Партизанская богородица - Франц Таурин

— Как стемнеет, приедешь на это место, — сказал Санька Корнюхе. — Жди до утра. Не придем — езжай обратно. А ночью опять сюда. Понятно?

Корнюха ничего не ответил. Стоял перед ней, как вкопанный. Крупное его лицо чуть заметным пятном проступало в темноте.

— Ты что, не слышишь?

— Слышу. Александр, дай я пойду с ней.

— Длинный больно. Издаля увидят.

— Я не смехом говорю. Пусти, я пойду!

— Дурной ты! Что с тебя толку? Она одна пойдет.

— А ты в кустах посидишь!

— В кустах посижу.

— А ее, стало быть, на погибель?

— Сама напросилась, — со злостью сказал Санька и тронул Палашку за руку. — Пойдем!

Поднялись на высокий берег и шли сначала полем, а когда стало рассветать, свернули в лес.

Больше всего опасалась Палашка этого длинного пути вдвоем. Не могла она сейчас с ним разговаривать, Не прошла еще обида за вчерашнюю ночь. Он, видно, понимал это и молчал. Спасибо и за это...

...Он пришел поздно, когда они с Катей уже улеглись. Присел на лавку и обнял. Не как всегда, а грубо, требовательно... И несло от него липким запахом самогона...

— Саня! Что ты!..

Он молча, жадно целовал ее.

— Саня!..

Катя проснулась и приподнялась на своей лавке.

— Катерина, выдь ненадолго, нам поговорить надо! — строго сказал он ей.

Едва не закричала в испуге: «Катя, не уходи!» Потом сердце захлестнуло гневной обидой и не осталось в нем ни страха, ни даже робости... И никакого доброго чувства к нему...

Едва дождался, когда хлопнула дверь за вышедшей на крыльцо Катей, сдернул одеяло... прижался всем телом...

Вырвалась, вскочила с постели.

— Ты что, очумел!

Но злости уже не было. Кровь молотками стучала в голову. Чуть не заплакала от обиды на себя. А на него прошла обида... Не хватало. может, одного ласкового слова...

Но он сказал грубо, с издевкой:

— Надоело лизаться попусту! Ребята засмеяли...

Ребята засмеяли! Вот что!.. Словно в душу плюнул. Похвалиться тебе надо моим позором!..

— Уходи! Сейчас уходи, а то ударю!..

Засмеялся. Потом сказал с угрозой:

— Пожалеешь. Покрасивей тебя девки есть. И подобрее...

Уже размахнулась, чтобы хлестнуть его по хмельной роже...

Опять хлопнула дверь, и с порога закричал Корнюха:

— Палаша!

Кинулся за печку, увидел ее в одной рубашке и Саньку рядом...

— Кому что! Женихаешься тут, а братана убили!

Никогда от него грубого слова не слышала, а тут...

И сама не поняла, как вырвалось:

— Спасибо! Порадовал!

И упала на лавку, заревела в голос.

Палашка сама напросилась.

Утром пришла к Бугрову. Тот поднял хмурое лицо.

— Отпустите меня из отряда, Николай Михалыч.

Бугров хотел сказать, что на людях, среди его боевых товарищей, легче ей переболеть свое горе, но, посмотрев на нее, передумал. Может, здесь, где все напоминает о последних его днях, вдвое тяжелее... Да и все равно в Вороновку надо посылать кого. Пусть там от родного человека узнают...

Кивнул Палашке.

— Хорошо. Обожди малость. Велю запречь лошадь. Отвезем тебя в Вороновку.

— Я не в Вороновку, — сказала Палашка тихо. — К Демиду Евстигнеевичу в отряд пойду.

Бугров в недоумении насупил густые брови.

— Непонятно. Какая нужда с одного отряда в другой?

Палашка вздохнула.

— Может, там винтовку дадут заместо половника. Не могу я, Николай Михалыч, больше так...

Бугров машинально потянулся за кисетом.

— Ты это, девка, всерьез?

— Приходила ведь я к вам, Николай Михалыч.

Бугров снова, на этот раз особо, пристально и пытливо, всмотрелся в ее опухшие глаза.

— Ежели так, ни к чему уходить тебе. Найдется тебе и здесь дело, Ежели не сробеешь.

— Не сробею, Николай Михалыч.

— Поди тогда поспи...

Палашка грустно усмехнулась.

— ...ну, словом, отдохни. Нелегкое дело впереди. После обеда придешь ко мне.

Отпустив Палашку, Бугров долго сидел в глубоком раздумье.

Не поторопился ли он, решившись послать ее?.. Прямо сказать, зверю в логово... Девка, видать, не робкого десятка, но в таком деле не только смелость нужна. Сноровки-то нет... Всю жизнь потом корить себя будешь... Опять же девке такое дело исполнить сподручнее...

Накормив бойцов обедом (может, последний раз кормлю!..), Палашка пришла к командиру отряда.

— Покличь мне Перевалова и сама с ним приходи!

