Страх (сборник) - Эдуард Хруцкий

В мае мать отвозила их с братом Эвальдом на хуторок к дяде. Как хорошо помнит Юлиус те дни! Сначала они ехали на поезде. От Таллина в уезд вела узкая колея, и вагоны ходили по ней маленькие, словно игрушечные. Паровоз напоминал пузатый самовар на колесах. Он весело свистел на маленьких чистеньких станциях и деловито тащил состав через лес. Деревья обступали полотно почти вплотную, и в вагоне стоял запах нагретой солнцем хвои.

На станции их ждала дядина бричка и сам Карл Сярг, плотный, веселый, молодой. Потом мать умерла, и Юлиус переехал к дяде. Эвальд учился в школе и приезжал только на каникулы.

Всю зиму Юлиус ждал приезда брата. С его появлением знакомый мир вокруг хутора преображался. Лес переставал быть просто лесом, он становился джунглями, луг за хутором – саванной, озеро – океаном. Их больше не населяли хорошо знакомые Юлиусу люди: арендаторы, хозяева хуторов, пасечники. Они превращались в первопроходцев, а дома – их форты.

Отца Юлиус видел редко. Альфред Пальм не ладил с шурином. Да и дядя недолюбливал его. Как-то зимой дядя Карл пришел в комнату Юлиуса, сел на край кровати:

– Твой отец и брат уехали от нас, малыш.

– Куда? – Сердце Юлиуса замерло в ожидании чего-то страшного.

– В Россию.

– Зачем?

– Твой отец хотел, чтобы такие, как я, жили так же, как наш арендатор Арвид, он хотел, чтобы у тебя не было шхуны, лошади, этой комнаты. Он хотел, чтобы все это – наш дом, коров, луга, лес – забрали арендаторы.

– Но зачем?

– Подрастешь – узнаешь.

– А как же я?

– Ты останешься со мной, мой мальчик, теперь я буду твоим отцом.

В двадцать восьмом Юлиус с дядей переехали в Таллин. Сярг купил особняк на Пярну-маант, теперь он был одним из крупнейших землевладельцев. Юлиус пошел учиться в закрытый пансион и стал носить фамилию Сярг. Ему было приятно, когда за его спиной говорили:

– Смотрите, наследник Сярга.

Наследник Сярга – это было как чин, как почетное звание. Магическое словосочетание открывало перед ним двери любых домов. Перед ним заискивали.

Дни складывались в недели, недели – в месяцы. Так проходили годы. Юлиус не замечал течения времени. Оно было прекрасно. И чем старше становился он, тем интереснее ему было жить. Яхт-клуб, автоклуб, гонки, новые друзья вытягивали из его памяти отца и брата. Да и зачем она нужна, эта память? Там, в России, он не имел бы ничего подобного. Что говорила людям его старая фамилия Пальм? Ничего. Новая Сярг вызывала завистливое уважение. И было чему завидовать. Дядя в тридцать пятом стал совладельцем шведской пароходной компании. Теперь у них был дом в Стокгольме, дача на взморье, рядом со шведской столицей. Окончив школу, Юлиус хотел поступить в Стокгольмский университет, но Сярг настоял, чтобы он учился в Тарту.

– Ты эстонец и должен получить образование на родине, – сказал он.

Все рухнуло в сороковом, когда Юлиус учился на втором курсе. Эстония стала советской. А впрочем, что значит рухнуло? Деньги их лежали в надежном шведском банке, пароходы ходили под тем же флагом. Земля и дома – в Таллине. Конечно, жалко, но это была не самая большая потеря. Они уехали в Швецию и вернулись обратно только в августе сорок первого.

Теперь Таллин именовался по-старому – Ревелем. Даже улицы стали называться иначе: Виру – Леемштрассе, Койду – Моргенротштрассе. В президентском дворце находился генеральный комиссариат Эстляндии, возглавляемый обергруппенфюрером Лицманом.

Они поселились в старом доме, который был не тронут. Теперь доходные дома вновь стали домами Сярга, земля и хутора тоже. Немецкая администрация высоко оценила дядю Карла, он занял в директории пост министра промышленности. Правда, Юлиус не вернулся в университет. По совету Карла он вступил в охранный батальон и после боев в Белоруссии получил чин лейтенанта легиона СС.

Где его отец и брат, он не знал и старался не думать об этом – они стали его врагами. Сразу же после возвращения из Швеции Карл Сярг сказал ему:

– А знаешь, Юл, твой папенька, оказывается, был при красных шишкой, вот погляди. – Он протянул ему газету.

– «Рахва Хяэль», – прочитал Юлиус. – Ну и что?

– Ты посмотри вторую страницу, там опубликовано постановление о реквизиции земель бежавших капиталистов.

Юлиус бегло просмотрел, нашел фамилию Сярг.

– Ты имеешь в виду нашу землю? – спросил он.

– Нет, ты посмотри на подпись.

– «Уполномоченный А. Пальм», – прочитал Юлиус вслух. – Ну и что?

– Как что? – захохотал Карл. – Как что! Это же твой бывший папаша. Кстати, твой бывший братец пошел в него, мне передали, что Эвальд был молодежным функционером.

– Эвальд? – переспросил Юлиус.

