Книга Натаниэля - Полумрак

– Ну что-то такое Ты говорил, – неохотно согласился Пётр, – но я думал, что это такое, знаешь, общее замечание, в духе «такие славные и простые парни – соль земли» или чего-нибудь такое…

Иисус поморщился.

– Ну или что-нибудь буквальное, – продолжал Пётр, – то есть например какой-то камень в каждой церкви будут называть в мою честь… Но я не понимаю, где тут сказано, что я должен стать папой?… Я, в конце концов, люблю жену.

– Да не просто папой! – воскликнул Иисус. – Папой Римским!

– Римским? – удивился Пётр. – Это… Это что? Это тот папа, который живет в Риме и детям присылает открытку только на Твой день рождения? Или что? Или папа всего Рима? По-моему в Риме своих пап хватает.

– Да это просто название, – объяснил Иисус. – На самом деле это будет почетная должность. Для самых праведных и непорочных.

– А кто будет Мамой?… – заинтересовался Пётр. – А что за детишки получатся?…

– Ну, Мамой будет сама Церковь, – предложил Иисус, – а детьми – другие церкви. Поменьше.

– Но папой я быть все равно не хочу. – заявил Пётр. – Это смахивает на вавилонский блуд и ритуальные совокупления. Тоже ничего, но как постоянная работа…

– Вавилонцы бы очень удивились, – сказал Иисус тихо, – если бы узнали, что совокупления ритуальные…

– Что?

– Нет, нет. Можешь дать обет безбрачия, если хочешь. Тут же речь идет о другом уровне. О духовном. О ментальном.

– А! – Пётр понимающе покивал. – В мозг. Ага. В мозг я согласен. Только знаешь, мне кое-что непонятно.

– Что?

– Ты по-моему говорил, что Церковь – Невеста Христова. Немного нелогично.

– Ну ты как маленький, – вздохнул Иисус, – ты не знаешь, что ли, как это бывает? Когда жених один, а папа – другой?

– А! – Пётр еще раз понимающе покивал. – Вот и Твоя мама…

– Не трогай, пожалуйста, Мою маму…

Они немного помолчали.

– Я все равно не понимаю, – сказал Пётр, – что я должен делать как Папа?

– Что хочешь, – пожал плечами Иисус, – прости сиди и будь воплощением святости и праведности. У тебя там будет свой город… Нет, пожалуй, своя страна. Отдельная. Ты там за правителя.

– А зачем всё это?! – изумился Пётр. – Так много всего ради ничего?

– Всё это – чтобы держать праведных и непорочных подальше от неправедных и порочных, – объяснил Иисус, – надо же и о них как-то позаботиться.

– О праведных и непорочных?…

– Нет.

CXL

– Что ты делаешь? – воскликнул Матфей, с ужасом в глазах глядя на Иосифа.

Иосиф из Аримафеи с некоторым трудом выпрямился и в замешательстве уставился на Матфея.

– Ну, это… – он посмотрел на лежащее на земле блюдо, полное густой темной крови, потом снова на Матфея, затем на тело Христа.

– Не «это»! Что происходит, я тебя спрашиваю?! – воскликнул Матфей, угрожающе делая шаг к Иосифу.

Иосиф посмотрел на небо, себе под ноги, снова на небо и на Христа.

– Так… Э…

– Что происходит, я тебя спрашиваю?!… – глаза Матфея начали наливаться красным.

Иосиф задумался на некоторое время.

– Ну Он сказал же «вот кровь моя, вот плоть моя»… Я вот и думаю, собрать… Ну…

– Еще раз и без мычания! – крикнул Матфей.

– Кровь собираю. – сказал Иосиф без мычания. – Чтобы не пропадала.

Матфей застонал.

– Ты больной, больной, больной человек! – воскликнул он. – Тебе нужно лечить голову! Можешь побиться ею о стену!

– Но Он же сам сказал!… – воскликнул Иосиф.

– А почему ты кусочек не отрезал? – воскликнул в ответ Матфей. – Чтобы закусить чем было?… Э-э, не смотри на Него так, на меня смотри! Кровь вылить! Тело снять и, не надкусывая, отдать родственникам! Крест не трогать! Ничего не трогать!

– Эй! – запротестовал Иосиф, – а что это ты мне приказываешь? Вроде как я стражник, нет? А ты преступник. Ты не можешь мне приказывать!

– Могу, могу, – успокоил его Матфей.

– Это почему это?…

– Потому что я умный. А ты дурак.

CXLI

– Ну вот а такой вопрос тогда, – сказал Фарисей, – вот Ты нас учишь, что все люди равны.

Иисус кивнул, не отрывая от Фарисея взгляда.

– У меня такой вопрос тогда, – сказал Фарисей, складывая перед собой ручки домиком, – если все люди равны, должны ли мы платить подать Цезарю?…

Иисус недоуменно поднял бровь.

– Причём тут Цезарь?

Фарисей прошёлся несколько раз вперед-назад.

– Ну как. Все люди равны, так?

– Равны, равны.

