Записки социалиста-революционера (Книга 1) - Виктор Чернов

Другая группа, в которой выделялись М. П. Колобов, В. Д. Брюхатов, В. В. Измайлов и земский начальник А. И. Новиков, обнаруживала явно демократические симпатии; если не идеология, то общий "дух" русского народничества пропитывал собою их либерализм; они были, пожалуй, в начале менее политические либералы, чем народолюбивые культурники. Любопытнее всего был, как тип, А. И. Новиков, несколько лет спустя нашумевший своими "Записками земского начальника". Он обратил на себя мое внимание впервые во время бурных прений в тамбовском губернском дворянском собрании.

Сценки разыгрались там характерные. Когда одним из дворян было внесено предложение возбудить перед правительством ходатайство об отмене телесного наказания в применении к крестьянам, поднялся страшный гул и ропот. "Не надо". "Незаконно". "Не наше дело". Один за другим выступали возмущенные протестанты. Один - земский начальник, ссылался на отзывы самих крестьян, что "если телесное наказание отменят, то от озорников житья не будет"; другой - и не кто-нибудь, а член окружного суда Малевинский - дословно заявил: "Мы сами избавлены от телесного наказания: чего же нам-то здесь хлопотать?" "Это вовсе не наше дело... Крестьяне сами себя порют по приговорам волостных судов; причем тут мы?" Третий - князь Д. Цертелев возмущался против попытки "давления на власть" и предрекал, что, вступив на этот путь, можно дойти - о, ужас, до требования отмены телесного наказания "в тюрьмах, на каторге, на Сахалине..."

Надо было видеть, как кипятился, как гремел, вопиял, громил А. И. Новиков. Как дворянин и земский {253} начальник, которому поступают на утверждение все подобные приговоры, он страстно возмущался против того, что дворянство по закону призвано ставить свою печать на подобных пережитках варварства. Он думал подействовать на чувства собственного достоинства тамбовских "лэндлордов". О, наивность! Тамбовские "зубры", за недостатком аргументов, отвечали утробным ворчаньем и ревом. Когда надо было произвести голосование, зал превратился в Бедлам. Храбрые "скопом", зубры не хотели голосовать поодиночке, в открытую, путем переклички по уездным "столам". Требовали закрытого голосования. Наконец, часть дворянских "либералов" стала искать какого-нибудь способа избавить тамбовское дворянство от позора "неминучего" - от роли паладина розги. Она предложила снять вовсе вопрос с обсуждения и по его существу не высказываться.

Несколько непримиримых - Новиков был, конечно, в их числе - пробовали протестовать против завершения всей истории какою-то неразборчивой кляксой, но тщетно. Большинством, бояее чем в две трети голосов вопрос был похоронен - и далеко не по первому разряду...

Надо сказать, что вопрос о розге в Тамбове тогда имел свое особое значение. Это была обетованная земля кулачного права и всяческого "рукоприкладства". Местным сатрапом был барон Рокасовский - человек необузданный, кутила, распутник и самодур. Он не раз совершал экскурсии в разные места губернии, чтобы в деревенском приволье справлять свои оргии. Туда, на потеху ему и его присным, услужливые уездные и деревенские власти сгоняли из соседних деревень крестьянских девушек. О сопротивлении не смели и помыслить. Да что деревни.

{254} В самом городе Тамбове барон Рокасовский приказал однажды выпороть одного купца, содержателя торговых бань. И купца преисправно выпороли, предоставив ему в течение ряда лет путешествовать с жалобой по всем инстанциям, вплоть до Сената...

А. И. Новиков принадлежал всецело, по рождению, воспитанию и связям к тому кругу, который выдвигал всех этих Рокасовских, Цертелевых, Малевинских и т. п. Он был родственником известной Ольги Новиковой, державшей в Лондоне, весьма посещаемый, русский монархический и консервативный салон; он не мало вращался в кругу знаменитого ренегата-народовольца Льва Тихомирова. Выходец из чисто помещичьей среды, он по натуре своей был типичным мятущимся интеллигентом, искателем "сущей правды"; его симпатии к народу были окрашены вначале характером "просвещенного абсолютизма", благожелательного опекунства; отсюда и его поступление в земские начальники.

