«Мемуары шулера» и другое - Саша Гитри

Трудно рассказать обо всех злоключениях, которые пришлось мне пережить за это время, однако есть одно, какое было бы просто непростительно обойти молчанием.

В бытность мою посыльным в ресторане «Ларю» я познакомился с посудомойщиком по имени Серж Абрамич. Полурусский-полурумын, этот человек обладал редким, прямо-таки дьявольским обаянием. Волнистые чёрные волосы, матовая кожа, пухлые губы — и глаза, чьи зрачки, казалось, дышали. Было видно, как они буквально расширялись в такт с биением сердца, а потом делались совсем крошечными. Он был евреем и выглядел скорее армянином, чем славянских кровей.

Не будучи человеком образованным и в обычном смысле слова благовоспитанным, он отличался куда большей деликатностью, чем остальные служащие ресторана. Кроме того, у него был какой-то особый музыкальный выговор, будто обволакивающий, настойчиво-убедительный, который искажал исконный смысл многих слов, придавая им странное ностальгическое обаяние. Я чувствовал, как всё больше и больше к нему привязывался. Тем более, что он выказывал ко мне явное расположение, признаться, особенно для меня лестное, поскольку он не удостаивал им кого попало.

И всё же какой-то внутренний голос всё время нашёптывал мне, что не стоит слишком поддаваться его чарам.

Каждый вечер мы вместе пешком поднимались на Монмартр, где оба жили. Молчаливый на службе, он сразу же делался разговорчивым, едва мы оказывались за дверьми заведения, вдали от нескромных ушей. Речи его в те времена были сумбурны, в них то и дело сквозили какие-то намёки и скрытые угрозы в адрес некоего человека, чьё прибытие ожидалось со дня на день.

Если верить его словам, этот человек был виновен в бесчисленных злодеяниях.

В те дни сентябрь 1896-го уже перевалил за середину, а появления его он ждал где-то между 5-м и 8-м числом следующего месяца.

По мере того, как приближалась роковая дата, возбуждение его с каждым днём становилось всё заметней, а угрозы всё определенней.

Порой посреди безлюдной улицы он вдруг останавливался, хватал меня обеими руками за лацканы пиджака и, уставившись мне прямо в глаза, каким-то глухим голосом произносил:

— Пойми, есть на свете люди, которые должны исчезнуть!

Или:

— Преступления должны быть наказаны!

И добавлял:

— Так угодно Богу!

Я изо всех сил изображал, что полностью разделяю его убеждения, стараясь при этом держаться в стороне от его замыслов. И всё же у меня было предчувствие, что в будущем мне ещё придётся противостоять влиянию, которому пытался подчинить меня этот человек.

Неожиданно, не предупредив меня ни словом, он перебрался в отель на улице Фонтен, где жил я.

3-го октября, около полуночи, у дверей ресторана «Ларю» появились двое, они едва переводили дыхание и хотели видеть Абрамича. Эти двое оказались русскими. Я провёл их на кухню. Серж поговорил с ними в коридоре. Они вполголоса обменялись по-русски парой-тройкой слов, после чего ночные гости исчезли.

Двумя часами позже мы с Сержем уже сидели за столиком в дальнем уголке одного из пустынных кафе на улице Мартиров. После долгого молчания он вдруг произнёс:

— Он прибывает шестого.

Потом, взяв меня за руку, добавил:

— Ах, если бы я только мог на тебя положиться!

Меня не волновало, доверяет он мне или нет, ибо теперь у меня уже не оставалось ни малейших сомнений: Серж отвёл мне активную роль в операции, которая угрожает жизни таинственного гостя, чьё появление ожидается шестого.

Надо было что-то ответить, но тут он сам спохватился:

— Ладно, завтра всё узнаешь.

Назавтра все газеты объявили, что шестого октября в Париж прибывает царь Николай II.

В тот вечер я не стал дожидаться, пока Серж покончит с посудой, и ушёл один, даже не попрощавшись — впрочем, твёрдо решив не возвращаться на другой день, ибо как раз днём раньше получил своё месячное жалованье.

Ах, что бы мне тогда первым делом не смыться из своей гостиницы?

В четыре утра в мою дверь постучали.

— Кто там?

— Это я, Серж. Отвори.

Попробуй-ка тут не открыть!

Он вошёл, за ним двое русских.

С первых же слов я понял, что уже слишком много знаю, и со мной непременно случится беда, и к тому же без всякой задержки, решись я отказать им в помощи.

