Поэзия мифа и проза истории - Ю. Андреев

Для того, чтобы покончить с этим странным недоразумением, нам придется еще раз напомнить читателю о той важной роли, которую играет в мифе и тесно связанной с ним волшебной сказке мотив пожирания или поглощения героя или героев. Разбирая миф о Тесее и Минотавре, мы отметили, что в своих истоках этот мотив тесно связан с обрядовыми действами, входящими в программу так называемых инициаций (посвящений) подрастающего поколения. Но наряду с коллективными инициациями, через которые обычно проходят большие группы юношей или подростков, науке известны сугубо индивидуальные обряды посвящения, которые устраиваются специально для людей, занимающих в обществе особое положение благодаря выполняемым ими особого рода общественно полезным функциям, как, например, родовые или племенные вожди, позже ставшие царями, или на более ранних стадиях социального и культурного развития — шаманы. В мировом фольклоре засвидетельствованы разнообразные формы такого индивидуального посвящения через поглощение.

Примитивные народы, среди которых бытуют мифы и сказки такого рода, убеждены, что герой, побывавший в чреве чудовищного змея или в некоторых вариантах — рыбы, иногда другого животного, выходит оттуда обновленным, неуязвимым и, главное, обретшим чудесный дар всеведения — теперь ему становится понятен даже язык птиц. Так, в карело-финском эпосе «Калевала» старый мудрый Вейнемейнен дает проглотить себя великану Випунену, чтобы узнать три волшебных слова. Попав в желудок великана, он разводит там огонь и начинает ковать железо, что вынуждает Випунена снова извергнуть его наружу. При этом он сообщает Вейнемейнену не только три нужных ему слова, но и рассказывает всю историю Вселенной, делает его всеведущим. Отголоски подобных представлений сохранились, по-видимому, и в известном библейском сказании о пророке Ионе, который был проглочен во время плавания по морю огромным китом и затем извергнут им уже на сушу, благодаря чему он, видимо, и обрел пророческий дар. Во многом сходной участи не избежали даже некоторые из богов. Так, в скандинавской «Старшей Эдде» верховный бог Один добровольно бросается прямо в пасть чудовищному волку Фенриру. Согласно популярному греческому мифу, титан Крон одного за другим проглатывал всех своих детей — будущих богов Олимпа. Этой участи избежал только Зевс, спасенный своей матерью Реей. Он-то и заставил ненасытного родителя изрыгнуть всех проглоченных им детей, после чего заточил его в Тартар.

Возвращаясь к рисунку на килике Дуриса, мы можем теперь, учитывая все упомянутые выше мифологические сюжеты, а их число можно было бы легко умножить, попытаться разъяснить читателю скрытый смысл этой загадочной сцены. Вероятно, жившему в V веке до н. э. афинскому мастеру была еще известна древнейшая и потому не дошедшая до нас версия мифа об аргонавтах, в которой Ясон, прежде чем стать обладателем золотого руна, должен был пройти полный курс посвящения в шаманы, побывав в утробе стерегущего руно огромного змея, а затем выбраться наружу с. помощью покровительствующей ему богини-воительницы. Шаманские черты в образе Ясона помогают понять и тесно связанную с этим образом чрезвычайно сложную, многоплановую символику золотого руна. Разумеется, она никак не может быть сведена просто к фантастическому переосмыслению того нехитрого приспособления для промывки золота, применявшегося древними старателями на реках Кавказа, которое привело Тима Северина в почти шоковое состояние, когда он впервые увидел его в действии. Для создателей мифа главным было, конечно, вовсе не это достаточно прозаическое применение бараньей шкуры, а заключенная в ней особая магическая сила.

Напомним, что шкура эта принадлежала не простому, а волшебному барану, которому ничего не стоило совершить далекий перелет из Греции в Колхиду. В записанных фольклористами легендах о сибирских и иных шаманах и колдунах они тоже, как правило, обладают способностью летать по воздуху, иногда перевоплощаясь для этого в птицу при помощи своего волшебного одеяния, иногда же просто усевшись верхом на какое-нибудь волшебное животное — птицу или зверя. Но и содранная шкура сказочного животного не теряет заключенной в ней магической энергии. У многих древних народов, в том числе и греков, шкуры принесенных в жертву овец и баранов, так же как и некоторых других животных (обычно только что содранные), играли важную роль в церемонии так называемого очищения. Во время этой церемонии человек, запятнанный убийством или каким-нибудь другим преступлением и подлежащий в силу этого очищению, должен был встать босой левой ногой на простертую перед ним шкуру или пройти по полу святилища, устланному шкурами. В основе этих обрядов лежит основной закон так называемой симпатической магии — подобное заменяет подобное. Считалось, что шкура жертвенного животного способна впитать в себя прилипшую к человеку скверну так же, как она впитывает влагу или грязь. Сама процедура очищения убийцы от приставшей к нему скверны приравнивалась древними к исцелению от тяжелой болезни и, так же как и многое другое, входила в круг нелегких обязанностей целителя-шамана.

