Книга Натаниэля - Полумрак

– А ты расскажи мне – что ты чувствуешь, – сказал Сатана, – мне всегда интересно, как это – быть мертвым.

– Ну пока ничего, – сказал Наполеон, подумав, – конечно, мне не очень нравится то, что ты делаешь…

– Это не моя ж идея, правда? – ответил Сатана. – Ну может быть мне нравится это. Но я же должен любить свою работу, чтобы делать ее правильно.

– Да никто и не спорит, просто мне не нравится. Ты же просил рассказать, что я чувствую.

– Да я знаю, – вздохнул Натаниэль, копаясь в карманах, – только это же тебе надо, чтобы ты понял, что с тобой происходит.

– А чего тут непонятного? – удивился Наполеон. – Я умер и от меня уже скоро ничего не останется. Я исчезну, а будет только какой-то другой я, где там, кто-то иной, не такой, как я.

– Ну да, ну да, – покивал Натаниэль, – как и каждую секунду жизни. Не отвлекайся. Что ты чувствуешь?

Наполеон задумался.

– Ну, я… – он помедлил, – вообще-то мне довольно холодно.

– Так, – кивнул Натаниэль.

– А это нормально?…

Натаниэль пожал плечами.

– Ну тут вообще-то здорово дует, – сказал он, – я тоже слегка замерз. Ага! Ай! Черт!…

Он вытащил из кармана устрашающего вида скальпель и сунул в рот порезанный палец.

– Еще мне немного жаль, – сказал Наполеон, глядя зачарованным взглядом на лезвие скальпеля, – что все так кончилось.

– Ну, – Натаниэль вытер скальпель о штаны, – зато ты прославил на весь мир Сицилию как родину Наполеона.

– Корсику.

– Неважно.

Он занес руку с сияющей в лучах восходящего солнца металлической точкой.

– Работаем по опыту филиппинских хилеров. – сказал он.

– Я думал, филиппинские хилеры обходятся голыми руками.

– Опыт филиппинских хилеров и показывает, – объяснил Натаниэль, – что голыми руками не обойдешься.

Он приложил скальпель к пухлому животу Наполеона и мягко нажал.

– Добро пожаловать в вечность, – сказал он приветливо, глядя на побледневшее лицо Наполеона, – если мутит, у меня есть лимонные леденцы.

– Лимонные леденцы? – удивился Наполеон.

– Ну да, – сказал Натаниэль, бросая скальпель и вытаскивая из кармана маленький бумажный пакетик, – на целую вечность, правда, не хватит. Можешь взять пару.

– Да нет, не надо, – вздохнул Наполеон.

– Ладно. – Натаниэль снова сунул их в карман.

– А кто такая святая Елена? – спросил Наполеон, глядя в сторону, – давно уже интересуюсь.

– Первый раз слышу. – пожал плечами Натаниэль, – Ага, смотри. Печень сморщенная, вялая, в желчном пузыре камни. Вот тут болело?

– Болело, да, – признался Наполеон, – все время болело. Я вот так руку носил, чтобы погреть.

– И грудь у тебя отрастала, – заметил Сатана.

– Чего отрастало? – удивился Наполеон.

– Грудь. Женская. Признак поражения печени. Ладно…

Он аккуратно накрыл труп императора одеялом и, отойдя в сторону, закурил.

– У всего в итоге очень простой ответ, – заметил он, кивая прислонившемуся к стене Наполеону, – то есть дважды два равно четырем, когда идет дождь, земля становится мокрой, и так далее.

– Ну а дальше-то что?… – спросил Наполеон, разглядывая свои полупрозрачные руки.

– А дальше идет жизнь после жизни. – ответил Сатана. – И поверь мне – она не лучше и не хуже. Она тоже жизнь.

– А куда я попаду теперь?… – спросил исчезающий Наполеон.

– Так, дай подумать… – сказал Сатана, глядя на часы. – Сегодня четверг? Я думаю, к обеду. Рис и рыба. Попроси мне компот оставить. Всего тебе хорошего.

CXXXVI

– Отче Мой, да минет Меня чаша сия… – сказал Иисус задумчиво.

Он вдохнул полной грудью и на секунду замолчал. Теплый ветерок слегка шевелил Его волосы, ночные звуки наполняли Его слух. Мир слушал вместе с ним.

– Э… Да… – повторил Он. – То есть нет, минует. Да. Чаша сия…

Затянувшись последний раз и бросив окурок на землю, Он закрыл глаза и, широко раскинув руки, стал слушать вместе с миром.

– Вечернее пойло! – ответил Ему веселый голос.

Христос открыл глаза и посмотрел на появившегося за Его спиной Натаниэля.

– Ты. – сказал Он мрачно. – Что у тебя?

Сатана быстрым движением поправил узкие одежды, обтягивающие его пах и, подняв перед собой серебряный поднос, направился к Иисусу.

– Чаша сия! – объявил он. – Точно по расписанию.

– Я же просил… – вздохнул Иисус. – Иногда Я так бессердечен к Себе…

Натаниэль тактично хмыкнул и снял салфетку с чаши сей.