Вряд ли люди, замыслившие благое дело, расточали бы красноречие с таким пылом и с такой уверенностью!

К семи утра роли были распределены, сделка заключена. С помощью подставного русского полицейского, тоже анархиста, меня введут в здание министерства иностранных дел, которое как раз готовят, чтобы принять самодержца.

Я должен был изображать случайного рабочего, сопровождавшего троих ковровщиков из службы хранителей мебели, призванных на метр передвинуть ковёр, на котором покоилось царское ложе, и моя миссия сводилась к тому, чтобы оставить под кроватью одну вещицу, размерами и весом не больше консервной банки из-под сардин. Я не подвергался никакому риску — ну ни малейшему — а вечером того же дня мне вручат пять тысяч франков.

До шестого мы не должны были даже словечком перемолвиться. А шестого, в шесть вечера, встретиться в отдельном зале ресторана «Ле Дуаян». Именно там-то мне и вручат ту самую вещицу.

Если кому-то захочется удостовериться в правдивости моих слов, пусть заглянут в газеты от 7 октября. Там они прочтут, что буквально в последнюю минуту было решено: царь Николай II остановится не в Орсейском дворце, а в посольстве России, на улице Гренель. Так бывшему особняку герцогини Эстрейской, построенному Коттом в 1713 году, суждено было на двое суток стать резиденцией российского императора. Кроме того, они прочитают там, что накануне в одном из ресторанов на Елисейских полях были арестованы трое мужчин, и у одного из них была обнаружена банка белого металла, чьё содержимое не оставляло ни малейших сомнений касательно преступных намерений троицы.

Негоже хвастаться тем, что написал анонимное письмо. Я и не хвастаюсь. Впрочем, и не каюсь. Просто рассказываю, как было, вот и всё.

Глава шестая

Монако

Монако покорил меня буквально с первой минуты.

Нет, я вовсе не считаю себя ни проницательней, ни тем более чувствительней всех прочих, и всё же уверен, с самого начала постиг его смысл и проникся судьбой.

Нынче стало модным не любить Монако, его принято считать старомодным, слишком «довоенным», что ли. Однако это не мнение, а скорее указ. Существует порода людей, чьё предназначение — я бы даже сказал, профессия, ведь это их хлеб насущный — указывать, что тот или иной писатель, тот или иной ресторан, тот или иной художник или те или иные места уже вышли из моды — тут же указывая вам, какого писателя «надобно» читать, каким художником «следует» восхищаться, какие места «полагается» посещать. Лоцманы последнего корабля, они указывают путь панургову стаду.

Итак, я прожил в Монако восемнадцать лет — с 1899-го по 1917-й год, иными словами, с семнадцати до тридцати пяти лет — и нет ничего, что было бы мне неизвестно об этом маленьком княжестве. Я знаю его историю и его легенды. Я от души аплодирую смыслу его существования, и если мне и посчастливилось насладиться его очарованием, то не менее того потешился я и его чудачествами.

Одному автору, запамятовал его имя, недавно пришло в голову сочинить про него оперетту. Я, конечно, не специалист по этой части, но мне кажется, это было ошибкой.

Монако?

Про него нельзя сочинять оперетты — ведь он уже сам сплошная оперетка!

И достаточно познакомиться с ним поближе, чтобы у вас не осталось на этот счёт ни малейших сомнений.

Что такое Монако?

Географически — это скала в форме собачьей головы, не более шестисот метров в длину и около двухсот шириною.

Исторически — легенда, введенная в обиход благодаря Аполлодору, который утверждает, будто основал его не кто иной, как сам Геркулес. Что касается меня, не вижу в этом ничего предосудительного, а почему бы и нет... Дионисий Галикарнасский и Диодор Сицилийский, которые никогда не слыли шутниками, слепо повторили тот же самый трюк.

Стало быть, склоним-ка лучше головы. Право же, всякие споры на эту тему заведут нас слишком далеко.

С другой стороны, всем известно, что единственные старинные предметы, какие с незапамятных времён удалось обнаружить на этой скале, это пара-тройка римских монет. Эту деталь я нахожу в высшей степени знаменательной. Ведь что ни говори, а монетки-то по траве не раскидывают, и деньги на земле, словно сор, не растут. Стало быть, найденные монеты кто-то там потерял... И мне кажется в высшей степени забавной — да-да, именно забавной — мысль, что ещё в античной древности здесь, в Монако, уже теряли деньги.