Партизанская богородица - Франц Таурин

Брумис смущенно крякнул.

— Я понимаю, — невесело продолжал учитель, — обстоятельства, действительно, неблагоприятные. Но учить детей надо.

— Надо, — сказал Брумис. — Не только детей, взрослых надо научить грамоте.

А сам подумал, что маленький колченогий учитель, с надеждой взирающий на него поверх старых очков в металлической оправе, обмотанной у переносья суровыми нитками, ждет не слов, а помощи делом. И вспомнил, как разъяснял Ваське Ершову, чем должен заниматься краевой Совет и чьи интересы отстаивать.

— Детей надо учить, — повторил Брумис.

Подошел к двери в соседнюю комнату и сказал Митрофану Рудых, сидевшему под табличкой «Секретарь Крайсовета»:

— Товарищ Рудых! Напиши постановление перфильевскому коменданту освободить помещение школы. Срок исполнения — три дня.

Учитель снял очки и рассыпался в благодарностях. Брумис не совсем был уверен в том, что заслуживает их. Перфильевский комендант запросто мог и не выполнить распоряжение Крайсовета. Брумис хотел честно предупредить учителя и объяснить ему, как надлежит тогда поступить.

Но не успел. В комнату ворвалась пестрая ватага рассерженных донельзя баб. Митрофан Рудых попробовал цыкнуть на них, но вбежавшая первой крупная большеносая и скуластая женщина пренебрежительно отмахнулась от него.

— Нам председателя! — и решительно подступила к показавшемуся в дверях Брумису: — Ты будешь председатель?

— Я председатель, — ответил Брумис, с любопытством разглядывая странную делегацию.

— Коли председатель, наведи порядок! — строго сказала носатая баба.

Остальные загалдели все вдруг.

— Как же, наведут они!

— Поди-ко, горе им!

— Им, жеребцам, того и надо!

Брумис посмотрел на Митрофана Рудых. Тот пожал плечами.

— В чем дело, гражданки? — спросил Брумис. — Проходите, объясните толком.

Вместо того, чтобы подействовать успокаивающе, слова его вызвали новый взрыв возмущения.

— Объясни ему толком!

— Не знает он!

— Развели срамоту!

Истошнее всех кричала немолодая грузная баба в черном плисовом жакете, туго обтянувшем ее могучие формы.

— Что творится! Отродясь сраму такого не было! Чисто собачья свадьба! Голову ей, подлюге, оторвать напрочь!

В конце концов Брумису удалось понять, что объектом негодования является некая Глашка Полосухина. Ей ставилось в вину легкомысленное ее поведение.

Мужа ее забрали в конце прошлой зимы каратели и отправили в Енисейскую тюрьму. Через несколько месяцев пришло известие, что Тимофей Полосухин убит при попытке к бегству.

Недели две Глашка «недуром выла», а потом «вовсе осатанела». Запила запоем и «стала приманивать» мужиков.

Потерпевшие жены требовали от Брумиса решительных мер. В целях повышения общественной нравственности Глашку следовало «посечь всенародно».

— Чтобы не вертела подолом! — сказала носатая предводительница.

Брумис пытался разъяснить, что порка — не советский метод воспитания.

— Вы с ней, с Глашкой этой, по-хорошему говорили? — спросил он.

Но только подлил масла в огонь.

— По-хорошему с ей!

— Ишь ты, посоветовал!

— Сам попробуй поговори, она тебя приветит!

— Да, может, он не раз говорил! Может, она его и приветила! Все они одной жеребячьей породы! — громче всех кричала баба в плисовой жакетке.

— Вы, гражданка, полегче! — оборвал ее Брумис. — Кулацкую агитацию не распускайте!

— А что этот кобелина в папахе с лентой от Глашки не вылазит, это кака агитация!

— Ершов?

— Пес его знает, Ершов или Окунев. Как клещ, присосался к Глашке. Вчерась мому мужику два зуба выкрошил. Не поделили. Ну, чисто собачья свадьба!

— Дурная ты, тетка Матрена! — вмешался Митрофан Рудых. — Спасибо скажи, что поучили. Показали науку, не ходи, куда не надо!

— Да, спасибо! Зло-то на мне сорвал. Эта наука вся на моих боках!

— Гладкая, стерпишь! — усмехнулся Митрофан.

— Вот что, гражданки, — сказал Брумис, — никаких самосудов не допустим! Женщину эту вызовем в Совет. Поговорим с ней, усовестим. Ведь не кто-нибудь, а вдова партизана. А пороть — таких прав нет. А если бы и были, так по справедливости, выпороть надо не эту женщину, а мужиков ваших. Чтобы знали край, да не падали!