– Да, именно он. Как я жалею, что отпустил его в город.

– Альфред бы уехал, а вы бы остались вместе. Два брата, два наследника Сярга. Слава богу, что хоть ты у меня есть. Слава богу! Как ты думаешь, почему я послал тебя в армию?

– Служить.

– Нет, не служить, а защищать. Защищать все, что имеем. Я знаю, что ты можешь погибнуть. Знаю, мучительно боюсь этого, но тем не менее я послал тебя воевать с большевиками. Пролив их кровь, ты поймешь настоящую цену всего, что имеешь. И не думай, что война будет короткой. Блицкриг не состоится. Но даже если немцы победят, то они победят Россию, а не марксизм. А учение это необыкновенно живуче.

– Ты хочешь сказать, что его победить невозможно?

– Почему? Я говорю живуче, а не бессмертно. И чтобы победить его, мы, хозяева, должны дать для этой победы все. Деньги, детей, себя, если понадобится. Вот поэтому ты и надел мундир. Никто не сможет упрекнуть семью Сяргов. Никто…

– Командир. – Голос часового разорвал хрупкую паутину воспоминаний.

– Да? – Юлиус повернулся, еще не понимая, где он, слишком далеко отсюда был в своих мыслях, и его прошлое разительно отличалось от нынешней реальности.

– Кто-то идет, командир.

Юлиус прислушался. Вдалеке еле различимо плескалась вода.

– Это капли падают с деревьев…

– Нет, командир, это шаги.

Юлиус опять прислушался и уже вполне явственно различил, как чавкает под сапогами трясина.

– Тревога, – скомандовал он. – Поднимай людей.

Они спустились в люк, захлопнули крышку. Сверху ее закрыл пласт дерна. Теперь посторонний мог увидеть остров, на нем маленький, поросший колючим можжевельником пригорок; совсем маленький – на нем едва могли поместиться два человека. Спрыгнув в люк, Юлиус осторожно отодвинул заслонку бойницы. Сквозь кусты просматривалось болото со стороны гати. Теперь шагов он уже не слышал, но видел колебания тумана. Кто-то шел к острову.

За его спиной раздавались щелчки автоматных затворов. Люди занимали места согласно боевому расписанию. Юлиус вытер мокрые ладони. Подвинул к бойнице пулемет МГ, тихо оттянул затвор – патрон мягко вошел в приемник. Теперь оставалось нажать на спуск, и триста выстрелов в минуту разорвут тишину леса. Триста смертей пронесутся над болотом, прошивая туман свечением трассирующих пуль.

Наконец мутная пелена раздвинулась, и Юлиус увидел человека. Он шел по колено в воде, кожаная куртка мокро блестела на солнце. Юлиус опустил пулемет, он узнал связного капитана Юхансена.

Каждое утро он приходил в этот кабинет. А иногда просто не уходил из него. Спал прямо здесь на диване, укрывшись форменным плащом, хотя жил теперь в пяти минутах ходьбы от наркомата на улице Лай. Комнату свою невзлюбил сразу. Она была сырой, мрачной. Единственное окно выходило в старый, полуразрушенный двор, а в нескольких метрах была щербатая стена соседнего дома. Солнце почти никогда не заглядывало сюда. Чтобы попасть к себе в комнату, ему приходилось подниматься по дряхлой визжащей лестнице. Каждый шаг отсчитывался пронзительным, дерущим нервы скрипом. Звук этот наполнял старый дом, и эхом отдавалось недовольное ворчание соседей. Дом за много лет накрепко пропах торфяным брикетом, керосином, жареной рыбой. Так же точно пахло в доме, в котором Эвальд провел свое детство. Отец регулярно, после каждой забастовки терял работу, и они жили голодно и бедно. С тех пор эти запахи навсегда врезались в память, как запахи нужды.

Он не любил свою комнату. Не любил старую мебель, подпорченную жучком, потерявшую цвет, на которой закаменел сероватый пыльный налет. Только две вещи радовали его: письменный стол, ярко-желтый, словно пахнущий деревом, и бронзовая настольная лампа с зеленым колпаком. Как они попали в эту комнату – неизвестно. Видимо, прежний жилец неведомыми путями раздобыл эти прекрасные вещи в одной из брошенных квартир.

А их много было в те дни. Громадные, гулкие и пустые, они остались в городе как память о бывших хозяевах. О тех, кто посещал богатые магазины на улице Харыо, любил посидеть в баре разрушенной бомбежкой гостиницы «Золотой лев». Город жил странной двойной жизнью. Годами сложившиеся отношения старой буржуазной республики, образ жизни, а главное – образ мыслей определенного круга людей создавали необыкновенные трудности в работе. Город был полон бывшими чиновниками правительства Пятса и директории Мяэ, биржевыми жучками, бывшими владельцами кафе, мебельных фабрик, рыболовецких судов. Они по-прежнему собирались в ресторане «Дю Норд», по-прежнему гуляли по улицам Харыо и Виру. Для них по-прежнему в ресторане в Пирите зажигали свечи по четвергам. Они приезжали на своих машинах. И вновь площадка перед рестораном была забита «мерседесами», БМВ, ДКВ, «адлерами» и «штеграми».