– Что ты туда бросил? – быстро спросил Иисус с подозрением.

– Ничего. – удивился Натаниэль.

– Не надо, – воскликнул Иисус, – ты сейчас вот так рукой дернул, Я видел!

Натаниэль помахал салфеткой.

– Я снял покрышку, – объяснил он, стараясь говорить медленно и спокойно, – она защищала от пыли.

Иисус недоверчиво воззрился на него.

– С чего это ты обо Мне так заботишься?… – сказал Он глухо, беря чашу сию.

Натаниэль вздохнул и переступил с ноги на ногу.

Иисус посмотрел в чашу, потом на Натаниэля.

– Ты туда плюнул. – сказал Он уверенно.

– Нет. – ответил Сатана и вздохнул еще раз.

– Плюнул, плюнул.

– Не плевал.

– Ты плюнул и размешал, чтобы не было видно.

– Нет.

Иисус снова посмотрел на него.

– Потому что если Я узнаю, что ты туда плюнул, а Я узнаю, потому что я Бог…

– Поверь мне, – сказал Сатана, тщательно разделяя слова, – я туда не плевал.

На этот раз Бог, ничего не говоря, смотрел на него почти полминуты.

– Ты выделил «я», – сказал Он наконец, – ты попросил кого-то еще плюнуть туда, чтобы потом сказать, что не плевал туда сам.

– Да не плевал туда никто! – крикнул Сатана, умудряясь вздыхать и кричать одновременно, – ну кто кроме меня мог туда плюнуть?…

– Ага! Значит ты туда все-таки плюнул.

– Да нет же!

– Ну это мог быть Он, – сказал Иисус, подозрительно поднимая глаза к небу. – Это Его юмор…

– Опомнись! – воскликнул Сатана, – Это был Ты Сам, Ты бы знал!…

Они оба замолчали. Прошла еще минута. Иисус пялился в чашу, а Сатана вздыхал все чаще и чаще.

– Я Тебе говорил, что Ты запутаешься, – сказал он наконец мрачно, – но нет, кто меня будет слушать? Пускай Меня будет двое, нет, Меня будет пи, ладно, Меня трое, но это уступка, почему Меня не может быть столько, сколько Я хочу, Я же Бог…

– Если ты туда не плюнул, то ты туда точно… – начал Иисус.

– Нет. – твердо остановил Его Натаниэль и снова переступил. – Я не знаю точно, что Ты Сам Себе там… Сами Себе там придумали, но моих там – полотенце, поднос и посуда. Полотенце и поднос тут, верни мне чашку и я пойду по делам.

Иисус снова уставился на него буравящим взглядом. Сатана снова вздохнул.

– Ладно, можешь оставить Себе, – сказал он быстро, – удачи. Я ушел. Возвращайся поскорее, мы тебя ждем.

Он повернулся и сделал несколько шагов.

– Стой! – сказал Иисус властно. – Назад.

Сатана остановился, вздохнул еще раз и повернулся.

Иисус, не спуская с него глаз, осторожно пригубил содержимое чаши сей.

– Боже, какая гадость!… – воскликнул Он, морщась от отвращения. – Как горько!

– Лайм кончился, – объяснил Сатана и еще раз быстро поправил причиндалы, – льда нет, были только холодная вода и лимонная кислота, вместо сахара – заменитель. Если Тебе это поможет, я рад, что пить это не мне.

Иисус поднял брови.

– Что ты себя все время трогаешь?… – спросил Он. – У тебя чешется там? Что ты стоишь и трогаешь себя у всех на глазах?

Сатана неопределенно покачал головой и опустил глаза.

– Ну понимаешь, – сказал он, немного помявшись, – у меня сегодня свидание тут неподалеку… Я себе… Ну… Ну, прибавил чуть-чуть… Непривычно немного…

Иисус бросил на землю пустую чашу.

– Ах ты похотливый козел! – воскликнул Он, щелкая пальцами.

В Его голосе чувствовалось облегчение.

– Эй!… – воскликнул Натаниэль, хватаясь за промежность.

– Это один из самых торжественных, самых апокрифических, таинственных вечеров в истории всего мира, – продолжал Иисус, закипая от гнева, – а ты, вместо того, чтобы сочувствовать, чтобы думать о деле, работать в команде, ты…

– Однажды Твое любимое издательство выпустит словарь, – пропыхтел Натаниэль, обшаривая себя, – и Ты узнаешь, что значит слово «апокрифический», которое Ты… Ну что ж это… Эй!

Иисус отвернулся и, сложив руки, уставился вдаль.

– Я тебя больше не задерживаю, – сообщил он пустоте. – Можешь идти куда хочешь.

– Да куда я пойду-то теперь! – воскликнул Сатана, вздыхая очень тяжело.

Он опустился на траву, закурил и вздохнул еще один раз.

– Это тебе не сад тысячи вздохов, – процедил Господь через зубы, – а Гефсиманский. Здесь не о бабах думать надо. Скорбеть надо. Сиди и скорби.