Вовсе не хотелось встречаться сейчас с Санькой, но Палашка уже поняла, какое дело собираются ей поручить. А Санька — командир взвода разведчиков. Без него в этом деле не обойтись.

Бугров был еще более мрачен, нежели утром.

— Скажу тебе прямо, девка, сам против свово сердца иду. Не бабье это дело. Хоть ты ничего не сделаешь, только живая вернешься — словом не попрекну. А ежели не так выйдет, вовек не прощу... ни себе, ни тебе. Опять же знай. Выполнишь задание, многим нашим бойцам жизнь сохранишь. А им, сволочам, мы устроим поминки по Сергею Набатову!.. Теперь слушай...

Он обстоятельно объяснил Палашке задачу. Она напряженно слушала, запоминала. Пробраться в Братский острог. Узнать, там ли сам капитан Белоголовый? Есть ли у него пушки? Сколько пулеметов? Сколько солдат? Ждут или не ждут нападения партизан?

До села проведет ее Перевалов. И будет до следующей ночи ждать ее в лесу. В Братске есть надежный человек. Как его найти, Перевалов объяснит ей по дороге.

Перепроверил, все ли хорошо поняла. И под конец спросил еще раз:

— Надеешься на себя, Пелагея?

— Сумею, Николай Михалыч.

— Станут спрашивать, откуда пришла, зачем?

— Скажу, из завода. Родню проведать. У меня вправду там маманина тетка живет.

— Ну, с богом! Первое дело — не робей! Второе — на рожон не лезь!

К дороге вышли, когда еще только начинало светать.

— Рано, — сказал Санька. — Дождемся солнышка. Кто нынче по дорогам ночью ходит.

Вернулись назад, в глубь леса. Присели на сухой хвое под старой сосной. Палашка привалилась к стволу, закрыла глаза. Пусть думает, что она спит. Но Санька и не пытался заговаривать.

Бесчувственный какой!.. Может, тоже обижается?.. Ему-то на что обижаться? Стукнуть не успела его. А надо бы... Хоть бы раз в жизни получил оплеуху от девки. Может, остепенился бы, верченый... Всех война искалечила! Жил бы домом своим, при семье, не был бы такой... И ни к чему бы тогда и ссориться, не то чтобы драться... Не век же она, клятущая, протянется. Придет и ей конец...

И вспомнилось, как братка пересмешничал над ней: «Вот кончим воевать. Замуж тебя отдадим. Будем жить-поживать да добра наживать!» Его уж нет на свете, а войне все конца не видать...

А уж так ей хотелось, чтобы скорее пришел этот конец. И она стала думать, как вызнает все у беляков, как партизаны разобьют их... и здесь на Ангаре, и на Лене, где Демид Евстигнеевич, и по всей Сибири. И самого главного ихнего Колчака выгонят напрочь, пусть убирается к своим японцам... И тогда уж войне конец...

И выходило так, что вот от нее, простой девки слободской, тоже зависит, скоро ли быть концу войны. Так уж надо идти скорее!..

Санька словно подслушал ее мысли.

— Пора!

Палашка открыла глаза. Солнца за лесом еще не видно. Но небо в просветах меж сучьями стало голубое, глубокое.

— По этому большаку дойдешь до Братска, — сказал Санька, выведя Палашку к дороге. — Полчаса тут ходу. А идешь ты из деревни Долоновой, семь верст отсюда. Там ты ночевала. Запомнила?.. Дойдешь до села, гляди четвертый дом по левую руку. Хозяину передай привет от Саньки Перевалова. Звать его Афанасий Иваныч. Он тебе пособит во всем. Ночью пущай проводит тебя к большой сосне. Все запомнила?

— Все.

— Ну, давай руку!

Палашка протянула руку, а глаза отвела в сторону. Не дай бог, начнет обниматься. Совсем трудно будет тогда уходить...

— Скажи уж на прощанье, что зла на меня не имеешь.

— Имею! — сказала Палашка.

И быстро пошла, не оглядываясь.

В четвертом с краю доме на Палашкин стук калитку открыла немолодая сухопарая баба.

— Кого тебе? — неприветливо спросила баба, подозрительно оглядев Палашку.

— Мне Афанасия Иваныча, — ответила Палашка и подумала, плохо, что Санька не сказал, как зовут хозяйку.

— Пошто он тебе, кралечка?

— Велели привет передать от... — начала Палашка и запнулась.

А может, жене и нельзя говорить про партизан, да, может, это и не жена... а может... — И Палашка торопливо оглянулась, три ли дома за ее спиной, до конца улицы.

Хозяйка заметила ее замешательство, усмехнулась, шмыгнув длинным носом.

— Что-то спозаранку приветы разносишь, девонька! — и уже совсем сердито закончила: — Нету ево дома.

— А когда будет?

— Не сказывал, — и хотела захлопнуть калитку.

— Тетенька! — взмолилась Палашка. — Пустите меня в избу, я все расскажу.