— Это бы вовсе хорошо! — сказала носатая баба.

Брумис улыбнулся.

— В этом вам Совет не препятствует.

Бабы ушли не очень довольные.

Учитель получил распоряжение Совета, расписался у Митрофана в толстой книге и снова благодарил.

Брумис сказал ему:

— Не освободит комендант помещение в трехдневный срок, немедленно сообщите.

— Товарищ Рудых, — распорядился Брумис, когда закрылась дверь за учителем, — пошлите за Ершовым.

Митрофан махнул рукой.

— Говорил я с ним, Владимир Яныч...

— И что он?

— Говорит, какое твое дело? Я, говорит, женюсь на Глашке.

— Нашел время!

— Брешет... Таких жен у него в каждой деревне.

Митрофан был не прочь еще порассуждать на эту тему, но Брумис ушел к себе и закрыл дверь. Подробности Васькиных похождений его не интересовали. И, самое главное, не было времени на разговоры. Все больше и больше недоставало времени...

Брумис спал теперь от силы четыре часа в сутки. Два окна угловой комнаты второго этажа, которая была и его жильем и рабочим кабинетом, вспыхивали первыми в селе и гасли последними. Были дни, когда он забывал спуститься в кухню, где столовались все «крайсоветчики». И тогда сердобольная Сонечка приносила ему наверх котелок похлебки или миску каши.

Краевой Совет, созданный делегатами четырех волостей и трех небольших партизанских отрядов, которому в момент его организации подчинялась всего одна четвертая часть одного уезда Иркутской губернии, в ходе революционной борьбы незаметно превратился в политический центр огромной территории, размерами превосходившей всю Европейскую Россию.

Киренск и Бодайбо, Якутск и Охотск признали центральную власть Крайсовета и обращались к нему за советом и помощью.

Сегодня ночью пришла телеграмма из Петропавловска-на-Камчатке. Петропавловский ревком сообщил, что в городе и области установлена власть Советов. Просил указаний в части организации советских органов управления областью.

Рано утром принесли телеграмму из Якутска.

«Больше-Илимское. Крайсовету. Сегодня пал искупительной жертвой освобождения Якутска Начармии товарищ Геллерт. Подробности сообщу. Настоятельно прошу командировать лицо, могущее занять пост начальника гарнизона. Начрев штаба Гладунов».

Брумис подошел к висевшей на стене истрепанной географической карте, которую, по его просьбе, принесли ему из школы.

На карте не было села Больше-Илимского. Приблизительное местонахождение села Брумис сам пометил чернильным кружком. Так же приблизительно, с возможным соблюдением масштаба, были нанесены окрестные крупные села.

Расстояние до деревни Перфильевой, в которой строптивый комендант не желал освобождать школьное помещение, было меньше ширины ногтя на большом пальце. До Усть-Кута, где находился сейчас главнокомандующий Вепрев со своим штабом, — около вершка. Столько же примерно и до Братского острога и Николаевского завода, где вел бои отряд Бугрова.

До Бодайбо было больше четверти, до Якутска — более половины аршина. А до Петропавловска-на-Камчатке, приткнувшегося в правом верхнем углу карты, было значительно дальше, чем до Омска — столицы кровавого Верховного правителя Колчака...

Но в Петропавловске, отделенном многими тысячами верст, был телеграф, и легче было дать указание Камчатскому ревкому, нежели перфильевскому коменданту...

Снестись с деревней Перфильевой подчас было труднее, чем с заграницей. Охотский ревком сумел захватить в целости и сохранности портовую радиостанцию и предоставил ее в распоряжение Крайсовета. Вчера Охотская радиостанция передала в эфир обращение краевого Совета к рабочим Англии, Франции и Америки с призывом бороться против контрреволюционной интервенции и требовать от своих правительств вывода войск с территории молодой Советской Республики.

Вчера на Совете, когда обсуждался текст обращения, Митрофан Рудых сказал, кривя губы:

— Пустой номер!.. На пролетарскую солидарность рассчитываете?.. Видели мы ее, чехословацкую. Похоже, скоро японскую увидим. Все это красивые словечки. Пальцы у каждого к себе гнутся!

И вовсе неожиданно для Брумиса вскинулся Васька Ершов.

— На пролетарьят не замахивайся! Лабазная твоя агитация! Купецкое нутро вылазит! Правильно написано! Только еще крепче надо! Чтобы до печенок проняло! Чтобы всех этих англичанов и французов совесть заела. Али мы одни должны! Пиши прямо: «Даешь мировую революцию!»

Брумис смотрел на карту.