Безусловная искренность и глубина его стремлений была вне всякого сомнения: он просадил все свое состояние, довольна значительное, на всевозможные "благие начинания". Мое знакомство с ним было довольно оригинальным. После его речи в одном из заседаний губернского земства о необходимости урегулировать обязательными постановлениями способы разверстки общинной земли между домохозяевами, я посвятил ему в одном из толстых журналов ("Новом Слове" или "Русском Богатстве") корреспонденцию, где восставал против "барского" стремления опекать мужика, иллюстрируя весь вред такого отношения к делу на данном примере и показывая, какой смысл имеют у мужиков все многочисленные вариации систем земельной разверстки в зависимости от конкретных {255} условий, соотношения доходности земли с платежами и т. п. Корреспонденция была не лишена резкостей; помнится, она кончалась цитатой из "Горе от ума".

Нет, от господ подалей.

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь.

Каково же было мое изумление, когда после этого А. И. Новиков попросил председателя земской управы, у которого я работал тогда "по вольному найму" над разработкой нормальной школьной сети, познакомить нас, и заявил с подкупающей прямотой и искренностью:

- "Я прочел вашу корреспонденцию обо мне, и мне захотелось сказать вам, что вы правы, вы совершенно правы. Мне теперь это ясно. Мы все хотим мудрить над народом, а во многих вещах он гораздо лучше нас знает, как и что нужно сделать.

Надо дать ему возможность полной самостоятельности, и он нас еще удивит своими способностями к низовому коллективному творчеству. Я вам очень благодарен, что вы потрепали, как следует мой слишком скороспелый проект. Поделом. Позвольте пожать вашу руку".

И после этого нам не раз приходилось видеться, свободно и откровенно беседуя на всевозможные темы. А. И. Новиков был человеком, еще совершенно неустоявшимся в своих воззрениях. Но он явно и неуклонно шел в одном определенном направлении: справа - налево. Оживленный, экспансивный, дышащий энергией, великий непоседа, немножко прожектер, с властною складкой в характере, он был, однако, чужд самовлюбленности, чуток к голосу {256} собственной интеллектуальной совести и, главное, неизменно и глубоко искренен перед собой и перед другими. Его способности - честно сознаваться в своих ошибках - этой незаменимой в общественном деятеле способности, могли бы позавидовать многие из нас грешных. Он на основании богатого опыта собственной деятельности дал уничтожающую характеристику дворянско-бюрократических экспериментов над крестьянством; затем судьба забросила его на Кавказ, где он делается городским головой в Баку или в Тифлисе; из этого опыта работы с городскою буржуазией выносит тот же отрицательный вывод, как и раньше из работы с земским дворянством; кончает полным разрывом; и, наконец, окончательно самоопределяется, дойдя до конца в том направлении, в котором начал эволюционировать в начале нашего знакомства.

Революция 1905г. застает его в рядах партии социалистов-революционеров, членом которой он и кончает свою разнообразную, богатую и деятельную, хотя порою и несчастливую, жизнь. В "полевении" ряда земцев надо видеть особенную заслугу Вл. А. Щербы, представлявшего собою лучший тип интеллигентного земского работника. Болезненный, слабого сложения, брюнет, с впалой грудью, слегка прихрамывавший, с вечными очками на близоруких глазах, он обладал необыкновенной работоспособностью. Он был человеком очень мягким, обходительным, с прирожденным изяществом манер, одаренный необычайным тактом, но в тоже время очень твердый и настойчивый по существу. У него не было бросающихся в глаза внешних талантов, но их отсутствие вполне искупалось большой серьезностью, глубиной и деловитостью.

Все, за что он брался, он делал необыкновенно {257} тщательно и добросовестно, проявляя недюжинную компетентность и заслуживая уважения даже тех, кто с неудовольствием смотрел на влиятельное положение, занятое этим "чужаком" и к тому же "красным". Но против такой влиятельности ничего нельзя было сделать: она зависела от фактической ценности его работы, а не от уменья подчинять себе чисто персонально тех или иных земских деятелей. Твердый и спокойный, никогда не терял он уравновешенности; с ним было очень легко работать: умелым работникам он давал полный простор, к неумелым или недисциплинированным был снисходителен той высшей снисходительностью, которая состоит не в закрывании глаз на их слабости и не в потворстве им, а просто в большой терпеливости и умении оздоровлять атмосферу работы личным примером и указаниями, бесконечная деликатность которых в конце концов оказывала свое действие. К сожалению, этот симпатичный, всеми любимый человек, умер слишком рано и не вырос в такого крупного деятеля, каким он несомненно стал бы в изменившихся, более свободных политических условиях жизни страны.