Ожоги сердца - Иван Падерин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Телефонные звонки, запросы, ответы, шелест развернутых газет, перекидка фразами из угла в угол… Какое-то время Василий не мог уловить суть разговоров. Мысленно он уже в который раз видел перед собой членов бюро горкома, вставал перед ними, отвечал на вопросы, давал объяснения, старался доказать: «Не лишний я в партии, не лишний». И тут опять показался Шатунов. Он заглянул в дверь и скрылся. Опоздал к началу заседания бюро или просто решил еще раз показать себя: «Вот я какой, никогда не унываю».
Теперь Василий слышал только громкий стук учащенного пульса в висках. Вспомнились слова Шатунова: «Показуха… В страдальца играешь?» И сердцу стало тесно в груди. Так и хотелось разломить костыль на больной ноге, чтоб болью заглушить тревожные думы.
«Возьми себя в руки, Василий, возьми», — уговаривал он себя, поскрипывая зубами.
На плечо легла рука Федора Федоровича:
— Не превращай зубы в песок… Шатунов не знает, куда метнуться: генеральный прочитал все тетради по твоему делу.
Василий не поверил своим ушам. Кому пришло в голову дать какие-то тетради на чтение генеральному директору? У него вон какая махина забот. Каждая минута на счету. По нему горожане уже сверяют свои часы каждое утро. Появился он на площади перед управлением завода — переводи стрелки: без пяти восемь. Управлять таким заводом вразвалку равнозначно отказу от веры в завтрашний день. Туда надо входить подготовленным, без потери времени, отпущенного на сегодня. Разгильдяям там нечего делать…
Тут же Василий уличил себя в подражательстве: каждый раз садился за руль подготовленной к испытанию машины точно по графику, минута в минуту, и разглядывал дефекты вроде не своими глазами, будто у него появлялось какое-то второе зрение — не свое, не материнское, а чужое. Чужое ли? Нет, оно такое же чужое, как собственная голова на плечах…
Постой, погоди, Василий, ты, кажется, уже собрался смотреть на жизнь глазами генерального директора. Еще шаг, другой — и найдешь в нем что-то родственное, начнешь напрашиваться в сыновья. Отцы умеют защищать сыновей, но тут тебя ждет разочарование. Вспомни, ведь ты знаешь, как он строг к своему родному сыну.
…Приехал на завод молодой специалист, только окончивший электротехнический институт. Приехал с направлением Министерства высшего образования, но без диплома. По существующим тогда правилам диплом он мог получить лишь после года работы на том предприятии, куда направлен. Приходит парень в отдел кадров, затем к начальнику электротехнического цеха. Там смотрят — сын генерального директора! И назначили его на инженерную должность. Затем решили позвонить отцу: так-то и так, инженером будет работать ваш сын. А тот чуть телефон не разнес:
— Кто вам дал право принимать на такой завод человека на инженерную должность без диплома?! Я накажу вас! Сын должен год работать рядовым электриком или слесарем. До свидания…
Прошел год. Сын получил диплом, и только тогда отец разрешил перевести его на инженерную должность.
Вот и прикинь, Василий Ярцев, как тебе достанется от него сегодня на бюро горкома. Единственному сыну поблажки не дает, а таких ярцевых у него на заводе тысячи.
— Кто все-таки навязал ему тетради? — спросил Василий, повернувшись к Федору Федоровичу.
— Никто не навязывал, он сам попросил у секретаря горкома. Думаешь, завод входит в ритм, так теперь ему все побоку?
— Не думаю, — качнул головой Василий.
— Тогда прислушайся, о чем тут идет речь.
— …Критика, она, брат, тоже потребность здорового коллектива. Раз человек сделал критические замечания, значит, его заботит общее дело. Но если его повторное выступление осталось без внимания, то соседи по работе окончательно замкнутся: молчи больше, за умного сойдешь.
— …Человеку трудно быть в коллективе незамеченным. Он старается проявить свои способности, а его не замечают… Вот вам еще один канал к моральным запасам…
Василий придвинулся ближе к Федору Федоровичу и собрался спросить шутя, чтоб отвлечься от грустных мыслей, навеянных встречей с Шатуновым: «Это крылья или уже нектар?» — но к столу подошел один из собеседников и до боли тоскливым голосом заговорил:
— Вот мне всю жизнь твердят: должен, должен… И никак не могу дождаться, когда скажут: ты уже исполнил свой долг на Магнитке, на фронтах Отечественной войны, на стройке гидростанции и автозавода, но и сегодня твой ум, твои руки, твой опыт нужны коллективу, ты нужен нам… После таких слов — я нужен! — и на старости лет помолодею, окрылюсь на любое дело…
Федор Федорович нахмурил брови, к уголкам глаз сбежались такие глубокие морщинки, что казалось, именно в эту минуту он постарел лет на тридцать. Да, и ему вроде не удалось испытать такого счастья — услышать: ты нужен нам, Федор Федорович, нужен такой, какой есть! Тоже ведь постоянно напоминают — должен, должен… И все же не за себя он сейчас переживал. Он думал, как ответить этому товарищу…
Раздумья прервал инструктор горкома:
— Ярцев и Ковалев, слушается ваш вопрос, входите.
