Ферма - Том Смит

Оказавшись перед домом, я остановилась на усыпанной гравием дорожке, слезла с велосипеда и стала ждать. Звонка на двери не было, так что позвонить я не могла. Вход закрывали огромные двойные двери мореного дуба — наверное, такие бывают только в замках — высотой в два человеческих роста. Но вот обе половинки разъехались в стороны, и мне навстречу вышел он, многоуважаемый и досточтимый доктор Олле Норлинг, одетый с подчеркнутой небрежностью. Рубашка его на груди была расстегнута, подавая обманчивый сигнал о том, что мне нечего бояться, но я истолковала его в совершенно противоположном смысле. Опасаться нужно было всего! Если Крис оказался слеп к полученным мною ранам, то Норлинг моментально заметил мою неуклюжую походку и поинтересовался, все ли со мной в порядке, но я заверила его, что это пустяки — кажется, небольшая заноза. Упоминать о пожаре мне не хотелось, поскольку я чувствовала, что этой темы лучше избегать. Я все время повторяла про себя: «Придерживайся плана!»

Я твердо вознамерилась ничему не удивляться, что, конечно, было глупо с моей стороны. Впрочем, у меня ничего не вышло. Его особняк поражал роскошью, но не кричащей и безвкусной, когда выразительно закатываешь глаза, нет: здесь присутствовало единство стиля и какая-то минималистская простота, если выражение «минимализм» вообще применимо к стеклянным окнам во всю стену, впускающим море и пляж в домашний интерьер. Я спросила себя: а чему, собственно, здесь удивляться, если, когда я катаюсь по пляжу, передо мной открывается тот же самый вид? Но отсюда, изнутри, все смотрелось совсем по-другому — окна словно обрамляли море и песок, превращая их в изысканное произведение искусства, даря обладание тем, чем обладать в принципе было невозможно, превращая в частную собственность общественное достояние. Этот вид буквально кричал о силе и власти того, кто наслаждался им ежеминутно. И хотя день выдался пасмурным, на небе не было ни яркого солнца, ни прозрачной голубизны, а к горизонту убегали угрюмые серо-стальные волны, я, похоже, не удержалась и ахнула — но не от представшей моему взору красоты, а от очарования силой, способной ограничить свободу моря и заключить его в раму. Подобной властью во всем мире обладали всего лишь несколько человек. И Норлинг был одним из них.

В доме, кроме него, оказался еще один человек, управляющий, одетый в темно-каштановую ливрею, который выглядел бы смешным, не будь он столь серьезен. Привлекательный мужчина лет тридцати с небольшим, он зачесывал волосы на косой пробор, словно дворецкий в Англии 30-х годов, только этот дворецкий был блондином и с должной почтительностью осведомился у меня, не желаю ли я чего-нибудь выпить. Я отказалась — пожалуй, чересчур резко, — опасаясь, что в питье может быть что-нибудь подмешано. От внимания Норлинга ничего не укрылось, и он попросил управляющего принести бутылку воды и два бокала, особо подчеркнув, что бутылка должна быть закупорена, а в бокалы не нужно класть лед. Я ожидала, что он пригласит меня в другую комнату, поменьше, где мы останемся вдвоем, но он повел меня на террасу, широким навесом раскинувшуюся над песчаными дюнами. Здесь мне предстояло выдержать первое испытание, первое из трех. Норлинг взял спички и зажег огонь в современном новомодном газовом камине, этаком медно-красном барабане, окруженном мягкими сиденьями. Внутри вспыхнули языки пламени, и доктор жестом предложил мне на выбор несколько стульев, так что камин остался сбоку. Думаю, ты согласишься, что это был тонкий намек на пожар на острове Слезинки, потому что иной причины разводить огонь в теплый летний день я не вижу. Он хотел, чтобы я увидела языки пламени и предъявила ему обгорелый черный зуб, вскочила на ноги и разразилась воплями: «Убийство! Здесь произошло убийство!»

Но я не сделала ничего подобного. Старательно придерживаясь своего плана, я выбрала стул, уже во второй раз за день ощутив на лице жар пламени, и выдавила улыбку, заметив, что мне здесь нравится, ну просто очень нравится. Я дала себе обещание не поддаваться на провокации. Он не сможет поймать меня в ловушку, он вообще ничего не сможет мне сделать, они недооценили меня, потому что я не настолько слаба, как они полагают, и не дам собою манипулировать. Они рассчитывали, что обгоревший зуб окончательно сведет меня с ума. Но вместо этого я лишь взяла себя в руки, оставаясь спокойной и вежливой и отпуская Норлингу комплименты по поводу его дома.

