрашиваю.

– В смысле? – она вскидывает на меня удивленный взгляд.

– Ну вот вы женщина одинокая. При вашей профессии не так-то просто найти себе постоянного партнера. Как часто вы срываетесь в полет – раз в неделю?

– Два, – лепечет она, – иногда и три.

– Вот видите, – покровительственно улыбаюсь, – вы бы, может, и рады бросить все это небо к чертовой матери. Ведь время от времени и в вашей жизни случаются любовники. Но страшно. Сейчас такие мужики пошли – если он с тобой охотно спит, это еще не значит, что женится. Мужчины приходят и уходят, а работа вроде бы всегда при вас… Правда, иногда вам становится страшно. Ведь по сравнению с другими стюардессами вы и так пенсионерка.

У нее такое лицо, словно она хочет меня ударить. Но терпит, бедняга. Все-таки на личные самолеты не нанимают абы каких стюардесс – наверняка она заслуженная-перезаслуженная, вышколенная, вот и молчит. Сама не знаю, зачем я все это ей говорю. Конечно, она первая начала. Она старше, мудрее, могла бы и промолчать. Ненавижу, когда меня жалеют. Особенно когда у жалости этой явный деструктивный подтекст. Так относишься к шелудивому уличному псу – вроде бы и сердце сжимается смотреть, как под шерстью бугрятся ребрышки, но если он, блохастый и лишайный, решит подойти, не задумываясь, отпихнешь ногой.