— Пошли, — вставая, сказал Федор Федорович.
3На площади перед горкомом зябли друзья Ярцева — Афоня Яманов, Володя Волкорезов, Рустам Абсолямов, Витя Кубанец, Ирина Николаева и еще четверо ребят — соседей по общежитию. Они могли бы укрыться от сквозняка за оградой строящегося Дворца культуры, но никто не мог оторвать глаз от окон ярко освещенного кабинета на втором этаже горкома. Стояли и смотрели как завороженные. Если бы кто-то один тронулся с места или пожаловался на холод, того тут же ждал приговор — казнить презрением. Всем казалось, что именно в этот час Василий Ярцев стоит перед членами бюро, забыв про боль в ноге, — его характер они хорошо знали, — значит, никто не должен уходить. Выстоять и тем доказать, что его судьба далеко не безразлична для каждого из них…
Стоят полчаса, час… Следят за движением теней на занавесках окон. Изредка занавески покачиваются: кто-то входит в кабинет или уходит. Перед средним окном надолго застыла тень человека. Стоит как вкопанный, без единого жеста. Неужели так долго заставили стоять Василия? Нет, это кто-то высокий, чуть сутуловатый. Рядом с ним выросла тень какого-то подвижного человека. Потом вдоль всех окон прошла широкая тень. Еще минута, и на занавеске среднего окна четко вырисовалось очертание костыля, поднятого над головой.
— С ума сошел! — вырвалось у Ирины. Ей показалось, что Василий пустил в ход костыль. Метнулась к подъезду.
— Погоди, Ирина, — остановил ее Афоня Яманов. — Это он от радости вскинул костыль. Ведь видела: он подходил к секретарю горкома, наверняка за партбилетом подходил. Как тут не вскинуть костыль!..
Приехал сюда, на площадь перед горкомом, и Григорий Павлович Черноус. Приехал на автобусе еще полчаса назад, остановился за спинами ребят и тоже следит за окнами кабинета первого секретаря горкома.
— А зачем же их еще задержали там? — не могла успокоиться Ирина.
— Подождем немного, по дороге расспросим, — ответил ей Григорий Павлович.
Прошло еще полчаса. Наконец Василий и Федор Федорович показались на ступеньках крыльца. Ребята бросились к ним. Григорий Павлович подогнал автобус к подъезду.
— Садитесь, поехали!
— Нет, стоп! — Василий протестующе взмахнул костылем. — Пойдем пешком. Так, Федор Федорович, или не так? На одной ноге допрыгаю, попробуйте обогнать.
— Тебя и меня сегодня никто не обгонит. Однако до Крутояра добрых пятнадцать километров.
Несколько минут ехали молча, не зная, с чего начать разговор. Вроде бы и так все ясно.
Ирина выбрала место за спиной Василия, рядом с Федором Федоровичем.
— Почему так долго держали вас? — спросила она тихо, но так, чтобы услышал Василий.
Тот с улыбкой обернулся:
— Тебя заморозить хотели.
— Ну что ты, Василий? — подхватил Рустам Абсолямов. — Как мы могли замерзнуть, когда тебе жарко было.
Василий, посерьезнев, задумался. Как рассказать друзьям о том, что было там, в кабинете первого секретаря горкома, что он пережил, если еще ничего как следует не улеглось в голове? Ведь ему действительно довелось сегодня увидеть Федора Федоровича глубоким стариком, затем вдруг помолодевшим и бодрым, каким, вероятно, тот был сорок лет назад — в первый год своей жизни в рядах партии коммунистов… Как передать тревогу и озабоченность генерального директора, когда он слушал выводы партийной комиссии горкома? Таким его никто не видел даже в самые напряженные дни наладки и пуска конвейерных линий завода. О чем он говорил, Василий не решится пересказывать, — это будет выглядеть бахвальством, но мысль о том, что нельзя разрушать в человеке веру в свои силы и способности, веру в цели и идеалы заводского коллектива, надо непременно напомнить. И секретарь горкома поддержал генерального директора. Он даже подчеркнул, что плотины и заводы мы научились возводить и поднимать быстро и хорошо, а человека?.. Нам никто не разрешит забывать об этом. Время диктует такие требования.