– Почему же мы тогда должны платить налоги Цезарю?…

Иисус задумался.

– А у тебя динарий есть? – спросил Он после паузы.

Фарисей кивнул.

– Все люди равны. Дороги надо ремонтировать. Давай сюда свой динарий.

– Причем тут дороги? – удивился Фарисей. – Если все люди равны…

– Ты мне динарий-то дай, – перебил его Иисус, – Я тебе все и покажу.

Фарисей неуверенно протянул Иисусу динарий.

– Че с этой стороны написано? – спросил Иисус, поднося монету к лицу Фарисея.

– Э-э… Написано «Цезарь».

– Ну вот. А это что значит? Это значит, Богу Богово, а Цезарю Цезарево, – вздохнул Иисус, пряча динарий.

– Э-э-э! – сказал Фарисей, встревоженным взглядом провожая его. – Это моя?

– Какая ж она твоя, если она Моя? – хладнокровно сказал Иисус. – За дурацкие вопросы двойной тариф. Я ж сказал, Богу Богово.

– Но она моя!… – воскликнул Фарисей.

– На ней твое имя написано? – спросил Иисус еще хладнокровнее. – Ну-ка, давай посмотрим, «Цезарь»… «Динарий»… Тебя зовут Динарий? У Меня же, напротив, есть знакомый с таким именем, и Я охотно передам ему твое…

– Э-э-э! – закричал Фарисей.

– Что ты стонешь? – спросил Иисус дружелюбно. – Все люди равны – какая разница, у кого динарий?

– Но Ты тоже не Цезарь! – воскликнул Фарисей.

– Нет, – ответил Иисус, лучезарно улыбаясь, – но если он лично потребует и предъявит удостоверение личности… Я охотно предложу ему поискать свои деньги в другом месте.

– Тоже мне, Учитель! – воскликнул Фарисей. – Какие-то дешевые фокусы! Мошенник!

– Это не вопрос? – уточнил Иисус, – Разъярённые восклицания у нас бесплатно. Каждый следующий дурацкий вопрос в два раза дешевле предыдущего. Каждый одиннадцатый бесплатно. Приходите сами, приводите друзей. Дети до четырнадцати лет и ветераны – бесплатно и вне очереди. Следующий, пожалуйста!

CXLII

Над зелеными холмами, по которым тень течет, как…

Над зелеными холмами (зелеными из-за свежей травы), сияя на солнце (на ярком солнце металл может сиять), летел автомобиль.

Тень он отбрасывал, и она, возможно, действительно текла, но её никто не видел.

Да, о машине. Это бы старый «Бентли». Однако старость его заключалась не в облупленной краске (краска лежала на нем идеально, на ней не было ни единого пятнышка) или тяжелом шлейфе черного дыма (которого, кстати, тоже не было), а в упоении полетом.

Машина примерно знала, что происходит. Даже к тому, что сделано из стали, стекла и резины, с возрастом приходит понимание.

Да, машина была темно-синей. Она даже приблизительно гордилась тем, что она покрашена в темно-синий металлик. Ещё её вроде как озадачивало изображение, нанесенное на левый борт. Это было «Адское Пламя», нарисованное тремя оттенками черного.

За рулем слегка самодовольной и слегка озадаченной машины сидел юноша. Одна рука его – обтянутая перчаткой для гольфа – лежала на руле, вторая – вторая тоже лежала на руке. На ней не было перчатки.

Еще на юноше был летний свитер, из-под которого торчал небрежно повязанный узлом «Принц Альберт» галстук.

На юноше еще много чего было – он был целиком одет, гладко выбрит и в общем-то причёсан.

По левую, бесперчаточную, от него руку, на сиденье для пассажиров, сидел золотистый ретривер. Юноша регулярно поглядывал на него обеспокоенным взглядом, не поворачивая при этом головы, а глянув, снова смотрел на зеленые холмы впереди.

Язык пса развевался от ветра, поскольку пес высунул свою тяжелую львиную голову в открытое окно. Он жмурил слезящиеся глаза и изредка проглатывал столкнувшихся с ним жуков.

С зеркала заднего обзора свисали два сшитых из розового меха севивона на шелковом шнурке.

Юношу в одной перчатке звали Натаниэль.

Он еще раз посмотрел на собаку.

– Ну как, полегчало?… – спросил он у нее.

Пес повернулся к нему и покачал головой.

– Не фомогает, – сообщил он, облизываясь, – все тот же мерзкий вкус.

– Я тебе говорил, – хмыкнул юноша, – я тебе говорил – «Не лижи собственную задницу», я говорил ведь? Чего ты ожидал-то?

– Ничего я не ожидал, – ответил пёс, – ровно ничего. Что ж мне еще делать-то было? Я расстроен, и мне показалось, что это хороший способ скрыть в себе свои чувства.

– Кто тебе вообще сказал, что тебе нужно скрывать в себе свои чувства? – осведомился Натаниэль. – Тем более, облизывая свою задницу. Радуешься – виляешь хвостом, тоскуешь – скули.