Тогда доктор поинтересовался, не предпочту ли я перейти на английский. Хокан наверняка рассказывал ему о том, какое негодование вызвало у меня нанесенное им оскорбление, но второй раз попадаться на одну и ту же уловку я не собиралась. Поэтому я лишь улыбнулась, рассмеялась, заметила, что это очень любезно с его стороны — предложить мне язык на выбор, но я такая же шведка, как и он, даже паспорта у нас одинаковые, и было бы странно, если бы мы общались на английском, да и выглядели бы при этом столь же нелепо, как и двое шведов, разговаривающие друг с другом на латыни. Тут он широким жестом обвел пустые места вокруг камина и сообщил, что здесь состоялось множество вечеринок. Я подумала про себя: «Держу пари, доктор, что так оно и было».

Почувствовав, что потерпел поражение, Норлинг перешел ко второму испытанию, предложив мне тест номер два, еще более дьявольский, чем вид открытого огня. Он предложил мне полюбоваться окружающим ландшафтом в бинокль, установленный на террасе. Я была не в настроении для подобных развлечений, но повиновалась и прижалась глазами к окулярам, готовая восхититься приятным ландшафтом. Но глазам моим предстал увеличенный в несколько раз заброшенный маяк, в старом каменном здании которого кого-то ждала Миа, одетая в белое подвенечное платье, тот самый маяк, на дверь которого девушка повесила венок, подавая знак, что находится внутри. Цветы, кстати, все еще оставались на месте, увядшие и почерневшие, похожие на венки у дороги, которые кладут на место аварии. Норлинг специально настроил бинокль, выбрав этот вид. Провокация была умелой, и она почти удалась. Я взяла бинокль в руки и навела линзы на то место на пляже, где пряталась за кустами. Отсюда меня было хорошо видно — вот почему он в тот день так и не появился. Я медленно выпрямилась, прилагая отчаянные усилия, чтобы придерживаться своего плана, не желая выдать себя. Он спросил меня, что я вижу. Я ответила, что вид открывается откровенный и поучительный, очень даже поучительный.

Итак, оба его испытания провалились. Норлинг явно был разочарован и неожиданно предложил мне вернуться в помещение, нажал кнопку, отчего пламя в медном барабане мгновенно погасло, словно колдун, уставший от своего же заклинания, и повел меня по коридору мимо кафедральных окон к себе в кабинет. Комната эта не походила на место, где активно занимаются исследованиями и где повсюду должны быть разбросаны бумаги, записи и книги с загнутыми кончиками страниц. Нет, это был кабинет, над которым тщательно поработал дизайнер интерьера и который обошелся его владельцу в кругленькую сумму. Книги выглядели столь же впечатляюще, как и вид из окна, полки высились от пола до потолка, снабженные старинными библиотечными лесенками, чтобы взбираться на самый верх. Окинув их беглым взглядом, я заметила книги на нескольких языках. Неизвестно, прочел ли он их и, вообще, читал ли хоть что-нибудь, потому что книги явно стояли здесь не для того, чтобы их читать, а чтобы благоговейно взирать на них с открытым ртом. Это была своего рода пропаганда тонкого и изощренного ума Норлинга. Я задумалась над тем, что могло означать предложенное мне зрелище маяка. Поначалу я полагала, что Норлинг был последователем и сторонником Хокана, но, быть может, я ошиблась, и именно Хокан занимал подчиненное положение. Норлинг предложил мне присаживаться. В кабинете стояло несколько кресел, и я окинула их внимательным взглядом, оценивая высоту и угол наклона спинки, не желая ни сутулиться, ни проваливаться в кресло, не иметь возможности изящно встать с него и тем самым выказать свою слабость. И в этот самый момент я заметила, что на кофейном столике, выставленном строго по центру комнаты, лежит улика. Ты уже видел ее, я доставала ее из сумочки. Как ты думаешь, которую из них я имею в виду и что именно этот человек предложил мне в качестве последнего и окончательного провокационного испытания?

***

Я постарался вспомнить, какие именно доказательства уже видел, и высказал предположение:

— Библейская цитата с фермы отшельника?

Мать явно осталась довольна. Она запустила обе руки в сумочку и выложила кусок материи с цитатой из Библии на постель рядом со мной.

— Я похитила его. Но не у Ульфа, а у Норлинга!

— Каким образом он оказался у доктора?

Вот именно! Этот самый клочок материи лежал у него на кофейном столике! Зашифрованное загадочное сообщение, вышитое в самые последние дни перед тем, как жена Ульфа повесилась в хлеву, от которого не осталось и следа, перед аудиторией из свиней. Я схватила его, позабыв о своем намерении сохранять спокойствие, повернулась к Норлингу и, сжав кулаки, потребовала, чтобы он сказал, кто дал ему это. Норлинг воспользовался тем, что я сама дала ему в руки оружие против себя, и его мягкий голос сомкнулся у меня на шее, словно руки, которые хотят задушить. Он заявил, что Крис уже проинформировал его о моей одержимости этими словами, о том, что я писала и переписывала эти строки сотни раз, декламируя и шепча их, словно молитву. Норлинг поинтересовался, что значат для меня эти слова, подталкивая меня к тому, чтобы я рассказала, что, по моему мнению, происходит в этом тихом уголке Швеции.