Однако чудесные возможности, заключавшиеся в бараньей шкуре, тем более не простой, а волшебной, далеко не исчерпывались той ролью, которая принадлежала ей в церемонии врачевания или очищения. Сконцентрированный в ней запас магической энергии был настолько велик, что мог использоваться также и в других, гораздо более сложных и трудных ситуациях. До нас дошла весьма любопытная версия мифа о вражде двух братьев Пелопидов: Атрея — отца Агамемнона — и Фиеста, их борьбе за микенский престол. В этом мифе вновь появляется золотой баран или (по другим вариантам) только его шкура, от обладания которой зависит исход борьбы между двумя претендентами на власть. Сначала этот волшебный талисман принадлежал Атрею, являясь как бы залогом его преимущественного права на отцовское наследство, но затем коварный Фиест соблазнил жену Атрея Эропу, похитил с ее помощью золотого барана и сам стал микенским царем, но ненадолго. Разгневанный Атрей велел бросить Эропу в море, а Фиеста изгнал из Микен и с помощью богов вернул себе утраченную власть. Вполне возможно, что во многом сходную роль золотое руно играло и в первоначальном варианте мифа о Ясоне и его плавании в Эю. Ведь и в этом сказании главный герой был лишен отцовского достояния и подобающей ему по происхождению царской власти. Вероятно, только с помощью волшебного руна он мог вернуть себе и то, и другое. Да и самому царю Пелию — коварному дяде Ясона, пославшему его на этот нелегкий подвиг, золотое руно было нужно не просто как какая-то заморская диковинка, а прежде всего как важное магическое средство, дающее его обладателю великую силу и власть. Вполне логично, что на поиски этого волшебного предмета Пелий послал не первого встречного, а человека, владеющего магическим искусством, о чем свидетельствовало уже само его имя, и, стало быть, способного овладеть руном.

Едва ли есть надобность объяснять читателю, что сугубо фантастические события, образующие первоначальное сюжетное ядро мифа об аргонавтах, не нуждались ни в какой более или менее точной географической «привязке». Подобно скитаниям Одиссея, они происходили не в реальном пространстве, которое можно было бы хотя бы приблизительно, в самых общих чертах воспроизвести на географической карте, а в своего рода четвертом измерении или же в неком мифологическом гиперпространстве. Как было уже замечено, в первоначальном варианте мифа плавание Ясона и его спутников имело своей конечной целью отнюдь не побережье реальной Колхиды, а некую сказочную страну Эю, расположенную (это — единственное, что может быть сказано о ее местоположении) на огромном удалении от исходной точки их путешествия, на самом краю земли, а возможно, и по ту сторону от этой черты — на другом берегу Океана, там, где древние помещали царство теней. Но когда же Эя стала Колхидой? Когда на греческих картах эта вымышленная страна оказалась довольно точно локализованной на восточном Кавказском побережье Черного моря, по обе стороны от места впадения в него реки Фасис (Риони)?

Очевидно, это могло произойти только после того, как греческие мореплаватели досконально исследовали всю циркумпонтийскую зону, то есть всю окружность Черноморского бассейна, не исключая и самой удаленной восточной ее части, где было расположено царство колхов. Вообще мы все еще довольно плохо представляем себе, как шло освоение греками берегов Черного моря, которое они вначале назвали Понтос Аксинос, что значит «Море негостеприимное», каким оно в действительности и было, а потом, вероятно, чтобы как-то смягчить его капризный нрав, переименовали в Понтос Евксинос, то есть «Море гостеприимное». О времени и обстоятельствах проникновения греческих мореходов в этот замкнутый водный бассейн почти ничего не известно. «Во мраке веков скрыт от нас тот день, когда первый корабль эллинов вошел в воды Понта», — писал более пятидесяти лет тому назад немецкий историк В. Бурр. К сожалению, с тех пор положение почти не изменилось. Конечно, греки могли знать о существовании Понта уже во II тысячелетии до н. э. Память об этом огромном море-озере могла сохраниться в их сознании еще с тех далеких времен, когда они сами жили, как считают многие современные ученые, где-то неподалеку от его побережья — то ли на равнинах Подунавья, толи в степях Северного Причерноморья, еще задолго до прихода в эти края кочевников-скифов. Впоследствии, когда греки уже прочно обосновались на юге Балканского полуострова и прилегающих к нему островах, слухи о великом северном море могли доходить до них по цепочке племен, населявших как европейский, так и азиатский берег Понта, а также побережья связывающих его с Эгеидой проливов и Мраморного моря (Пропонтиды). Не исключено также, что отдельные группы ахейских искателей приключений время от времени преодолевали подступы к «воротам» Понта и проникали в его воды, продвигаясь, как это было и в более поздние времена, вдоль южного (малоазиатского) и западного (фракийского) побережий. Может быть, некоторые из этих смельчаков, побуждаемых, во-первых, естественным чувством любознательности, а во-вторых, надеждой на богатую добычу, сумели добраться даже до берегов Тавриды (Крыма) и Колхиды. Но даже если такие догадки, пока еще не подтвержденные в достаточной мере археологическими находками, в какой-то степени все же оправданны, и начало греческого мореплавания в пределах Черноморского бассейна действительно восходит к столь отдаленным временам, как микенская эпоха, все равно приходится признать, что до настоящего освоения греками Причерноморья на всем его огромном протяжении в то время, то есть во II тысячелетии до н. э., было еще очень далеко и что, само собой разумеется, составить сколько-нибудь ясное представление о географии всего этого обширного региона они тогда еще были просто не в состоянии. Напомним для сравнения, что случайное открытие исландскими мореплавателями Северной Америки, по всей видимости, осталось неизвестным в Европе, хотя в последнее время его пытаются так или иначе связать с повторным открытием этой части света Христофором Колумбом. Впрочем, как, вероятно, знает читатель, даже и это открытие Америки не было окончательным. Недаром новый континент был назван в конце концов не по имени Колумба, а по имени другого мореплавателя — Америго Веспуччи.